Последний камикадзе

Опасаясь, как бы американцы не выслали свои летающие лодки «каталина» на розыски пропавшего сторожевика, адмирал Нагумо приказал идти в назначенное для выпуска самолетов место полным ходом.

Утреннее солнце осветило спальню небольшого коттеджа, стоящего среди, вечнозеленых деревьев.

Лучи, проникшие сквозь не задрапированное шторой окно, скользнули по широкой тахте, на которой лежал спящий человек, по грудам книг, наваленных пачками на подоконнике и прямо на полу, по брошенному на стул лейтенантскому мундиру и пепельнице, забитой доверху окурками сигарет.

По царящему в комнате беспорядку можно было предположить, что это жилище холостяка. А прикрепленная кнопками цветная картинка не опровергала это мнение: ковбой, стоя на седле своей лошади, целует тянущуюся к нему через подоконник девушку. Ослепленный любовью наездник не подозревает о присутствии наверху третьего. Соперник, едва видимый в глубине комнаты, помогает девушке раздеться. Внизу надпись — «Любовь ковбоя».

Вдруг легкомысленный шедевр о ковбойской любви сорвало со стены. Зазвенели выбитые стекла. Чарлз Мэллори вскочил с тахты, оглушенный невероятным грохотом. Кое-как одевшись, он выбежал на улицу и не поверил своим глазам. Ему казалось, что он продолжает видеть дурной сон.

Горел соседний коттедж. Полыхало пламя на самолетных стоянках. А с неба один за другим пикировали серебристые двухмоторные самолеты, вываливая бомбовый груз на уцелевшие ангары и складские помещения. Полуодетые люди, выбегая из коттеджей, забивались в узкую щель, прорытую при ремонте водопровода. Один самолет, сбросив бомбы, вышел из пикирования над самыми крышами коттеджей. На его крыльях отчетливо виднелись красные круги — опознавательные знаки японских военных самолетов. Откуда они могли появиться здесь, за многие тысячи миль от островов Японского архипелага? Неужели война, громыхавшая на заснеженных полях Европы, пришла сюда, на «благословенные острова счастья», где ее никто не ждал? В воздухе гудели моторы множества бомбардировщиков. Аэродром Уилер был затянут пылью и дымом. Огромное черное облако поднималось над бухтой Пёрл-Харбор.

Глава седьмая

Каюта командующего авианосным соединением вполне соответствовала высокому положению своего титулованного жильца. Облицованная мореным дубом и ароматной сандаловой древесиной, она состояла из нескольких отсеков. Самым просторным был салон, застеленный толстым кашмирским ковром. Наглухо привинченный к палубе рояль из розового дерева, хрустальные люстры и полированные книжные шкафы довершали убранство. Рояль не просто украшал салон. Изредка на адмирала нисходило хорошее настроение, и он раскрывал ноты своего любимого композитора — Баха. Тогда моряки слышали из-за двери адмиральского салона приглушенные звуки музыки. Фуги и прелюдия навевали раздумья и легкую грусть.

В книжных шкафах содержалась довольно обширная библиотека адмирала. Книги в тисненных золотом кожаных и сафьяновых переплетах содержали труды на английском, японском и китайском языках по навигации, морской тактике, военному делу и философские трактаты.

На стенах салона висели редкие по красоте и изяществу самурайские мечи с рукоятками из слоновой кости, с клинками, украшенными чеканкой и позолотой.

Коллекцию мечей адмирал Нагумо собирал всю жизнь, и коллекция эта была предметом его гордости. Таких мечей не было даже у принца Такамацу.

