Дорога на Стрельну

— Извините, товарищ командир. Только приказа «Всем умереть!» давать не надо бы. Люди могут умереть ещё до боя. Тут бы такие слова найти, чтобы не погасли люди, а загорелись.

— Не мастер я на слова, сержант. Да и времени нет особенные слова подыскивать.

— Времени отмерено мало, — подтвердил Андрей. — Минуты.

— Ладно. Скажу по-простому, как сам чувствую.

Капитан встал во весь рост и громко, так, чтобы слышали все, сказал:

— Сейчас бой будет. Справа и слева от нас обороняются другие подразделения штаба дивизии. А дивизия была там, внизу… Нам надо этот участок удерживать до конца. Фланги наши прикроют. На другую помощь приказано не рассчитывать. Короче, каждому быть за десятерых. А эту землю, — капитан несколько раз указал пальцем на траву, — приказываю эту землю считать Ленинградом.

Последние слова подействовали на меня необыкновенно. Я почувствовал, что сам вместе с землёй, к которой приник, тоже Ленинград. Крошечная частица его брони и гранита, его огня и стали.

Атака началась миномётным огнём. Потом полезли солдаты… Автоматы. Каски. Пряжки. Галдёж, заглушённый сплошным треском очередей.

Мы открываем огонь. Командиры бьют из пистолетов. Среди них Будяков и задержавший нас лейтенант. Капитан стреляет из своего маузера, надетого на деревянную кобуру как на приклад.

Немцы то лежат под самой кромкой высоты, то вскакивают и пытаются бежать вперёд, на нас. Струи пуль тогда сгущаются. Одни свищут мимо ушей, другие стукаются в деревья, третьи вбиваются в землю. Их тоже слышно. Кажется, и нет нигде живого, непродырявленного пространства.

А Шведов кричит пограничникам:

— Держись, ребята! Бой пока жидкий! Разведочка!

Я бью хоть и одиночными выстрелами, но не прицельно. Хочется разряжать винтовку все скорее и скорее. Целиться некогда. Понимаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Еле удерживаюсь от того, чтобы не стрелять очередями. Но вот ударил пулемёт с чердака дома.

— Ага! Не понравилось! — кричу я.

Пулемётная очередь, точно щёточкой, смахивает с кромки высоты фашистов.

— Ура! — зычным басом закричал младший лейтенант Корнейко. — За Родину!

Во главе своих пограничников он ринулся вперёд, под гору.

Вслед за ним поднялись и командиры — Будяков, лейтенант и какие-то трое очкариков. Побежал вперёд капитан. Побежал и я, держа наперевес винтовку с примкнутым штыком. Мы все кричим «ура!» надрывно, нестройно, но громко.

Гитлеровцы покатились вниз, не приняв бой.

— Назад, назад! На исходный рубеж! — скомандовал капитан.

Мы вернулись на свои позиции. Наши потери — один убитый и трое раненых. Двое сами направились к дому на перевязку, третьего понесли на плащ-палатке. Среди комсостава потерь не было. Все расположились на прежних местах возле деревьев и пней.

Внешне все в нашем саду осталось прежним. Могло показаться, будто ничего и не происходило. Тем не менее произошло многое. Андрей кратко выразил это своим выкриком: «Разведочка!» Немцы провели разведку боем. Противник нащупывал слабое звено в обороне высоты. И он такое звено нащупал. Наша контратака не могла обмануть немцев. Они наверняка разглядели, что здесь обороняется кучка бойцов и несколько плохо вооружённых штабистов.

— Эй, хлопец! — кричит мне от сарая старшина Доценко. — Дуй сюда!

Я бегу к сараю.

— Тащи вот оружие.

Оказывается, у запасливого старшины есть ещё несколько винтовок. Беру все шесть — по три ремня в каждую руку.

Раздаю винтовки командирам.

— Алло, друг, дай винтовочку по знакомству.

Кто это зовёт меня? В темноте не сразу различишь. Зарево хорошо освещает небо, но слабо — землю. Ага, это лейтенант с косыми баками. Он дружелюбно улыбается. Его круглое лицо вместе с диском фуражки напоминает блин на сковороде.

— Держите. Стрелять умеете?

— А как же!

— Тогда зачем рамку прицельную подняли? Расстояние будет всего тридцать метров.

Прихлопываю рамку к стволу.

— Патронов нет.

— Принесу.

Ползу к очкастым.

— Стрелять умеете?

— Теоретически.

— Мы трибунал.

