Особое задание

Вечером позвонили из Лондона и передали приказание: «Пилоту и двум штурманам выехать в Лондон немедленно».

Сборы были недолги. Вскоре мы прибыли на железнодорожную станцию в тридцати километрах от нашего аэродрома. [86]

Все вагоны в нашем поезде имели места только для сидения. Нам троим было забронировано одно шестиместное купэ с двумя диванами. Диванов было два, нас же трое. Решили, что двое будут спать, а третий в окно смотреть и изучать местность. Составили расписание, кому когда лежать и когда в окно смотреть.

Ночь выдалась холодная. В купе много всяких краников и ручек. Но сколько мы ни крутили краники и ни поворачивали ручки, в купе от этого теплее не становилось.

В Лондон приехали утром с насморком, помятые и разбитые. Остальные пассажиры, выходившие из нашего поезда, были не в лучшем виде.

В Лондоне мы узнали, что существует целая куча вариантов и предложений касательно дальнейшего маршрута. Нас и вызвали для того, чтобы во всем этом разобраться и окончательно установить маршрут. Нам было поручено связаться с Москвой и Английским министерством воздушных путей и составить план полета. Большая часть этих вопросов была нами разрешена еще на аэродроме. Поэтому было все организовано и уточнено в течение первой половины дня.

Домой

Вымытый, покрашенный, чистый и блестящий стоит наш самолет, готовый к возвращению на Родину.

По долгосрочному прогнозу на всем нашем пути предполагались сплошные облака и сильный попутный ветер. Лучшей погоды и не придумаешь в положении людей, которые должны пролететь над вражеской территорией незамеченными и возможно быстрее. [87]

К намеченному сроку приехали все наши пассажиры. У самолета собралась большая толпа провожающих. Щелкали фотоаппараты. Трещали киноаппараты. Обычная суета, сопровождающая каждый большой полет.

Полный газ, и самолет ровно покатился по широкой бетонной дорожке, быстро оторвался и с набором высоты пошел над волнами залива. Развернувшись, проходим над аэродромом, внизу мелькают люди, все машут и машут, провожая нас в далекий и небезопасный путь.

К нам пристраиваются два истребителя сопровождения.

Так начался полет на восток, на Родину, домой.

За полчаса полета в вечерних сумерках мы пересекли остров с запада на восток и подошли к берегам Северного моря. Здесь мы распрощались с истребителями и, поприветствовав друг друга, разлетелись в разные стороны. Под темнеющим небом, на котором уже загорались звезды, направляли мы свой путь к родным беретам.

В задней пассажирской кабине занавешены окна, темно. В правом, ближнем к нам углу, чуть-чуть теплится лампочка, при скудном свете которой Вячеслав Михайлович дочитывает свою книгу. Стрелок центральной пушечной башни с ручным фонариком проверяет и включает пассажирам кислородные аппараты. У борттехников на большом приборном щитке потушены все огни, и бортинженер, близко нагнувшись к щитку, по скупому фосфорному свету контролирует работу моторов. У радистов завешено окно и передатчик, и только маленькая зачехленная лампочка бросает свет на столик и на приемник. Оба радиста работают дружно, согласованно и уже установили связь с Москвой. [88]

Первое сообщение: в Москве уже наступил рассвет. Московские радисты в частной беседе с нашими радистами спрашивали: «А у вас как там, уже светло или еще темновато?»

- Алло, штурманы! У вас подсчитано время и место встречи с рассветом и восходом солнца? - спокойно, даже чересчур спокойно, обратился к нам командир самолета.

Отвечаю командиру возможно мягче, увереннее и тоже спокойно:

- Рассвет наступит в Балтийском море, а солнце увидим на траверзе Кенигсберга.

- Так, хорошо, - отвечает Пусеп, хотя хорошего тут мало. - А какая, по вашему мнению, погода нас ожидает по маршруту? Будут ли облака хотя бы до линии фронта?

- По прогнозам - московскому, английскому и нашему штурманскому - предполагаются сплошные облака, вот такие, как сейчас под нами, до меридиана Кенигсберга, а дальше до конца маршрута ожидаем безоблачную погоду.

