Долина белых ягнят

Хабиба поглядела-поглядела и пошла на ферму. Там было похоже на скотный базар. Бекан Диданов, хоть и временный председатель, чувствовал себя хозяином и распоряжался по-фронтовому. С капризными и бескоровниками не церемонился: не хочешь брать — не бери, возьмет другой. Подходи следующий. Старый Мисост между тем ходит по ферме, сует нос во все закоулки, что-то вынюхивает.

До колхозов Мисоста считали двухкоровным и двухволовым. На базаре каждую неделю он торговал мясом, а две коровы и два вола на дворе — незыблемый фонд. Поначалу он надеялся, что заимеет рекордистку. Но, видя, что Бекан и не собирается отдавать ее, Мисост быстро прикинул в уме — неплохо бы получить быка-производителя.

Заранее представил расчетливый и смекалистый Мисост, что за жизнь начнется при немцах. Войска, конечно, здесь не задержатся, пойдут дальше. Что им здесь делать? Советские деньги превратятся в бумагу. Но жизнь не остановится. Продавать и покупать все равно люди будут. Аул изберет старейшину, как в прежние времена. На чем тогда можно будет поживиться? Хорошо бы заполучить колхозную мельницу. Плата за помол с каждого человека. Гарнцевый сбор. Но лучше, пожалуй, наняться общественным пастухом. Самая милая должность, когда меняется власть. Тогда не окажешься зерном между двумя жерновами. Не будешь торчать у людей на виду: целыми днями одни на пастбище. Две власти это и есть два жернова. Один лежит, а другой крутится. Потом этот лежит, а другой начинает крутиться. Легко представить, во что превращается крохотное зерно пшеницы, оказавшись между двумя вертящимися камнями. Неплохо заиметь и быка-производителя. Особенно теперь, когда на каждом дворе окажется по корове, а то и по две. Никто не захочет, чтобы корова осталась яловой. Тут Мисост и предъявит свои условия: хочешь привести корову к быку? Веди. Но только плати червонец. Да не советской бумагой, а германскими деньгами.

Сладкие мечтания Мисоста прервал голос Бекана Диданова:

— Машуковцы! Не говорите потом, будто я этого не сказал. Слушайте, что я говорю. Сегодня мы ликвидируем бескоровность. Какой день будет завтра, мы не знаем. Солнышко, пасмурно или ударит буря, и все мы останемся без крыши — ничего не известно. Может случиться, что и колхоз наш окажется арбой без колос. Останется один кузов. И придется нам когда-нибудь снова этот кузов поднимать и ставить на колеса. Мы раздаем коров, но верим, что вы их сбережете. Не только самих коров, но и приплод.

Мисост с места подал голос:

— Чтобы был приплод, нужен бык. Где взять быка? Кто согласится держать быка без всякой пользы? От него ни шерсти, ни молока, ни масла. За спасибо, что ли, его кормить?

Питу, зоотехник колхоза, который как раз выводил из хлева очередную корову, усмехнулся:

— Была бы корова, бык найдется.

В толпе захихикали. Апчара покраснела. Вместе с Курацой они сидели за столиком и вели протокол. И без этого быка Апчара чувствовала себя смущенной — ее матери Хабибе отписали лучшую корову.

Апчара противилась, говорила, что неудобно, чтоб завфермой взяла себе рекордистку, но Кураца — председатель ревизионной комиссии как-никак — оборвала рассуждения Апчары:

— Не насовсем даем. Кто же и сбережет рекордистку, если не завфермой, бери безо всяких разговоров!

Кураца была едва ли не самым работящим человеком в колхозе, хотя и казалась беззаботной хохотушкой.

Было время, когда ее покойный муж не поладил с колхозом и ушел работать на кирпичный завод формовщиком, называл себя кадровым рабочим. Домик свой перенес в рабочий поселок. Однако Кураца не ушла из колхоза. Летом она работала в колхозе, а зимой на заводе. «Состою в двух классах одновременно, — шутила она. — Одной ногой я работница, а другой ногой — крестьянка. Два журнала надо выписывать».

Подсмеивался и муж: «Ты не в двух классах состоишь, ты похожа на человека, который и до города не дошел, и аул позади себя оставил».

