Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

В воскресные дни к нам приходили женщины села и приносили свои кулинарные изделия. Если бы не они, мы бы и недели не прожили в этом госпитале. Огромное вам спасибо, дорогие женщины села Отрадокубанское, от одного из тех, которого вы выходили и поставили на ноги.

Большую организаторскую работу, связанную с риском, и медицинскую помощь оказал нам врач-хирург Василий Васильевич. Мы, раненые, никогда не забудем его самоотверженной работы.

Над каждым из нас брали своеобразное шефство женщины этого села. У всех них кто-то был на фронте: сын, муж или брат, поэтому, помогая нам, они думали, что где-то, возможно, другие женщины так же помогают их родным, находящимся, может быть, в таком же тяжелом положении.

Ко мне почти ежедневно стала приходить одна старая женщина, которая звала меня сынком. Я узнал, что у нее где-то на фронте находится сын, о котором она давно уже ничего не знает. Свою материнскую нежность и любовь она стала дарить мне, как своему сыну.

Осколок мины в моей ноге давал себя знать. У меня начался сильный абсцесс. За каждую ночь через свищ, образованный по тому пути, по которому вдоль мышечных тканей прошел этот осколок, стало выходить из раны огромное количество гноя. Я просто плавал в гное. А кроме того, в изуродованных пальцах ноги от мух, которых было полно в госпитале, у меня завелись черви. Они, грызя живую ткань, вызывали страшную боль в изуродованных пальцах. Меня перевели в палату тяжелораненых. В ней меня положили на полу около стены, а напротив у окна лежал с ампутированными обеими ногами молодой парень из Грузии. Он страшно страдал от болей, которые ему причиняли раны. У боковой стены палаты лежал все время на животе очень тяжело раненный мужчина, у которого осколок мины прошел через грудную клетку ниже позвоночника и образовал такие страшные раны, через которые были видны внутренние органы груди. Как он остался жив и как он еще продолжал жить, было просто трудно понять. Тяжелораненых в палате было десять человек.

Посещая меня, моя добрая старушка, глядя грустными глазами, с тревогой в голосе спрашивала:

— Сынок, у тебя уж не заражение ли крови? Как бы тебе не умереть. Уж больно твоя нога вся сильно распухла и посинела, и столько гноя течет из раны. Это очень плохо.

Я ее старался успокоить:

— Ничего, мамаша, я-то себя чувствую неплохо, вот только все время температура держится высокая. Ну, ничего, надо крепиться. Я постараюсь выздороветь, — с улыбкой отвечал я на ее тревожные слова.

В одном из классов школы была организована операционная. К нам в палату пришла сестра и вызвала меня туда на перевязку. Я заковылял на костылях за ней. Фельдшер Петр Иванович занялся моими пальцами на ноге, а в это время на обычном классном столе, который стоял почти рядом со мной, Василий Васильевич делал операцию тяжелораненому мальчику лет семи. Он был весь черный от разорвавшейся мины, которую пытался разрядить, держа ее на своих коленях. Обе его ноги были изуродованы до неузнаваемости. Наш врач, чтобы спасти мальчика от верной смерти, пытался ему ампутировать ноги, но у него совершенно не было никаких обезболивающих средств, поэтому операцию он делал при полном сознании ребенка. Тот от страшной боли громко кричал:

— Дяденька доктор, не пилите мне ножку! Ой! Ой! Не пилите мне ножку! Больно! Больно!..

А в это время фельдшер, выбирая пинцетом червей из изуродованных пальцев моей ноги, причинил мне такую адскую боль, что у меня потемнело в глазах, и я чуть не упал в обморок. Весь бледный, покрытый холодным потом и шатаясь, я выходил из операционной.

«Да, — думал я в это время, — а какие же страдания испытывает сейчас этот мальчик, которому без наркоза отрезают ноги».

Несмотря на все страдания, связанные с дальнейшим ухудшением моего здоровья, операцию по извлечению осколка мины из моей ноги почему-то не делали. Видимо, было так много тяжелораненых, что одному нашему врачу все эти операции делать было просто не под силу.

Однажды, выходя на костылях из палаты, я увидел в коридоре у окна стоящую медсестру Валю, которая горько плакала, облокотившись на подоконник. Я осторожно подошел к ней и спросил:

— Валя, что случилось? Кто вас так обидел?

