Подполье на передовой

Последний месяц шеф полиции регулярно через день находил или дома в почтовом ящике, или приклеенные на двери своей квартиры, или в ящике собственного, рабочего стола в полицейском управлении аккуратно отпечатанные на машинке короткие, выразительные листовки, подписанные то Краснодарским крайкомом партии, то Новороссийским горкомом, то командиром партизанского отряда, то начальником штаба какого-то "разведотряда 2-го истребительного в тылу". Последние особенно тревожили шефа, потому что всегда сообщали самые последние новости из городской жизни и нередко содержали сведения, о которых, как полагал Кроликов, могли тать он, Сперанский и Крамер. Больше никто! И все-таки эти сверхсекретные данные непостижимым образом становились известными разведотряду и через его листовки - всему городу.

- Черт знает что! - бесновался Кроликов. - Хоть самого себя сажай в подвал и вели Саркисову допросить. Наваждение какое-то! И ведь как нелепо обрываются ниточки. Третьего дня получил от "пятнадцатого" донесение, что он напал на след какой-то организации, а вчера Райх расстрелял "агента пятнадцать" как партизана. И так всякий раз, как только начинаешь что-нибудь нащупывать. А тут еще с этой чертовой райховской затеей в Мефодиевке, с общиной этой неразбериха. Со старостой не раз беседовал. Человек вроде бы благонадежный. А вот секретарь там... И эта справка... Надо вызвать Островерхова.

Степан Григорьевич лихорадочно перебирал в уме возможные варианты встречи с Кроликовым, прикидывал линию своего поведения в каждом варианте. Но все эти мысленные репетиции распадались перед гвоздевым вопросом: какова причина вызова? Что стало известно полиции о подпольной организации? Шагая в сопровождении двух дюжих полицейских, Островерхов пытался решить этот главный вопрос и, уже подходя к самому полицейскому управлению, решил: вызов к шефу не имеет отношения к подполью. Тут что-то другое. Другое...

Господин Кроликов даже улыбнулся, увидев входящего в кабинет секретаря общины.

- Прошу, прошу, господин Островерхов. Проходите, садитесь. Как же, как же! Наслышан. А мы ведь с вами встречались, до войны. Помните?

Островерхов вежливо улыбнулся, согласно кивнул головой.

- А как же, господин Кроликов? Конечно, помню.

- Вот и прекрасно, и чудненько, - заторопился шеф. Ему не хотелось пускаться в воспоминания. - Ну, и как вы устроились? Нашли свое место в новой жизни?

- Нашел, - снова улыбнулся Степан Григорьевич. - Давно готовился. Ждал. Вот и пришел мой час.

- Да-да! - подхватил шеф. - Настал наш час. Где в гражданскую-то воевали? На каких фрон- тах?

Островерхов угадал нехитрую дипломатию шефа и, не меняя тона, спокойно рассказал:

- Да пришлось помытариться чуть не по всей Руси-матушке. Сначала на Дону, а потом в Добровольческой армии здесь довелось быть...

- Интересно. Люблю я то героическое время. Воистину сыны России беззаветно сражались за свое поруганное Отечество...

- После гражданской поселился в Гиагинском районе. Был у меня там свой хуторок. Десятин двести земли. Конюшенка была. Коровок держал. Ну, понятно, пришлось паровую молотилку приобрести. В общем, как определили в тридцатом году, стал кулаком.

- Ха-ха! Кулак, значит? Да, у большевиков это все по полочкам: бедняк, середняк, кулак. Это у них все по науке. И как же вы дальше-то? Небось, раскулачили?

- Раскулачили.

- Во-во! Это у лих быстро. Ну, а следы у вас остались от тех баталий?

Островерхов вопросительно поднял брови.

- Ну, так сказать, вещественные доказательства? Может быть, и документ какой сохранился?

- А, вот вы о чем... А как же, - Степан Григорьевич достал потертую замусоленную бумажку, осторожно, чтобы не порвать на сгибах, развернул, подал Кроликову.

Тот пробежал ее глазами.

- Да-а. Староста, значит, подписал. Гиагинский. Кажется, гиагинцы сейчас под Гостагаевской остановились. Обстоятельства! Вы меня понимаете? Выравнивание фронта, ну и вытекающие отсюда последствия. Но я думаю, архивы староста захватил. Как вы полагаете, - Кроликов заглянул в справку, - э-э, Степан Григорьевич? Ведь должен сохранить, а?