Показываю им, как целиться, как перезаряжать обойму. Инструктирую я куда лучше, чем действую сам. Ползу к Будякову. Он лежит возле пенька в середине сада. Глядит на меня насупившись. Даже в темноте видно. Молчит.

Не могу удержаться и говорю:

— Не туда смотрите, Будяков. Враг вон там. Не прозевайте.

Он огрызнулся:

— Везде враг. И там, и тут.

— Отставить! — цыкнул я на него. — Чего доброго, ещё про окружение завопите! Враг там, понятно? Держите винтовку.

«Каков фрукт!» — думал я, отползая.

Я занял свою прежнюю позицию возле кочки, из которой торчит толстый пень.

Миномётный обстрел усилился. Мина упала невдалеке от меня. Осколки прошли надо мной веером. Тяжёлые комья земли стукнули по спине и затылку. Потемнело в глазах, ослабли руки. Потом отошло. Я услышал стон и увидел безжизненно сникшего капитана. Пока я к нему полз, он зашевелился, перекатился на спину, но в то же мгновение попытался выгнуться, приподняться от земли. Я повернул его обратно на живот. Весь правый бок и спина его кожаного реглана были мокрой рваной тряпкой, облепленной хвоинками и песком.

— Помогите! — крикнул я. — Капитан ранен!

К нам подбежала секретарша с санитарной сумкой.

Но помочь капитану уже нельзя. Бойцы отнесли его тело к дому.

Совсем мало я знал этого человека. Но он успел внушить мне самое искреннее уважение. «Эх, почему я не заслонил его?! — подумалось мне. — Ну, ранило бы меня… Он меня спас от беды, а я его спасти не сумел… А меня ведь все равно ранит… Или даже убьёт. И может быть, совершенно зря».

Я решил держаться поближе к Андрею. Его-то уж я, в случае чего, должен прикрыть собою обязательно!

Перед тем как отползти поближе к Шведову, я пошарил по траве. Хотел найти маузер капитана, но не нашёл.

Новый миномётный налёт. И снова потери. Погиб один из трибунальцев. Ранен в ногу, но остался лежать в строю лейтенант с бакенбардами. Место убитого трибунальца заняла машинистка.

Теперь командует Корнейко. Он увлекает нас в новую контратаку. Но не успеваем мы немного спуститься со склона, как слышен голос Шведова:

— Назад! Пулемёт! Пулемёт!

— Назад! — кричит и сам Корнейко.

Все понятно: смолк пулемёт. Из-за нас он не может стрелять вдоль склона.

Корнейко ранен в живот. Голос у него смертный.

— Принимай команду, Шведов! — говорит он и повторяет: — Шведов пусть командует… старший сержант…

— Есть принять команду! — отвечает Андрей.

— Айда все в дом! Забаррикадируемся, — предлагает Будяков.

— Отставить «все в дом»! — обрывает Андрей. — В доме нас заблокируют и пойдут дальше. Наша задача не себя оборонять, а задержать продвижение противника на участке. Ясно?

— Ясно.

Нас теперь совсем мало. Из командиров в строю один Будяков. Лейтенант, раненный в ногу, не ходил в атаку, отполз к дому. Здесь его перевязали. Он лежит под крыльцом и тихо стонет. Не вернулась со склона девушка-машинистка. Что с ней теперь? Погибли трибунальцы. Нет и половины взвода пограничников. И все-таки Шведов собирается держаться.

— Слушай мою команду, — тихо, но твёрдо говорит Андрей.

Раненым и секретарше он приказывает грузиться в полуторку, замаскированную на противоположном склоне. Шофёр Рахимбеков получает инструкцию, когда и как ему отъезжать вниз. По команде Шведова три запасные бочки с бензином укладывают на расстоянии одна от другой вдоль упавшего забора. Мы рассредоточиваемся в глубине сада.

Из-под склона вновь летит вверх зелёная ракета. И тотчас на гребень высоты к забору густо лезут гитлеровцы.

Мы не стреляем, ждём сигнала — пулемётной очереди. С пулемётом Андрей.

Вот фашисты поднялись. Рванулись. Под их коваными сапогами явственно слышен хруст поваленного забора…

— Зажигательными по бочкам — огонь! — сам себе командует Андрей.

Огненные запятые, красные, синие, зеленые, жёлтые, с железным звоном разлетелись во все стороны. Трава, кусты, сухие обломки забора воспламенились мгновенно. Бушующий огненный вал поднялся на пути врага. Ливень маленьких комет обдал пламенем фашистскую ватагу. С дикими воплями покатилась она назад.