Белая дама

Оставалось лишь назначить ночь побега, когда Деве и Шовен неожиданно узнали о несчастных арестах на «Вилле ласточек». Удар был парализующим: ведь ещё не было [87] известно, что аресты произведены чисто случайно. Последовали новые аресты в Бельгийском Люксембурге, и дело стало походить на предательство. Для выяснения положения были абсолютно необходимы услуги Фокено и Крёзена. Оба узника самоотверженно остались на своём посту, хотя отсрочка побега могла стать для них роковой. Они ещё раз мужественно выполнили свой долг и послали на волю около 50 шифрованных писем с подробнейшими отчётами о каждом допросе. Таким образом, Деве и Шовен получили возможность определить причину арестов и выяснить, какие сведения получила тайная полиция. Это позволило «Белой даме» принять необходимые меры для защиты своей организации.

Более чем когда-нибудь Деве и Шовен преисполнились решимости организовать побег Фокено и Крёзена. Он был окончательно назначен на страстной четверг, 28 марта 1918 г. Праздничный день был избран намеренно, так как по праздникам многие чины тюремной охраны уходили в город.

Назначенный день ознаменовался неблагоприятными известиями с фронта. Стены Льежа пестрели сводками немецких побед. Началось большое мартовское наступление германской армии. Французские и английские войска были разобщены; пали Нуайон, Альбер и Мондидье.

Перед вечером Деве зашел к Шовену в его кабинет в институте Монтефиоре. Ещё раз шаг за шагом они подвергли проверке весь план побега. Модель тюрьмы стояла перед ними на столе. На модели был обозначен каждый часовой, было помечено и место, где должны были ожидать беглецов Деве и Шовен. Они проследили весь путь, который предстояло проделать Фокено и Крёзену.

Деве вынул часы. «Восемь часов, — сказал он, — нельзя терять времени». В каморке швейцара сидела женщина, внимательно приглядывавшаяся к каждому посетителю. И если бы случилось что-нибудь подозрительное — достаточно было незаметного движения ноги, чтобы в кабинете Шовена зазвенел электрический звонок.

Спрятав модель в потайном шкафу, оба друга вышли и направились к тюрьме, куда должны были прийти к девяти часам.

На многолюдной улице Пон д'Авруа Деве зашел в табачную лавку, чтобы купить сигары, которые должны были послужить сигналом для беглецов, Шовен остался у дверей лавки. Никому не могло прийти в голову, что этот спокойный, [88] приветливый человек напряжённо высматривал немецких сыщиков, большинство которых было известно ему в лицо или по фотографиям. На площади Катедраль друзья сели в трамвай, который довёз их почти до тюрьмы.

Пошёл мелкий дождь; это было на руку беглецам. Дождь мог задержать часовых в их будках. Улицы были слабо освещены, и ставни большинства домов закрыты, шаги случайных прохожих гулко раздавались в темноте.

Друзья заняли условленное место на углу улиц Ренье и Матье Ленсберг. Они зажгли сигары — сигнал, что путь свободен. Глазами они ощупывали стену, где должны были появиться беглецы, и будку немецкого часового, видневшуюся в некотором отдалении. В соседней церкви пробило девять часов. Ещё не отзвучал последний удар, как послышался свист, и на крыше тюремной часовни показался силуэт человека. Силуэт исчез так же внезапно, как появился.

— Видели вы его? — возбуждённо прошептал Шовен.

Но Деве ничего не заметил. Они напрягали зрение, но силуэт больше не появлялся.

Вдруг друзья увидели приближавшуюся к ним женщину. Они встревожились, но она шепотом успокоила их. Это была Жюльетта Дюрье, член «Белой дамы». Она пришла сообщить, что Мариан благополучно прибыл в предназначенное для него убежище.

Посмотрим теперь, что происходило за стенами тюрьмы. Вот что рассказал об этом впоследствии сам Фокено:

«Во второй части дня я с величайшими предосторожностями — в любой миг сторож мог заглянуть в камеру через глазок — разорвал свои простыни на полосы и связал их крепкими узлами. Приближался вечер. Я был весь в поту от нервного возбуждения и нетерпения. В положенное время — около восьми часов — я расстелил постель и с помощью подушек сделал на ней нечто вроде человеческой фигуры. Часть одежды я снял и положил на стул рядом с кроватью.