- Безусловно должен, - убежденно сказал Островерхов, а у самого противно кольнуло сердце, и холодок прошмыгнул по спине.

- Да-да. Вы правы. Ах, как вы правы! Судьбы людские...

Кроликов вдруг смял улыбку, резко поднялся со стула, перегнулся через стол, сунул к самым глазам Островерхова какую-то бумажку.

- А это что? Что за люди? Кто давал? Ты?

Степан Григорьевич удивленно посмотрел на Кроликова, не спеша взял у него бумажку, вслух прочи- тал:

"Справка

Выдана члену общины поселка Мефодиевки гр. Наместниковой Грании Георгиевне в том, что она состоит в общине с членами своей семьи в количестве двух человек и имеет земельный надел на территории железной дороги (в кругу) и обрабатывает членами семьи.

Староста Мефодиевской общины".

- Ну, и что? Все верно, - поднял глаза Островерхов.

- Верно? А это? - Кроликов швырнул вторую бумажку. - Читай!

- Читаю, - спокойно ответил Островерхое.

"Справка

Выдана настоящая гражданке Наместниковой Грании в том, что она болеет туберкулезом легких. Работать на тяжелой физической работе не может.

Освобождена с 25/4 по 10/5-43 г.

25/4-43 г. Врач..."

- Опять же все верно. И печать Красного Креста есть. Но я-то здесь при чем?

- Ах, ты при чем? - Кроликов уже орал. - Ни при чем? Тогда вот это читай!

Степану Григорьевичу все труднее становилось сохранять спокойствие. Но он опять сдержал себя, прочитал:

"Справка

Дана Наместниковой Ларисе, рождения 1941 года, в том, что она ранена осколком в правую ногу. Требует беспрерывного ухода на дому, так как в больнице мест нет. От всякого передвижения должна быть освобождена.

4/4-43 г. Врач..."

- Что, и тут все правильно? Отвечай! Островерхое встал.

- Я не понимаю ваших претензий ко мне. Я отказываюсь отвечать, если вы будете вести беседу в таком тоне!

- Это не беседа, большевистский подпевала. Это допрос! Понял? Официальный допрос! Кто давал справку Наместниковой, что она член общины?

- Я давал.

- Признаешь?

- Признаю.

- На каком основании выдана справка?

- На основании решения о приеме в общину семьи Наместниковых.

- Семьи? А кто в этой семье? Чахоточная мать и двое малолетних детей, из коих одно ранено и нуждается в уходе? А кто же обрабатывает землю? Ты кого зачисляешь в общину? Это фальшивка! Здесь подпись подделана. Это не староста расписался. Кто? Ты подделал?

- Я, - спокойно сказал Степан Григорьевич.

- А? - опешил Кроликов. - Ты? А, это... как его, ты зачем?.. Ты, я спрашиваю, зачем мне это сказал?

- Так вы же спрашиваете, я и отвечаю.

- А зачем же ты подделал подпись?

- Да не было как раз Чеха. За семенами ездил. А тут самое землю делили. Просит женщина. Ну, и выдал. Думал, временно. Вернется Чех - выдам постоянную справку. Да как-то забыл, завертелся в делах. Вот и получилось...

- Какого ж ты черта мне сразу не сказал, - обмяк Кроликов. - Сколько на тебя времени истратил, нервов. И все вхолостую.

- Так если бы вы поспокойнее спрашивали, я бы вам сразу и сказал.

- Поспокойнее! Ты меня не учи, как с кем разговаривать! Сам знаю, - опять было вскипел Кроликов и тут же остыл. - Тут будешь спокойнее. Вот хотя бы с этими медицинскими справками. Ведь фикса это, фальшь. Сразу видно. А поди разберись... Но я доберусь до этого "врача"! - шеф погрозил кому-то кулаком. - И ты у меня смотри, Островерхов. Попадется еще подделка - пеняй на себя. Понял? Иди.

Островерхов молча направился к выходу. У самой двери его окликнул Кроликов:

- Ты сколько берешь за справку?

- Что? - не понял Островерхов.

- Ладно, не прикидывайся. По свободе сам разберусь. Давай, давай, иди!

Только отойдя на квартал от полицейского управления, Островерхов глубоко и облегченно вздохнул, грустно улыбнулся и зашагал своей обычной скорой, деловой походкой.