Освобождение Вены: роман-хроника

Там впервые услышал я фамилию парашютиста Харахонова.

По радио объявили, чтобы наблюдали за набирающим высоту четырехмоторным самолетом:

— Будет прыгать Василий Харахонов. Прежде чем раскроет парашют, пролетит немалое расстояние на крыльях.

На крыльях? В памяти всплыла древняя легенда о Дедале и его неугомонном сыне Икаре, который направился на крыльях к солнцу и, приблизившись, погиб, так и не достигнув цели. Вспомнился и рязанский холоп, дерзнувший летать, уподобившись птице, на сотворенных им крыльях.

А самолет меж тем набрал высоту и, сбросив газ, летел, приближаясь к зрителям.

— Вот он!.. Летит!.. Летит! — послышались крики.

И все увидели в далеком небе силуэт, напоминающий стремительного стрижа: короткие скошенные крылья, небольшая круглая голова, темная препона между ног.

Парашютист не падал, нет! Он действительно летел, с каждым мгновением приближаясь к земле. И все четче и четче обозначались его контуры. Казалось, он сверху определил место своего приземления и несся к нему, надеясь обойтись без парашюта.

Оставалось совсем немного, когда с легким хлопком распахнулся цветастый купол.

С того времени прошло немало лет, но до сих пор этот случай в моей памяти. Здесь, в Ростове, Харахонов провел немало экспериментов в новом тогда парашютном деле: прыгал днем и ночью, с различных высот и с различным временем задержки раскрытия парашюта, исполняя роль спасателя, вместе с «раненым» парашютистом.

За развитие парашютизма в стране Василий Иванович был удостоен государственных наград: орденов Ленина и Красной Звезды.

В октябре 1944 года Харахонов находился в боевой части в Прибалтике. И надо же было так случиться, что под Шяуляем погиб в одном из боев.

Иван Иванович

Закоренелым десантником был и начальник штаба полка майор Лисов. Однажды во время демонстрации документального фильма о знаменитой массовой выброске десанта он сказал:

— Внимательно понаблюдай за тем бомбардировщиком.

— Это был четырехмоторный «ТБ-3», на фюзеляже и плоскостях которого закрепились десантники.

В одном из парашютистов я узнал Ивана Ивановича.

— Это был мой десятый прыжок. А первый совершил в 1934 году. — На гимнастерке был знак с трехзначным числом на подвеске: столько было прыжков на его счету.

Иван Иванович запомнился по тому дню, когда форсировали Свирь. Мне тогда пришлось заглянуть на командный пункт полка. Он размещался в подвале разрушенной больницы, которая стояла на берегу и наверняка служила хорошим ориентиром. Вблизи нее то и дело рвались снаряды и мины. Иногда они попадали в стену, и тогда вместе с осколками разлетались куски кирпича, а в стене появлялся пролом.

Войдя в подвал, я осмотрелся. На обломках примостились солдаты и офицеры, а у окна расположился Иван Иванович. В полку он был на особом положении. Не потому, что занимал должность начальника штаба и имел право отдавать распоряжения от имени командира полка. Он даже никогда и не ссылался на полковника. Но отданные Иваном Ивановичем распоряжения выполнялись безоговорочно. Покоряли его трезвый ум, легкий юмор, обаяние. Внешне был он высок, строен, с открытым взглядом серых глаз. Зачесанные назад волосы открывали высокий лоб.

Склонившись над картой, он говорил по телефону и тут же карандашом делал пометки на карте. Я взглянул на карту. Она была испещрена цветными значками и пометками, а на полях теснились таблицы. Десятки таблиц. По ним можно было узнать, куда и когда стреляли батареи, что делали роты, когда должны были отчалить лодки, плоты и паромы, кто на них переправлялся. Все расписано по минутам. Были еще какие-то расчеты и записи.

Действовали телефоны и радиостанции. Тренькали звонки, сыпались точки-тире морзянки. Радисты торопливо записывали сигналы, тут же передавали их офицерам, а те, расшифровав, — Ивану Ивановичу. Он спокойно и, казалось, не спеша читал донесения и радиограммы, делал на карте пометки и немногословно докладывал по телефону находившемуся на наблюдательном пункте командиру полка.

