Нет на земле твоего короля. Часть 2

Потянулись томительные минуты ожидания. Промчалось несколько легковых машин. Ута, поеживаясь от холода, с грустью вспомнила покинутый утром хорошо протопленный схрон. Справа в нескольких метрах от нее за ПКМом лежал изредка подмигивающий ей красавец Рустам, за Рустамом расположился араб Абу аль Хусейн со своими людьми и ублюдком Ибрагимом, который вертел головой из стороны в сторону, видимо, уже приготовился снимать репортаж о нападении на федеральные силы.

Неожиданно настойчиво затренькала в руках у Магомада черная рация. Он подал сигнал. Все затаились. Ута стянула с руки пуховую варежку и плотнее вжалась в мерзлую землю. Не дай бог не вовремя высунуться, в миг схлопочешь осколки от взрыва. Послышались гудящие звуки приближающихся на полной скорости грузовых машин. Ута плотно зажала уши ладонями и приоткрыла рот.

Дрогнула, сотряслась, покачнулась земля, передав мощный толчок распластанным в кустах на гребне телам. Взрывы слились в один. В ушах, в голове, стоял звон. Сверху посыпалась ошметками земля, сухие веточки и редкие ржавые листья с голых серых деревьев.

Как назло Асланбек замешкался и прозевал движущуюся цель. Одной из машин удалось благополучно миновать заложенные фугасы, другую ударной волной отбросило в сторону от разорвавшегося на обочине второго фугаса, и она на скорости влетела в кювет и заглохла.

По находящимся в кузове «ЗИЛа» дружно ударили очереди атакующих. Ута вскинула винтовку, но цели не было, стрелять было не в кого. Распахнувший дверцу кабины офицер был тут же прошит из пулемета Рустамом и, вывалившись, шмякнулся вниз. Бойцы, находившиеся в кузове под изрешеченном тентом, напоминали месиво раздавленных червей, после такого плотного огня они уже не шевелились; двое, что успели выпрыгнуть, были убиты наповал и лежали, скрючившись в кювете.

Ибрагим вскочил, одержимый азартом, на ноги, снимая происходящее сверху на камеру. Потом, не утерпев, сбежал по крутому откосу вниз и приблизился вплотную к «омоновскому» грузовику.

Несколько боевиков вместе с Магомадом тоже спустились на дорогу. Усман Джабраилов, охочий до трофеев, проворно забрался в кузов и там, позируя, поднявшемуся вслед за ним Ирисханову в упор расстреливал лежащих вповалку раненых омоновцев. Тем временем Магомад связался с разведчиками, они передали, что первая, прорвавшаяся, машина, не останавливаясь, продолжает движение по шоссе.

— Уходим! Собрать документы, оружие и боеприпасы.

Усман вытащил из ножен дедовский кинжал и, рисуясь перед камерой, одним движением отсек убитому прапорщику ухо. Потом принялся шмонать по карманам убитых, Ибрагим же попытался протиснуться меж мертвых тел в глубь кузова, чтобы отснять во всех подробностях «крутой» материал. Он уже в мыслях предвкушал, сколько за репортаж срубит фунтов с Уильяма Харрисона, редактора журнала. Надо же такая удача! Еще пара таких операций и….

И тут неожиданно его взгляд встретился с безумными неподвижными глазами, смотревшими на него в упор из-за груды окровавленных тел. Резанула короткая автоматная очередь. Ибрагим вскрикнул тонким бабьим голосом, переломился, выронил видеокамеру и стал медленно оседать, заваливаясь на спину. В его широко открытых глазах читались боль и удивление. Усман, словно кошка, почувствовавшая опасность стремительно метнулся в сторону борта, присел и полоснул из «калаша» по залитому кровью военному, который пытался выбраться из-под тел убитых товарищей.

Ибрагим Ирисханов умер на следующий день. Он метался в жару, бредил, болтал что-то по-английски, потом ближе к утру, не приходя в сознание, затих. Всем было жалко так глупо погибшего бирмингемца.

«И какого черта его туда понесло, дуралея?» — думала Ута, беспокойно ворочаясь в спальнике, пытаясь уснуть.

Глава 38

В офицерской палатке скучали господа офицеры, майор Анохин и полковник Петраков уехали в Ханкалу на совещание.

— Черт! Печка опять прогорела. Зараза! Дров не напасешься. Парни все заборы в округе уже сожгли. — капитан Розанов встал из-за стола и, выглянув из палатки, крикнул:

— Матвеев! Дрова давай! Да посуше!

