Дорога в горы

После смерти деда Наталка стала молчаливой, подавленной. Хоть и старалась не плакать, а все равно будто свет померк в ее глазах.

Горевал и Егорка. Думы о дедусе сливались у него с думами о матери, оставшейся там, где теперь враги. Мальчик не хотел, чтобы его видели плачущим, но слезы сами навертывались на глаза. В такие минуты он торопился к самому близкому человеку, к Наталке, и только тут давал исход своему горю. И девушка не пыталась успокаивать его: пусть выплачется, потом будет легче.

А Головеня с нетерпением ждал возвращения Якимовича.

Тот вернулся в Орлиные скалы на следующий день, к вечеру. Проголодавшийся, усталый, еле передвигая ноги, он поднялся на огневые и, увидев командира, начал докладывать о выполнении задания.

Якимович шел без отдыха почти весь день, зорко всматриваясь, нет ли кого в ущелье, не покажется ли кто из-за скалы. Но как ни напрягал зрение, все было тщетно. Лишь изредка, нарушив тишину, пролетит птица, покатится камешек из-под ног. И опять — ни звука…

Ближе к вечеру Якимович подался на гребень перевала и присел отдохнуть. И вдруг внизу, за речкой, увидел человека. Вот он спускается по крутому склону, тянется к воде. У Якимовича было на редкость острое зрение, но и он не мог различить, что это за человек: военный или штатский. В руках у него то ли палка, то ли винтовка. «Может, партизан?» — подумал солдат и, сложив ладони рупором, закричал изо всех сил. Но тот, внизу, не услышал. Балансируя, он перешел по камням, торчащим из воды, через речку и скрылся в расщелине.

Обо всем этом Якимович подробно рассказал теперь командиру.

— А больше никого не видел, — добавил он. — Ни живой души нет.

Отпустив солдата, Головеня еще долго сидел один и думал. Ему не верилось, что в горах никого нет. Если там, у речки, ходил человек, значит, дальше, за речкой, наверняка есть партизаны или какая-то военная часть. В крайнем случае группы солдат, бежавших в горы из плена или окружения. Как же связаться с ними?

Но, с другой стороны, неужели те, кто пришел в горы раньше, остановятся на полпути? Какой смысл? Они, конечно, пойдут до Сухуми, где наверняка формируются части, которые снова вернутся на перевал. Кто знает, может, такие части уже идут сюда, чтобы встретить и остановить врага, не допустить его до перевала. Может, и ему, Головене, надо было поступить так же? Но нет, он поступил правильно: пока подтянутся наши войска, гарнизон Орлиных скал будет держать перевал на замке.

Глава тридцать первая

Командир вошел в пещеру, поздоровался с ранеными и присел на краешек травяной постели, рядом с лежащим на ней солдатом.

— Как рука? — спросил он.

— Хорошо, товарищ лейтенант.

— Где же хорошо, если не поднимается…

— Думаю, скоро заживет, — солдат попробовал улыбнуться.

Лейтенант наклонился к нему, заговорил почти шепотом:

— Вы с Зубовым, кажется, дружили?

Солдат растерянно поморгал глазами:

— Нет, какая дружба… Он все выпытывал у меня, а я ничего…

— Что выпытывал?

— Разное, товарищ лейтенант: и сколько служу, и за что в штрафную попал. Ну, опять же про вас спрашивал…

— Да, упустили, — хмурясь, произнес Головеня. — И моя вина в этом немалая: не сумел разгадать негодяя.

Крупенков приподнялся на локте здоровой руки:

— Виноват я, товарищ лейтенант. Мне б тогда из штрафной к вам вернуться. Я так и думал, да интендант в штабе: «На склад его!» Так и послали на склад. А наше дело солдатское: что прикажут, то и выполняй.

— Я вас не виню, товарищ Крупенков. Вы искупили вину кровью. Давайте о другом потолкуем: как воевать дальше будем? Кстати, расскажите, как Зубов предлагал бежать?

— Нет, он прямо не говорил.

— А как говорил?

— Он просто мысли такие высказывал, будто все мы погибнем в этих скалах. И выходило, что…

— Надо бежать? — подхватил Головеня.

— Вроде так…

— Почему же вы раньше не сказали?

— А кто ж его знал? Думал, так просто болтает.