- Ну, добре, - сказал Пусеп, хотя доброго было столько же, сколько и хорошего. - Я буду забираться повыше, а вы смотрите внимательно и обходите все неприятные места, где нас хорошо знают, вроде Кенигсберга, Данцига и других. - И подал команду всему экипажу:

- Надеть кислородные маски, включить кислород.

Тяжелый самолет шел на восток с набором высоты. Все наши бортовые часы, работавшие до этого по Гринвичскому времени, переведены на московское время.

«Ну, Сергей Михайлович, бери в руки секстант, да хватай звезды, пака есть, выбирай любую, много их высыпало на темном небе, да все большие и яркие. Будем ручки радиокомпаса накручивать, [89] да пеленги прокладывать, будем петлять да следы заметать. Ничего, не поймают, проскочим как-нибудь. Не в первый раз в этих местах бываем», - думал я, не прекращая работы.

Длинная наша дорожка, да коротка летняя ночка. Ровно и привычно гудели моторы, дружно и быстро винты тянули наш самолет. Подгоняемые сильным попутным ветром, который вместе с нами возвращался домой, мы быстро шли навстречу солнцу, которое уже озолотило в Москве кремлевские звезды.

Быстро серебрится восток, и все большая часть неба бледнеет. Радиопеленгатор начинает пошаливать, первый признак восхода солнца. «Спеши, Сергей Михайлович. Лови звезды. Полярная звезда уже растаяла, но в зените и на юге еще много крупных, ярких звезд. Измеряй их секстантом, рассчитывай на бумаге, прокладывай на карте. Помогай заметать следы, делать хитрые петли».

- Эй, радисты, передайте радиограмму в Москву: «Место, время, высота и погода». Да не забывайте в каждой радиограмме сообщать: «Все в порядке».

Брызнули золотые лучи и рассыпались по горизонту. Выплыло большое красное солнце и, бледнея, пошло вверх.

Наступил день, растаяла ночь и растаяли облака под самолетом. Над нами было ясное небо, а под нами чистый, прозрачный воздух до самого низу. Ни впереди, ни в стороне от нас на сотни километров не видно было ни облачка, ни тумана. Наш штурманский прогноз, к сожалению, оправдался.

Глубоко внизу под самолетом появился восточный берег Балтийского моря, а еще немного и море осталось позади. Теперь под нами до самого [90] конца нашего длинного маршрута только земля с войной и пожарами.

Высота 7500 метров, температура - 32 градуса. Холод не чувствуется, и мы с Романовым работаем без перчаток. Нервы напряжены, мысль работает быстро, внимание насторожено. Кислород заметно убывает. Самолет медленно ползет вверх и быстро идет вперед.

Борттехники Золотарев и Дмитриев, закутанные в меховые воротники, из которых свисают шланги и провода, с большими меховыми рукавицами на руках, неподвижно, как призраки, сидят у приборного щитка; им скучновато и холодновато. Им все равно где летать, лишь бы моторы хорошо работали. И сейчас они не думают ни о земле, ни о войне с пожарами, а думают о том, почему падает давление масла у левого крайнего мотора.

Радисты с расстегнутыми воротниками, со свисающими толстыми кислородными шлангами от масок, закрывающих лица, и с тонкими проводами от шлемофонов, голыми руками без перчаток стучат ключом, вращают ручки, записывают, шифруют, совещаются, спорят и соглашаются и неизменно через каждые полчаса передают короткие радиограммы о месте и обстановке нашего полета, получают погоду и пеленги, а больше всего ведут частные беседы с московскими радистами.

Пассажиры в своей кабине, прильнув к оконным стеклам, внимательно рассматривают землю.

Воздушные стрелки (пулеметчики и пушкари), как верные стражи, зорко следят за землей и за воздухом, держа руку на спусковом крючке своего оружия. Наши стрелки - бывалые ребята я по опыту знают, что опасность может нагрянуть в любую секунду и с любой стороны. [91]

Медленно плывут под самолетом леса, озера, реки, дороги и мелкие селения, В стороне остаются города и крупные железнодорожные станции.

Высота 8000 метров, температура - 35 градусов.