Хоть в СМЕРШ, хоть в штрафбат! Оружие Возмездия

– Вы лейтенант Яковлефф?

– Да… Да, конечно, – наконец вымолвил я, затем уже громче добавил: – Лейтенант Яковлев прибыл для свидания с сыном!

– Тише, герр лейтенант, – укоризненно приложила палец к губам очаровательная немка. – Зачем так официально? Я же не ваш командир, да и детей разбудите. Прошу вас, заходите.

Она посторонилась, пропуская меня внутрь, снова закрыла дверь и негромко сказала:

– Идите за мной, герр лейтенант.

Мы двинулись длинным широким коридором: женщина освещала дорогу, я шел на шаг позади. С правой стороны за длинными черными светомаскировочными шторами угадывались высокие окна; с другой, через равные промежутки, были белые пронумерованные двери.

– Там у нас спальные комнаты, – шепотом пояснила моя сопровождающая.

Наконец коридор повернул налево, и через несколько шагов мы очутились перед обитой коричневой кожей дверью с медной табличкой: «Директор Дома ребенка доктор Э.Шнайдер».

– Прошу вас, – пригласила меня женщина, широко раскрыв двери кабинета.

Войдя вслед за своей спутницей, я почему-то ожидал увидеть некоего солидного господина в пенсне и с золотой цепочкой на жилетке – того самого директора Шнайдера «с таблички». Но внутри никого не было. «Конечно, – подумал я, – что за глупые фантазии. Что здесь делать «высокому» начальству в третьем часу ночи?» Однако я ошибался.

– Эльза Шнайдер, – протянула мне руку женщина и, видя мое легкое недоумение, пояснила. – Директор этого заведения.

– Лейтенант Яковлев, – отчего-то смутившись, я осторожно пожал ее маленькую теплую ладошку.

– А имя у вас есть, лейтенант Яковлефф? – она снова улыбнулась своей очаровательной улыбкой, от которой моя минутная робость моментально исчезла.

– Александр, – представился я и, смело глядя ей в глаза, добавил: – К сожалению, в прошлый свой приезд не имел чести познакомиться с прелестной хозяйкой сего учреждения.

Очевидно, мой бесхитростный комплимент пришелся фрау Шнайдер по вкусу: она даже слегка зарумянилась – насколько позволял рассмотреть неверный колеблющийся свет «керосинки», которую она установила на массивный письменный стол в центре большого кабинета. Из немногочисленной мебели здесь стояли: длинный стол для заседаний, обитый кожей широкий диван у стены, тумбочка, высокий книжный шкаф слева у окна и несколько стульев. На противоположной от входа стене – большой портрет фюрера.

– Прошу вас, оставьте вещи у дверей под вешалкой, герр Александэр, – как и фамилию, она произнесла мое имя на немецкий лад. – Снимайте шинель, фуражку и присаживайтесь на диван. Будьте как дома.

– Благодарю вас, фрау Шнайдер.

Сидя на диване рядом с директрисой, я еще раз отметил ее удивительное сходство с моей покойной супругой. Правда, фрау Шнайдер была значительно старше – на вид я бы дал ей около тридцати, – но от этого не менее очаровательна. Несколько секунд мы молча рассматривали друг друга, потом она заговорила:

– Приезд офицера-фронтовика для нас всегда большая честь, и очень жаль, что вы прибыли только на одну ночь.

«Вот как, – усмехнулся я про себя. – Мое начальство предупредило их даже о времени моего визита». Вслух же я с горечью сказал:

– Конечно, жаль. Я даже не представляю, как мне общаться с моим сыном в три часа ночи. – Наверняка он сейчас крепко спит. Скажите, как он? С ним все в порядке?

– Да, не беспокойтесь, вы его сейчас увидите.

Женщина встала, вслед за ней поднялся и я. Доверительно взяв меня под руку, она неожиданно наклонилась почти к самому моему уху и негромко произнесла:

– У вас просто замечательный мальчик.

Я удивленно взглянул на нее, но фрау Шнайдер отвела взгляд в сторону, увлекая меня за собой к выходу из кабинета. Мы снова шли по пустынному гулкому коридору, освещая путь керосиновой лампой (электричество давали на короткое время утром и вечером – все шло на нужды промышленности). У одной из дверей Эльза, придержав меня за локоть, шепнула:

– Это здесь.

