«Черный туман»

Надо было отыскать брод или переезд. Не переться же через ручей по глубокой воде, чтобы потом чавкать по лесу в мокрых сапогах и добивать раньше срока казенную обувь. Тем более что на складе СМЕРШа и пары лишней для них не оказалось. Да и старшина Гиршман, при всей его запасливости, в новое их не переобует. И вдруг Воронцов понял, что именно та стежка, которую они только что пересекли, идя сюда, скорее всего, ведет к броду.

– Туда, – махнул автоматом Воронцов в сторону тропы.

Снова – короткими перебежками. С каждым шагом тропа становилась черней, и вскоре под ногами блеснула вода. Воронцов свернул на обочину. Оставлять следы, тем более здесь, где они должны взять проводника, было опасно.

Все верно, вон они, клади. Две ольхи, скрученные проводами, лежали поперек речушки, связывая две тропинки на противоположных берегах. С той стороны тропинка была песчаная и не такая сырая, как здесь, в болоте.

Он сделал знак Кондратию Герасимовичу, и тот сразу свернул в сторону от тропы, облюбовал толстую ольху и замер за нею. Воронцов решил перейти речушку и затаиться в зарослях сирени. Сиренью зарос весь склон. При необходимости там можно будет окопаться, а также скрытно передвигаться вдоль обрыва и ручья. В Чернавичи пойдет Екименков. Пока все шло по плану. Воронцов оглянулся на своего «каминца»: фельдшер осторожно шел вдоль заболоченной тропы по сухой прошлогодней листве с немецким карабином за спиной, поношенная серо-зеленая форма с нарукавной нашивкой в виде Георгиевского креста в белом поле с желтыми буквами «РОНА», зеленые погоны с красной выпушкой, такие же темно-зеленые петлицы с продольной белой плоской и белой пуговицей. Когда Екименков переодевался, Лучников ехидно пошутил, что форма предателя родины ему очень даже подходит… Екименков мгновенно побледнел, отвернулся и ничего не ответил. А Темников поправил усы и сказал всем, стоявшим рядом:

– Вот что, ребята, до конца операции этому трепачу табаку не давать. И тушенку пускай жрет из отдельной банки.

Егорыч был человеком добрым и такие резкие слова произносил не часто. Он редко кого осуждал, даже в тяжких проступках своих товарищей старался видеть житейскую необходимость или какой-нибудь простительный мотив. Но если он произносил приговор, во всяком случае в первом взводе, то этот приговор всегда приводился в исполнение.

В схватку своих подчиненных, которая, мгновенно вспыхнув, так же резко и прекратилась, Воронцов вмешиваться не стал. Все и без него пошло по правильному пути. Лучников в последнее время стал беспокоить его все чаще. Было что-то потаенное в этом человеке. Какая-то злая тайна, которую тот не доверял никому и которая угнетала его, но он все же терпел ее, словно дожидаясь какого-то решительного часа. Прятал, маскировал свою тайну шутками-прибаутками, притворным вниманием к старшине Веретеницыной.

– Давай, Екименков, вперед. Имя запомнил?

– Василий Семенович Рогуля. Тридцать лет. Среднего роста. Глаза серые. Худощавого телосложения. Найду. Приказ будет выполнен, товарищ старший лейтенант. – В глазах фельдшера Воронцов видел уверенность.

– Я буду ждать вон там, в кустах. Имей в виду.

Екименков ловко пробежал по кладям, спрыгнул на берег. Огляделся. Но по стежке в гору не пошел. Отмерил шагов сорок вверх по течению речушки и начал подниматься на горку. Все он рассчитал верно: там он выйдет как раз к двору Рогули, и в случае, если кто-то успеет засечь его появление, они, оставшиеся в прикрытии, смогут помочь ему вернуться назад. У Воронцова от Гришки был строгий приказ: ни в коем случае не наследить, не ввязываться в боестолкновение, но если этого избежать нельзя, утаскивать с собой даже убитых.

Воронцов подождал, пока Екименков отойдет подальше, и осторожно перешел по шатким кладям на другой берег. Теперь, хотя бы на десяток шагов, он был ближе к своему разведчику. Конечно, отпускать Екименкова одного – дело рисковое. И тут Воронцов действовал вопреки приказу Гришки. Но второго комплекта формы каминцев у них не было.