Повернувшись ко мне и все так же рыдая, она, с трудом выговаривая слова, рассказала о своем горе:

— Знаете, когда мой муж уезжал на фронт, то на прощание подарил мне ручные женские часики. Это была у меня единственная и очень дорогая для меня память от мужа, которого, возможно, уже и нет в живых, а может, как и все вы, находится где-нибудь в лагере у немцев и страдает от ран и унижений. Так вот сегодня утром, когда я собиралась уходить на работу в госпиталь, ко мне пристал немецкий офицер, живущий в нашем доме, и отобрал у меня эти часы. Я не могу себе простить, почему я не спрятала их от этого гада, — и она снова горько заплакала.

Мне стало так жаль эту худенькую, хрупкую женщину, что я пытался ее всячески успокоить и подбодрить:

— Ну зачем вы так думаете, что ваш муж где-то погиб или находится в плену. Не надо думать о плохом. Ведь тысячи солдат и командиров нашей армии отступали во время этих боев с оккупантами. И надо думать, что и ваш муж где-то находится живой, и придет то время, когда нас освободят от немцев.

После этих моих слов медсестра Валя как-то немного успокоилась и, по строгому секрету, сообщила, что у офицера в комнате есть радиоприемник. Он часто уезжает по разным делам на легковой автомашине, а приемник остается без присмотра. Однажды она, осмелившись, включила его, настроила на Москву и, услышав родной голос Москвы, с замиранием сердца прослушала сообщение от Совинформбюро.

— И вы знаете, немцы все врут. Москва и Ленинград на самом деле не «капут», как говорят они. А под Сталинградом идут тяжелые бои. Немцы остановлены также где-то в районе Орджоникидзе и Новороссийска.

— Слушайте, Валя, хоть это для вас очень рискованно, но как бы было хорошо, если бы вы еще раз прослушали Москву и все передали нам. Для нас, раненых, это было бы самым действенным средством для быстрого выздоравливания или, просто говоря, для поддержания нашего духа. А то многие из нас думают, что же будет дальше с нами, когда мы выздоровеем, и что делать тем, кто остался без ног или без рук, кому они будут нужны здесь, под немцами. Тем более что у многих раненых родные находятся на той стороне.

Валя внимательно и испытующе посмотрела мне в глаза и, некоторое время подумав, сказала:

— Хорошо, только для вас я буду это делать, но чтобы никто кроме вас не знал, откуда эти сведения.

Договорившись с Валей, я ушел в палату. Теперь мы очень часто получали от нее последние сведения с фронтов Великой Отечественной войны. Передавали все это по строгому секрету друг другу, и наши товарищи в палате как-то вдруг повеселели.

Однажды утром, зайдя к нам в палату, сестра Валя объявила:

— Больной Ильин! Сегодня вам сделают операцию. Идите за мной.

В операционной я обратил внимание, что на меня как-то внимательно и испытующе посмотрел наш хирург Василий Васильевич. Мне даже показалось, что он что-то знает обо мне, и я не ошибся.

— Ну, больной Ильин, — обратился он ко мне, — раздевайтесь и ложитесь на этот стол. У меня никаких анестезирующих средств нет, поэтому операцию будем делать без них. Уж потерпите немного.

Я разделся, лег на стол, стиснул зубы и приготовился к операции. Через некоторое время я почувствовал сильную боль в том месте ноги, где был осколок мины, а затем я услышал, как обо что-то звонкое ударил осколок, выпавший из раны. Я облегченно вздохнул.

— Ну что, Ильин, вам отдать на память этот немецкий подарочек или не нужно? — спросил он меня, показывая зажатый в пинцете довольно большой и острый со всех сторон осколок мины.

— Нет, спасибо. Выбросьте его куда-нибудь подальше, — ответил я.

Пока сестра Валя накладывала повязку на мою больную ногу, Василий Васильевич мне неожиданно вполголоса сказал:

— Я знаю кое-что о вас, Ильин, и знаю, что вы умеете держать язык за зубами. Поэтому я хочу вам сообщить. Скоро, думаю, у вас дело пойдет на поправку. Но вам нельзя долго оставаться в госпитале. Как только начнут подживать ваши раны, то нужно будет немедленно уходить отсюда. По секрету скажу вам, что немцы приказали всех выздоравливающих мужчин отправлять из госпиталя в лагерь военнопленных.