— Слышали? У морпехов генерал Отраков умер! Сердце не выдюжило, — сказал он, устраиваясь вновь у печки.

— Да, в горах им не сладко! — отозвался лейтенант Травин, собирая «макаров». — На своей шкуре испытали все прелести кавказских гор.

— С хваленным кавказским гостеприимством! — с кривой усмешкой съязвил мрачный капитан Бакатин.

Сгорбившись над столом, он нервно курил, уставившись жестким взглядом в пространство.

— Андрей, ты чего-то последнее время сам не свой! На себя не похож?

— Случилось, что? Или с «батей» опять не лады?

— Будешь тут сам не свой. До жены дозвонился. Подает на развод. Достал ее своими командировками. Забирает детишек и уходит к матери. Говорит, сыта нашей героической семейной жизнью по горло. Без своего угла. Надоело мыкаться по общагам и в долгах быть, как во вшах.

— Как это уходит?

— Татьяна?

— Таня уходит?

— Шутишь? Да не может этого быть!

— Значит, может.

— Надо же!

— У вас же такая дружная семья!

— Вам все завидовали! Моя Натаха всю плешь мне проела, в пример всегда вас ставила.

— Но как же ты теперь? — спросил старший лейтенант Каретников.

— Да ни как! Выпить найдется что-нибудь?

— Откуда? Все вчера выжрали!

— Тут еще Петрик, козел, достал своими вывертами. Тоже мне воспитатель нашелся. Макаренко, твою мать. Понимаешь, Стас, ко всякой ерунде придирается, Пиночет чертов!

— Не одному тебе достается. Вон Саранцева вообще задолбал в доску.

— Зря вы на него наезжаете, мужики! Ему тоже не сладко, дурь дуболомов штабных выслушивать и ублажать. Вот он зло и срывает на нас. Коля, ты же знаешь, у него шурина на прошлой неделе убили, когда «чехи» колонну накрыли под Герзель-Аулом.

— Вчера в Грозном на рынке сопляки расстреляли в спину троих «омоновцев», — вставил, лежащий на койке старший лейтенант Саранцев.

— Казанец мелким бисером перед Кадырычем рассыпается! — ни с того, ни сего возмутился Розанов. — Без слез не взглянешь! Как шуты гороховые! А Трошин, вообще, такое, иной раз, сморозит. Хоть стой, хоть падай! Штабисты все склоняют Шамана, всех собак на него навешали за то, что отдал приказ стрелять по селу!

— Правильно сделал! — живо откликнулся Саранцев. — Что молчать в тряпочку, если его людей положили? Бьют из села, так мочи их, не рассусоливай! Я б на его месте, раздолбал бы их к чертовой матери! Пусть сами своими мякинными бошками шевелят, ахмады!

— Все молодцы чужими руками жар загребать! — добавил Травин.

Появился раскрасневшийся рядовой Матвеев с охапкой дров.

— Вот надыбал, дровишки высший сорт, товарищ капитан! — сказал он, довольно улыбаясь во всю ширь своего круглого усыпанного веснушками лица.

Открыл дверцу печки и, пошуровав в буржуйке, подбросил дров.

— Помню, в Суворовском, у нас воспитатель был, капитан Хайруллин, — начал Розанов, пуская тонкими кольцами дым. — Он когда-то, в далеких шестидесятых, в Египте воевал, был инструктором у бестолковых арабов. Рассказывал нам, как они воюют. Надо, говорит, атаку сдерживать, а они побросали позиции, расстелили коврики и давай молиться. Видите ли, время намаза подошло.

— Если б не наши спецы, уж давно бы пирамиды израильтянам просрали.

— Эх, и намучился он с ними. Одно наказание. И с нами «кадетами» тоже ему было не сладко.

— Достали, наверное, воспитателя своими выкрутасами?

— Не без этого. Хотел он с нашими «кадетскими традициями» одним разом покончить. Но не тут-то было.

— А что у вас там за традиции такие, Петрович?

— У нас было принято, чтобы настоящего «кадета» издалека было видно. Для понта выгибали пряжки ремней, в фуражки и погоны вставляли картонки, чтобы торчали торчком. А кто-то умудрялся даже ложки алюминивые использовать. А еще замачивали зимние шапки, чтобы они садились и носили их или на затылке, либо придавали им форму пирожка и носили на бровях.