— Да-а, — протянул лейтенант. И, опять наклонившись к солдату, спросил: — А как вы лично думаете: почему все-таки он бежал?

Крупенков ответил не сразу. Заворочался на постели, наморщил лоб, наконец заговорил, с трудом подбирая слова:

— Что ж, я лично… Лично я думаю, товарищ лейтенант, что Зубов этот какой-то странный… Разве его поймешь?.. Не такой он, как все…

Эта оценка совпала с мнением командира. И Наталка так же отзывалась о Зубове. И сам Головеня замечал странности его. Зубов много рассказывал о себе, но в этих рассказах слышалось что-то ненастоящее, неискреннее. Разговаривая, Зубов все время отводил глаза в сторону, словно боялся, чтобы ему заглянули не в душу.

Лейтенант обвинял себя в том, что не уделил внимания безобразному поступку Зубова, о котором сообщила Наташа. Надо было прижать его покрепче, допросить хорошенько, да времени для этого не было ни минуты свободной. А в результате — покушение на Крупенкова и побег. Неужели этот прохвост испугался трудностей, струсил и сбежал? Но тут же появлялась другая мысль: если он трус, то как же решился уйти в горы, где легко заблудиться, погибнуть от голода? Надо поговорить с солдатами…

После обеда состоялось собрание.

Солдаты явились на него все, за исключением наблюдателей. Расселись под скалой, собранные, строгие, и приготовились слушать.

— Товарищи! — обращаясь к ним, начал Головеня. — Среди нас жил, ел наш хлеб, дышал с нами одним воздухом подлый предатель…

Бойцы удивленно переглянулись: многие еще ничего не знали.

— Мы истекали кровью, думали лишь о том, чтобы не пропустить врага, а Зубов оставил пулемет и позорно бежал с поля боя!

Новость поразила всех, а лейтенант продолжал:

— Мы виноваты, что упустили его. И прежде всего виноват я, ваш командир.

Он посмотрел на суровые лица воинов, заговорил громче, резче:

— Враг у стен Сталинграда. Он замышляет снова идти на Москву. Мы с вами далеко от фронта, но и у нас тут фронт. Мы уже разгромили вражеский взвод. Около сорока фашистов никогда не попадут в Сухуми. Не бывать им ни в Москве, ни в Сталинграде! Может статься, нам будет еще труднее, но мы с вами советские люди и готовы преодолеть любые трудности. Здесь враги не пройдут! За нами Родина, и мы защитим ее!

Когда лейтенант начал перечислять захваченные в бою трофеи, солдаты заметно оживились. Восторженно они встретили сообщение, что минометная батарея готова открыть огонь по фашистам.

— А теперь слово предоставим комиссару, — сказал в заключение Головеня.

Солдаты переглянулись, не понимая, о ком он говорит, и только теперь увидели, что с земли поднимается смущенный Донцов. Прижимая раненую руку к груди, Степан окинул суровым взглядом товарищей и сразу заговорил внушительным басом:

— Здесь наша земля, наш дом. Мы здесь хозяева, а они — воры. Они крадутся, дрожа за свою шкуру, идут на ощупь, вслепую, а мы все видим, мы спокойны! Мы сидим в своем доме и поджидаем их!

Солдаты удивились его складной речи. А он продолжал:

— Нам хорошо известны все углы в своем доме, все тропки в нашем саду. И как бы враг ни ухитрялся, ему не удастся застичь нас врасплох. Мы — настороже! Рано или поздно вор попадется в руки хозяина!

Потом говорили солдаты. Они клялись стоять насмерть, сражаться до последней капли крови.

После собрания всем стало как-то легче, свободнее. Будто и ничего особенного не произошло, а многое прояснилось. Лучше и думалось, и чувствовалось, и дышалось.

Глава тридцать вторая

Батальон, сформированный у Черного моря, восьмые сутки пробирался на север. Перед ним стояла боевая задача: закрыть перевал. Батальон растянулся по тропе на добрый километр. Головное подразделение вышло на широкую светлую поляну, окаймленную высокими чинарами. Поляна походила на огромную площадь, выстланную каменными плитами, сквозь которые не могла пробиться растительность. Лишь кое-где из трещин выглядывал карликовый вереск, похожий на мох. Рассматривая поляну, солдаты дивились такому мастерству природы. Казалось, эта гладкая, ровная поляна образовалась не сама по себе, а здесь веками трудился человек.