Адмирал Нагумо редко покидал свою каюту для того, чтобы подняться в боевую рубку или на капитанский мостик. Он вынужден был жить отшельником, отгородившись от подчиненных китайской стеной, воздвигнутой из укоренившихся веками понятий этикета, дисциплины, подчинения и страха перед его персоной. Он не должен был иметь личные симпатии или антипатии к подчиненным, не поддерживал с ними непосредственного контакта, ограничиваясь телефонными переговорами или отданием приказов через флаг-офицеров. [19]

Спальня адмиральской каюты была обставлена по-спартански, в истинно японском стиле. Единственным отступлением от национальных традиций в убранстве каюты была узкая кровать, покрытая грубым матросским одеялом. И лишь небольшая подушка, расшитая цветами вишни, знала о тревожных адмиральских думах, приходивших бессонными ночами. Особенно плохо стал спать адмирал, когда расстояние до Гавайских островов сократилось до тысячи миль. Разыгралась залеченная ранее печень. Ныли старые раны. Давил тяжкий груз ответственности перед империей за результаты похода авианосного соединения. Но Нагумо не позволил себе обратиться даже к своему личному врачу. Никто не должен был знать о его недугах. Адмирал — бог для своих подчиненных, а бессмертные боги не страдают людскими хворями. Никто также не должен был знать, что творится в его душе, заключенной в бесстрастную оболочку. Никто не смел подозревать, что Нагумо испытывал волнение и азарт более сильные, чем игрок в рулетку, поставивший на кон свою жизнь и все свое состояние. А волнение и азарт эти становились сильнее по мере того, как приближался Пёрл-Харбор.

В ночь на седьмое декабря радисты, доложили командующему авианосным соединением, что получен кодовый сигнал «судьба империи». Японский консул в Гонолулу сообщал о том, что американский флот находится в Пёрл-Харборе. Вице-адмирал Нагумо нетерпеливо ждал этого сигнала. Он молил небо, чтобы радисты не приняли кодовую фразу «вишневые деревья в полном цвету», которой агенты известили бы его об отсутствии флота на Гавайях. Тогда рейд авианосного соединения терял смысл.

По-видимому, сигнал «судьба империи» был одновременно принят и в Токио, потому что сразу за ним поступила радиограмма из Кайгунсё (военно-морского министерства Японии): «Начинайте восхождение на гору Ниитака». Это был кодированный приказ на атаку Пёрл-Харбора. В шесть тридцать по местному времени авианосцы вышли в район, заданный для выпуска самолетов, и развернулись против ветра.

Достав золотой портсигар с изображением четырнадцати лепестков хризантемы [20] — подарок принца Такамацу, — адмирал закурил сигарету и приказал:

— Взлет!

Оглушительно взревели моторы многих самолетов. Рассвет еще не наступил. Небо было затянуто облачностью. Слегка штормило. Крупные волны бились о форштевень, словно пытались преградить путь кораблям, вставшим на «тропу войны». В густом мраке было невозможно отличить небо от воды. Но команда на взлет была дана. Первым стартовал командир авиагруппы «Акаги» капитан второго ранга Футида, который был назначен ведущим первой ударной волны.

Один за другим, с минимальным интервалом, стартовали самолеты «99» и «97», загруженные бронебойными бомбами и торпедами. Последними в воздух поднялись истребители типа «нуль». Отряд торпедоносцев, куда входили звенья Ясудзиро Хаттори и Кэндзи Такаси, вел на Пёрл-Харбор капитан-лейтенант Моримото.

Пристроившись к ведущему звену, Ясудзиро из всех сил старался выдержать свое место в строю. Слева и справа, впереди и позади угрожающе светились бортовые огни других самолетов, идущих в сомкнутом порядке. Стоило допустить резкое, некоординированное движение — и можно было столкнуться с соседом. Зажатый в середине строя, Ясудзиро каким-то чудом удержался на месте даже тогда, когда группа пробивала мрачные тучи, нависшие над морем.

Наконец самолеты вышли за облака, и стало светлее. Теперь можно было увеличить дистанцию без опасения потерять ведущего. Ясудзиро смахнул пот со лба тыльной стороной перчатки и огляделся по сторонам. Их отряд шел компактной группой. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, висели черные силуэты самолетов из других отрядов. Выше всех роились десятки истребителей «нуль». Они все время маневрировали, стремясь не обогнать тяжело загруженные торпедоносцы и бомбардировщики. Первая волна японских самолетов, произведя сбор, встала курсом на Оаху.