О начальниках штабов пишут мало. Вероятно, потому, что на поле сражения их не видно: они обычно сидят в надежном укрытии. Но в своих укрытиях они делают наиважнейшее дело — обеспечивают командиру управление боем. С помощью штаба в войска передается воля командира и осуществляется его замысел.

В подвале гул артиллерийской пальбы был приглушен. Только иногда от близкого разрыва содрогались стены. Казалось, что стена вот-вот обрушится, завалит вход в подвал и единственное оконце, через которое пробивались свет и воздух.

— Товарищ майор, нет связи с «Резедой»! — объявил в разгар артиллерийской подготовки худощавый, с утиным носом связист.

С излишней торопливостью он крутил ручку аппарата.

— Почему молчишь, «Резеда»? Черт бы тебя побрал!

Сидевший рядом второй телефонист тоже крутил ручку аппарата и тоже кричал в трубку, вызывая какой-то «Пестик».

Вбежал командир роты связи. Пилотка сбита, растерянный взгляд.

— Связь есть?

Худощавый телефонист мотнул головой:

— Обрыв на линии, товарищ старший лейтенант!

Вслед за командиром роты появился адъютант полковника.

— Товарищ майор! Нет связи! Батя шумит, кричит: «Если через десять минут связь не восстановят, отдам командира роты под трибунал!» Переправа должна начаться…

— Да мудрено ли связь в этой каше потерять! — вспыхнул старший лейтенант. — Посмотри, что делается!

Я видел в траншее десятки телефонных проводов. Желтые, красные, белые, зеленые, словно нити нервов, они тянулись отовсюду — от батальонов, рот, артиллерийских батарей, понтонеров, самоходчиков, — сходясь в толстый цветастый жгут, змеей вползавший в штабной подвал. Устранить обрыв — дело одной минуты; стоит только зачистить и соединить концы. Но попробуй найди этот обрыв!

Угроза командира словно ошпарила старшего лейтенанта. Он стоял посреди подвала и растерянно смотрел на майора.

— Рядом командный пункт артиллеристов. Уточните: держат ли они связь с командирами дивизионов… — сказал Иван Иванович.

— А ведь и правда… Понял вас, товарищ майор! — Старший лейтенант бросился в темневший пролом. Через минуту он вернулся.

— Есть связь! Командиры дивизионов рядом с комбатами. Сейчас я туда подам нитку и аппарат, а сам пойду на линию…

— На линию пошлите сержанта и солдата. Сами оставайтесь здесь. Понятно? А это возьмите для успокоения. — Иван Иванович протянул связисту леденец. — Помогает…

Пряча улыбку, он легонько похлопал командира роты по плечу.

— Понял, товарищ майор!

На Свири

Это событие у всех нас осталось в памяти. Утром 21 июня 1944 года мы сидим в траншее, из которой видна река и противоположный берег, изрытый траншеями, с проволочными заграждениями, буграми замаскированных дзотов и бронеколпаков. За ними лес.

В напряженную тишину незаметно вплетается едва слышимый гул. Он приближается, усиливается, тяжелый и натужный. В бледном, подернутом дымкой небе плотным строем летят самолеты.

Бомбардировщики идут тройками. В каждой линии таких троек три. Вот первые уже над нами, и мы видим, как от самолетов черными каплями отделяются бомбы и стремительно несутся вниз. Они падают на противоположный берег, на траншеи и укрепления противника. В воздух летят проволока, земля, обломки бетона и дерева. Клубится сизочерный дым, и словно живая, содрогается под ногами земля.

Потом появились штурмовики, «Илы». Они шли низко, будто утюжили берег, поражая врага «эрэса- ми» и пулеметными очередями.

Едва штурмовики скрылись, как далеко в нашем тылу зарокотало, загремело, завыло. Над лесом поднялось темное облако дыма и пыли, из которого огненными стрелами вылетали ракеты. Ударили орудия и минометы. Началась артиллерийская подготовка. Наши орудия бьют по противнику, тот, огрызаясь, отвечает.

Я высовываюсь, стараюсь рассмотреть лощину, где вчера наблюдал плоты с чучелами, но меня дергают за гимнастерку, и я падаю.