Путь на моря (из сборника "Ради жизни на земле")

Вера Королькова была тут же: с нашатырным спиртом, с камфарой…

Как-то во время дежурства на аэродроме сказали: «Приготовьтесь, сейчас потребуется ваша помощь». И действительно: истребитель шел на посадку как-то странно, наклонясь набок.

Когда подъехали к самолету, увидели привязанного к правой плоскости летчика. Он был ранен в голень, кости раздроблены, на унтах кровь…

Вера наложила жгут на бедро раненому, повезла его в лазарет. Он то и дело терял сознание, бредил: «Эх, мазилы… Бей!»

Самолет Александра Ивакина загорелся после того, как он сбил истребитель противника. Пришлось прыгать с парашютом. Финны кружили рядом, одна из пулеметных очередей прошла по ноге. Парашют отнесло на чужую территорию, там уже заводили аэросани…

Все это видел в воздухе командир звена. Он посадил свой «ястребок» возле распростертого на снегу Ивакина и, так как в одноместную кабину второго человека не посадишь, привязал товарища к плоскости. Так они и взлетели.

В лазарете Ивакину ампутировали правую ногу до колена, а через несколько дней отправили в окружной госпиталь. Сопровождала его Королькова. Так попросил летчик. Завязалась переписка. Ивакин писал, что уже может стать на протез, что врачи советуют пойти на преподавательскую работу, а он ни в какую — только небо. Потом письма приходить перестали…

Война с Финляндией кончилась, но расторопный лекпом пришелся по душе командованию. «Подавайте документы в Военно-медицинскую академию, мы поддержим». Вера так и сделала, и в ожидании вызова вернулась в Ленинград. Но с академией, к сожалению, ничего не вышло. Принимали только кадровых военных, а Королькова к тому времени уже числилась в запасе. Пришлось идти на прежнюю работу, санинспектором. «Поработаю полгода, а там восстановлюсь в институте». 22 июня 1941 года началась война…

Уже двадцать третьего она была в военкомате. «Документы на вас готовы, утром на сборный пункт». Дядина домработница исхитрилась засунуть в вещмешок роскошный махровый халат: «И спать в нем можно, и вместо одеяла будет». Угрюмого вида старшина приказал халат оставить: «На фронт едете, не куда-нибудь!»

Шли по Лиговке колонной по четыре, шинели в руках, вещмешки за спиною. Шестьдесят девушек — шестьдесят медсестер. Все молодые, востроглазые. Старушки вздыхали, осеняли крестным знамением:

— Господи, этих-то зачем?

А Верочке было тревожно и вместе с тем отчаянно. Неудержимо звал к себе фронт…

До Мурманска доехали быстро. Эшелон проскакивал станции, даже не снижая хода. Едва успели разгрузиться, как услышали вой сирен, гудки пароходов. «Воздушная тревога!» И вслед за тем прижимающий к земле отвратительный свист падающего металла!

Спали в ту ночь в школе, на полу. Впрочем, какая тут ночь! Незакатное солнце пялило глаза, переговаривались на рейде суда. Под шинелями шептались:

— Ой, девочки, хорошо бы на флот!

— Ишь чего захотела! А в армии что, не люди?

На флот попали три девушки, медсестрами на мотоботы. Две утонули, третья доплыла до берега. Седая.

Веру определили в летную часть. «Вы у летчиков служили, работу представляете». Пришлось ехать в обратном направлении, в укрытый со всех сторон мохнатыми сопками Кировск. Так случилось, что Великую Отечественную войну Королькова начала фельдшером в одиннадцатом батальоне аэродромного обслуживания 14-й армии. Здесь было сравнительно спокойно, тишину нарушали разве что самолеты, взлетавшие в белесое небо…

Медпунктов было два. Один в казарме, другой в землянке, вырытой неподалеку от летного поля. Между землянкой и батальоном — пять километров. Когда наступила зима и замела пурга, эти пять километров стали ощутимыми. В продутой насквозь кабине газика не спасали даже валенки…

Благо, кто-то из солдат принес в медпункт щенка. Щенок прижился, и скоро его лай слышался во всех концах батальона.

Бойцы окрестили щенка озорно и зло — Рюти (по имени тогдашнего финского премьера). Когда надо было ехать на аэродром, щенок увязывался за Верой и в газике дремал у нее в ногах. Все же было теплее…

Как-то раз щенок попался на глаза комбату. «Пристрелить пса!» Через час кто-то уже разрядил в Рюти винтовочную обойму. По счастью, ему только прострелили лапу. Вера выходила щенка, тайком отправила в город. Война уже начала оборачиваться к ней всеми своими сторонами. Взгляды, которые нет-нет да и ловила на себе военфельдшер, были далеко не братскими… Единственная женщина на несколько сот здоровых, молодых мужчин.

И хоть бы одна подружка, с которой можно выплакаться, поделиться сокровенным… Привыкнуть к такому было трудно.

Шли дни, недели, месяцы… Уже докатились до батальона леденящие душу рассказы о блокаде, уже десятки близких Вере людей отвезли в санках на Пискаревку, на остров Декабристов. А что же она?.. Мысли об этом засели, как кость в горле, мучили, не давали спать по ночам. «Меню-раскладка», «График помывки личного состава»… Разве ради этого она надела военную форму, пошла воевать?!

Случайно Вера узнала, что отбирают медиков на Северный флот. Она взмолилась: «Возьмите меня, пожалуйста!» Врач-майор, внимательно посмотрел на нее:

— Вы представляете себе, что это такое — плавать на санитарном судне?

Вера закивала, хотя конечно же ничего такого не представляла.

В начале марта 1942 года ее назначили фельдшером на МСО-3.

Когда Верочка впервые подошла к полуразрушенному причалу, к которому швартовались санитарные суда, навстречу из-за вставших на дыбы чугунных балок, груды битого кирпича выскочила девушка во флотской шинели.

— Ты?! — Вера с трудом узнала в худющей дивчине с лихорадочно блестевшими глазами Тосю Клементьеву, с которой подружилась в эшелоне.

— А ты к нам? Верка, это такой ужас! Это как в мышеловке!

Тут я позволю себе два отступления. Первое относится к человеческой памяти вообще и к памяти о войне в частности; во втором речь пойдет о Мурманске марта 1942 года, о полуостровах Среднем и Рыбачьем. Без этих отступлений ужас, который разглядела Верочка в глазах Тоськи, будет вряд ли понятен читателю..

Признаюсь, когда Вера Михайловна сказала мне, что она плавала на МСО-3, я усомнился. Во время войны мне довелось быть на Северном флоте, но о санитарных судах с таким названием я не слышал.