В длинной комнате, куда мы вошли, слева и справа тянулись ряды деревянных детских кроваток с высокими спинками и натянутыми между ними веревочными сетками. В углу, справа от дверей, за маленьким столиком чутко дремала молоденькая девушка в сером платье и белой ситцевой косынке. В слабом свете, такой же, как у нас, «керосинки» перед ней лежала какая-то потрепанная книжка. При нашем появлении сиделка встрепенулась и встала, но директриса жестом велела ей снова сесть – при этом приложила палец к губам. В полной тишине мы осторожно двинулись по проходу. У одной из кроваток в середине ряда фрау Шнайдер остановилась и, наклонившись ко мне, шепнула:

– Вот он.

Хотя с моего последнего приезда малыш заметно изменился (в этом возрасте дети растут невероятно быстро), я его сразу узнал без всяких табличек – они здесь были прикреплены к каждой кроватке. Эльза заботливо достала ребенка вместе с байковым одеяльцем, умело придерживая его головку. Потом показала мне глазами на дверь, и мы вышли в коридор.

– Держите, папаша, свое чадо, – тихо говорила она, передавая мне сына.

Через минуту я снова сидел на том же диване в директорском кабинете, только теперь у меня на руках мирно посапывал розовощекий комочек – Александр Яковлев-младший. Наследник рода, как-никак! Человек я отнюдь не сентиментальный и даже жесткий – война таким сделала, – но сейчас мою израненную душу переполняла нежность, а к горлу подступал тугой комок. Я не раз слышал «избитую» литературную фразу: «скупые мужские слезы». Но только сейчас испытал на себе истинный смысл этих слов. Я молча качал сына, а на моих глазах вдруг выступила влага. Это было невероятно, но, похоже, я беззвучно плакал! Слезы медленно катились по моим щекам, оставляя влажный след, и я со стыдом отвернулся от сидящей рядом Эльзы. Плачущий фронтовик – что она обо мне подумает?!

И тут я почувствовал мягкую руку женщины на своем плече.

– Не стыдитесь своих слез, Александр. Это святые слезы. Я знаю о вашей трагедии, гибели жены – поверьте: вы настоящий мужчина и настоящий отец. Я вас очень понимаю.

«Милая, наивная фрау Шнайдер, – подумал я невесело. – Если бы она только могла представить всю глубину той трагической ситуации, в которой я оказался…» Тем не менее я был благодарен женщине за ее сочувственные слова. Тем более они были сказаны от всей души: фальшь и неискренность я бы уловил сразу – как-никак профессия обязывает.

Не зря говорят, что между родственными душами существует незримая связь – мое душевное состояние каким-то неведомым путем передалось ребенку. Малыш беспокойно заворочался, открыл глаза и вдруг громко, навзрыд, заплакал. Конечно, он меня забыл – ведь мы не виделись больше месяца, – поэтому все мои увещевания и попытки его успокоить только «подливали масла в огонь». Фрау Шнайдер, видя мои безуспешные попытки успокоить сына, решительно взяла малыша в свои руки и тихим голосом запела детскую песенку про веселого зайчика Вили. Ребенок почти сразу затих, доверчиво прижавшись к Эльзе, я же, слушая немецкие слова песни, с грустью отметил, что мой сын ни слова не знает по-русски. «Ничего, это дело поправимое», – подумал я и вдруг поймал себя на мысли, что эта симпатичная женщина нравится мне все больше и больше.

– Ребенок заснул, – тихо шепнула она. – Сейчас будет лучше уложить его в кроватку.

Мне ничего не оставалось, как понуро кивнуть: ведь сразу было ясно, что в три часа ночи – не самое лучшее время для общения с десятимесячным малышом. Конечно, я не мог отказать себе в удовольствии снова принять сына в свои руки и, затаив дыхание, лично отнести и уложить его в постель.

Когда я вернулся в кабинет, то с некоторым удовольствием обнаружил: часть длинного стола была аккуратно накрыта белой скатертью, на которую фрау Шнайдер выставила несколько фарфоровых тарелок с нехитрой снедью – аккуратно нарезанной жирной балтийской сельдью, дымящейся вареной картошкой, хлебом и мелкими малосольными огурчиками вперемежку с колечками репчатого лука. Посередине этого «великолепия» горделиво высилась высокая с длинным горлышком бутылка белого французского вина.