Бекан огрызнулся на хитрую реплику Мисоста:

— Не о быке речь ведем. Мы раздаем коров не потому, что с наших пальцев капает жир, не от сытости. Мы хотим рассовать колхозный скот по дворам, чтобы он не достался врагу, если немец не дай бог нагрянет на наши земли. Разве не видите, что на наши пастбища отовсюду гонят скот: с Дона, со Ставрополья. Дальше за ними только Каспий. Мы пока не торопимся. Если будет команда, займемся эвакуацией и мы.

— А команда раздавать колхозный скот в частные руки уже была? — снова высунул свое жальце Мисост.

Он-то знал, прослышал краем уха, что в верхах, как говорится, нет на этот счет единого мнения. Есть противники ликвидации бескоровности, то есть ликвидации, по существу, колхозной фермы. Разве не немцам достанется этот скот, если его не угнать? Что из того, что в частных руках. Не все ли равно немцам, где забрать корову, на колхозном или частном дворе?

Вот теперь Мисост и решил взять Бекана на мушку. Пусть поежится, пусть знает, что и под ним теперь не очень твердая земля. Вдруг Мисост возьмет и донесет председателю Комитета обороны, что в таком-то ауле некто Бекан Диданов самовольно раздает общественный скот. Нет, пусть он поежится. Может, станет уступчивее и отдаст в конце концов Мисосту если не рекордистку, то, по крайней мере, быка.

— Не ты раздаешь скот, не тебе и отвечать, — еще злее огрызнулся Бекан, но на прямой вопрос насчет команды не ответил.

— Мы что, мы ничего. Я только говорю, что бывает нынче одна команда, а завтра, глядишь, другая. Нынче раздашь коров, а завтра заставят их собирать.

— Клянусь, он прав, — подал голос и почтальон Сентраль. — Иногда хочешь сделать добро, а тебя же по голове…

Почтальон осекся. Затеешь брань, вспомнят, как чуть не сел однажды в тюрьму: обсчитывал неграмотных пенсионерок. Родственники выручили.

У Сентраля весь род из трех дворов, но все дружны, как одна семья. Это тебе не Мисост. Адыгеуновых в ауле семнадцать дворов, но каждый огородился каменной стеной, помощи не проси.

Из-за того, что недружен род, Мисоста ни разу никуда не избрали. А уж как рвался к власти! До зубовного скрежета было обидно ему, когда избирали председателем сельсовета, сельпо или колхоза какого-нибудь, по его мнению, замухрышку. На худом ишаке мог бы его обскакать Мисост, за пояс заткнуть. Так нет же, ходит в председателях колхоза, а то и сельпо… Мисост же томись в тени. А все она, извечная неприязнь друг к другу в роду Адыгеуновых. Ну ничего. Придет время, машуковцы еще спохватятся, узнают, каким мудрым человеком пренебрегали. То, что он мудр, не сомневался Мисост, в то, что придет его время, тоже верил. Надеждой на это пока и жил.

На прямой вопрос Мисоста: есть ли команда раздавать скот, Бекан не сказал ни да, ни нет. Письменного распоряжения у него не было. Но приезжал на днях Талиб Сосмаков, главный земледелец республики, и был у них доверительный разговор.

— Время тревожное, — сказал Талиб, — ложишься спать и не знаешь, то ли сам проснешься, то ли тебя поднимут. И кто поднимет. Надеяться надо на себя. Немцы Дон перейдут, будет поздно. Знаешь пословицу: поздно копать колодец, когда в доме пожар. А республиканское начальство, — Талиб понизил голос, — не хочет учиться плавать, пока вода к горлу не подкатила. Значит, давай думать сами. По-моему, надо раздать колхозный скот в порядке ликвидации бескоровности. Кабардинца хоть прямой наводкой вышибай — из своего аула он не уйдет. Могилы своих предков не покинет. Да и куда ему идти? Языков других он не знает. Полуграмотен. И то правда — умирать, так в своем доме. Прикажут эвакуировать скот — угоним куда-нибудь на восток. А дальше что? Вернется ли этот скот назад? Не вернется. Забьют на мясо, съедят. Наши же советские люди, конечно, съедят, не немцы. Но откуда нам потом скотину взять? А если сейчас раздадим по домам, то пусть хоть третья часть скота сохранится, и то хорошо. Понял? Вернемся из эвакуации, обратимся к аульчанам: так и так, ведите коров обратно. Будет из чего создавать общественное поголовье скота. Так или нет?

Седельщик по достоинству оценил ум своего гостя.