В восемь часов Мариан отпер дверь моей камеры. Он весь дрожал: если бы его поймали на месте преступления, его пристрелили бы, как собаку. С нижнего этажа доносились тяжёлые шаги часового. Вслед за Марианом я прокрался вдоль стены коридора до камеры № 156. Мне было известно, что здесь находится кладовая, где хранились [89] запасные одеяла, простыни и соломенные матрацы, там я нашёл поджидавшего меня Крёзена. Он держал в руках маленький молоток и железный крюк, полученные от Мариана. Мариан пожал нам руки, прошептал: «Счастливо!» и поспешно ушёл. Мы остались одни.

Крёзен удивлённо взглянул на подобие веревки из полос простыни, висевших на моей руке. Ведь Мариан обещал приготовить верёвки на чердаке. — «Нам может понадобиться и это» — прошептал я ему.

Мы тронулись в путь, напряжённо прислушиваясь к шагам часовых. Когда мы уже подходили к часовне, шаги послышались совсем близко. Мы застыли на месте. Заметил ли нас часовой!? Нет! Шаги стали удаляться. Мы проскользнули в дверь часовни и поднялись по спиральной лестнице на чердак. Здесь мы вздохнули свободнее.

Ощупью принялись мы искать приготовленные Марианом верёвки, но их нигде не было. К счастью, у меня была верёвка из простынь! Я надеялся, что она окажется достаточно длинной.

Я вылез на крышу через слуховое окно. Вдруг внизу зарычала тюремная собака. Я спрятался, кто-то свистнул, и собака замолчала. Подождав с минуту, я прикрепил самодельную верёвку к слуховому окну и стал медленно спускаться к водосточному желобу. Крыша была скользкая и гораздо более крутая, чем я думал. Я смертельно боялся, как бы не обломить кусок черепицы.

Добравшись до желоба, я стал прикреплять к нему свою веревку. К моему ужасу, она оказалась слишком короткой и не достигала тюремной стены. Я вернулся в слуховое окно и сообщил товарищу трагическую новость. В наступившем молчании мы лихорадочно размышляли. Вдруг Крёзена осенила мысль: «Я вернусь в кладовую и принесу несколько простынь!»

Пока я дожидался Крёзена, я заметил внизу, на тёмной лице, две огненные точки: это были сигары наших сообщников! Как-то сразу я почувствовал себя в безопасности, — такова была моя вера в этих людей, знакомых мне только по письмам.

Но вот появился Крёзен с пачкой простынь. С помощью лезвия безопасной бритвы мы вскоре приготовили верёвку достаточно длинную для наших надобностей».

Тем временем Деве и Шовен продолжали стоять на своём посту. Шовен был уверен, что видел на крыше [90] часовни человека. Так или иначе, беглецам уже пора было появиться. Что случилось с ними? Неужели их поймали? Друзья с беспокойством всматривались в темноту.

Наконец они услышали приглушённые удары молотка о тюремную стену. Напрягая зрение, они увидели, как стала спускаться по стене широкая, похожая на ленту верёвка. По верёвке на землю спустился человек. Это был Фокено. Друзья бросились к нему, сказали пароль: «Жанна д'Арк». Он ответил, как было условлено, «Жанна». Они с тревогой осведомились о Крёзене. В эту минуту над стеной показалась голова. Через миг Крёзен стоял рядом с нами.

— А братья Коллар? — в один голос спросили Деве и Шовен.

Но они надеялись на невозможное. Братья Коллар содержались в другом флигеле тюрьмы. При всём желании Фокено и Крёзен не могли их спасти.

Не теряя времени, все четверо стали удаляться от угрюмых стен тюрьмы. Как ни опасно было садиться в трамвай, необходимо было пойти на это, чтобы сбить со следа полицейских собак; не могло быть сомнений, что немцы спустят ищеек, как только обнаружится побег. На улице Сите они сели в трамвай, который довёз их до площади Катедраль. Здесь они разделились на две группы, чтобы снова сойтись в доме, где ожидал их Мариан.

Как сообщила в дальнейшем Мари Биркель, тревога в тюрьме поднялась через час после побега. Внимание немецкой стражи привлекла самодельная белая верёвка, свисавшая с тюремной стены на улице Матье Ленсберг. При беглом осмотре камер выяснилось, что Фокено и Крёзен отсутствуют. Началась погоня. Поднялся неописуемый шум, во всех направлениях забегали люди, там и тут мелькали огни фонарей. Вся тюрьма была обыскана. Затем послышался звук отъезжавших машин. Только в третьем часу ночи в тюрьме снова водворилась тишина.