Вверху, за горой, по которой шла гладко утоптанная тропинка, жила деревня. Кричал петух. Лошадь фыркала неподалеку. Пел скворец, как поют у себя дома, на знакомой ветке возле скворечника. Где-то там, куда ушел фельдшер, скрипнула калитка. И не успел Воронцов подняться к зарослям сирени, за гребнем горки показался белый бабий платок. Он пригнулся и на четвереньках, придерживая одной рукой автомат, поскакал к ближайшему кусту. Но женщина почти бежала. И только потому, что постоянно оглядывалась, не заметила его сразу.

Как часто люди ошибаются, думая, что расстаются навсегда!

Лида, как ему показалось в первое мгновение, ничуть не изменилась. Только морщинки возле рта залегли чуть глубже да в глазах появились какие-то беспокойные тени. То ли годы положили эти тени, то ли пережитое. Раньше Воронцов их не замечал. Некоторое мгновение они молча смотрели друг на друга. Потом она коснулась его лица, и деревянное корыто с бельем, которое она придерживала другой рукой, с глухим стуком упало на стежку. Воронцов тут же нагнулся и начал торопливо подбирать вывалившееся белье.

– Вот так встреча, – разлепила она пересохшие губы. Она растерянно смотрела на него, торопливо и неловко подбиравшего у ее ног вывалившееся из корыта белье, и не знала, что ей делать.

По глазам Лиды он видел, что она еще не до конца поверила в то, что произошло.

– Да. – И он подал ей корыто. – Ты здесь живешь?

– Я здесь беженка. Добрые люди приютили. Тетя Аксинья. Аксинья Северьяновна.

– Аксинья Северьяновна? Уж не сестра ли Захара Северьяновича?

– Сестра. И моя родная тетка.

– Где же Захар Северьянович?

– Дядя Захар там, где вся наша деревня. В… поле. Там все погибли во время бомбежки.

– Царствие им небесное. Непростой человек был Захар Северьянович. Но я зла от него не знал.

– И я не знала.

– Немцы или полицаи на хуторе есть? – спохватился Воронцов.

– Есть! Уходи! Только что пришел солдат. На нем форма каминца. А час назад какие-то люди тетку Аксинью увели. Уходи скорее! Они тут везде!

– Подожди, Лида, расскажи толком.

– Саша! Неужели это ты? – Она не отрывала изумленных глаз от его лица. – Чего не ожидала от судьбы, так это встречи с тобой. Иногда просыпалась среди ночи и думала: а был ли ты когда-нибудь? Ты и я… Было ли такое?

Как только она коснулась кончиками пальцев его лица, он сразу вспомнил прикосновения ее рук, и ее запах, и все ее тело. Где это было? Неужели и правда с ними? Нагретый солнцем луг на берегу речки. Стрекот кузнечиков в высокой овсянице. Хриплое дыхание Лиды и слезинка пота на ее животе…

– Только вот не знаю, – прижимая ладонь к груди, сказала она, – что это, радость или несчастье.

Беженка… Так вот почему она здесь, возвращаясь из давно минувшего полдня на берегу забытой речки, подумал Воронцов и оглянулся. За ольхой качнулся ствол автомата, обмотанный камуфляжной материей. Кондратий Герасимович прикрывал его. Воронцов сделал рукой знак: все в порядке.

– Лида, я не могу тебе сказать всего. – Он опустил корыто с бельем на землю и взял Лиду за локти. – Мы здесь пробудем недолго. Сегодня же уйдем. Пусть никто не беспокоится. Но нам нужен человек, который хорошо знает здешние леса. Проводник. Он тоже вернется. Никого не тронем. Просто он должен помалкивать.

– Всем нужен проводник. Два часа назад какие-то люди увели тетку Аксинью. Она повела их до Малых Василей. Им тоже нужен проводник. Василь Рогуля отказался, больным сказался, так они тетке Аксинье приказали сопровождать их по лесу.

– Что за люди? В какой лес?

– Да в пущу. У нас тут один лес. А люди военные. Как и вы. По виду немцы, хотя некоторые разговаривали по-русски. Офицер, который ими командует, в годах уже и по-русски говорил без акцента. С теткой Аксиньей по-русски, а с немцами по-ихнему. – Лида говорила торопливо, словно спешила рассказать ему все, что могла, что знала, что могло помочь ему и задержать его еще хотя бы на минуточку.