Наступление продолжается

Галиев не сел, как все, на скамью. Он опустился на пол близ порога, устало привалившись спиной к стене и вытянув вперед больную ногу — так, наверное, ему казалось легче. Было заметно, что рана в бедре все сильнее мучает его: в глазах — едва сдерживаемая боль, смуглый лоб под сдвинутой назад пилоткой покрыт испариной. Но Галиев молча тянул самокрутку, только временами страдальчески кривились его губы. Дорофеев догадывался, каково Галиеву, и тревожился о нем все больше.

Пока варилась картошка, Дорофеев расспрашивал Лукерью Карповну, что за местность по пути на восток. И не слыхала ли она, где сейчас фронт.

Фронт, наверное, в той стороне, где еще недавно слышалась за лесом пальба. Лукерья Карповна сказала: лучше идти от фермы тропкой, которую она покажет, до двух больших елей, а потом взять лесом правее, до болота, которое надо переходить осторожнее. А за болотом снова будет лес, этим лесом на восток можно идти далеко.

— Болотом и пойдем! — выслушав Лукерью Карповну, решил Дорофеев. — На болоте немец сидеть не станет, проберемся.

— Проберешься? — загорячился Прягин, надеявшийся, видимо, на иное решение. — Если не о себе, так о другом подумай.

— Это о тебе, что ли? — прищурился Дорофеев.

— Обо мне — что? А вот он… — Прягин показал на Галиева. — Тащишь человека, а он совсем идти не может.

— А що с ним? — спросила Лукерья Карповна. — Хворый чи раненый?

— Раненый, — пояснил Дорофеев.

— Ой, лышенько! — Лукерья Карповна подошла к Галиеву. — То-то, я бачу, ослаб ты зовсим. Да куда ж тебе?

Галиев молча показал себе на бедро.

— Зараз рушник достану! — забеспокоилась Лукерья Карповна. — Забинтувати треба!

— Перевязано уже, — остановил ее Галиев, — и так дойду.

— Да как же ты пийдешь? Ой, бедняга! Я ж бачу: мабудь, и встать ще не сможешь.

— И в самом деле, как он пойдет? — снова подал голос Прягин. — И вообще… Нельзя так авантюристически! Идти с тяжелораненым, тащить с собой ребенка! Их погубим и сами погибнем. А ведь у нас… — Прягин показал себе на грудь, где оттопыривалась шинель. Дорофеев взглядом остановил его. Прягин понял: хотя и можно хозяйке довериться, но незачем ей без нужды про знамя знать.

— Все-таки надо обсудить! — не успокоился Прягин.

— Обсуждали уж… — прервал Дорофеев. Озабоченно глянул на хмуро сосущего цигарку Галиева, спросил: — Или и в самом деле идти не сможешь?

— Смогу! — глухо ответил Галиев. — К своим надо.

— Та як же, куда вы такий недужный пийдете? — вмешалась Лукерья Карповна. — Оставайтесь, усих сховаю. А то ж и у самом деле загинете от германца. Та и хлопчика сгубите.

— Вот парня, это верно, оставить надо б, — Дорофеев показал на Сашу.

— Не останусь я! Ни за что!

— А ты, юный пионер, понимаешь, что есть дисциплина? — строго спросил Дорофеев. — Не понимаешь? А еще говоришь, что будешь хорошим бойцом. Какой же боец без дисциплины?

— Я дисциплинированный… Но я хочу с вами… — растерянно зашептал Саша. На глазах его выступили слезы. Дорофеев сдержанно улыбнулся:

— Разве бойцы плачут?

Саша поспешно смахнул слезы.

Картошка сварилась. Торопливо таскали из чугуна пышущие жаром клубни, очищали, макали, в насыпанную на щербатый стол серую крупную соль. Ели обжигаясь, жадно — у каждого давно живот подвело.

Поев, стали немедля собираться. Свой карабин Дорофеев попросил Лукерью Карповну спрятать в надежном месте. Два патрона, которые еще оставались в карабине, отдал Галиеву. Теперь солдаты были вооружены так: у Дорофеева — вартаняновский автомат и полмагазина патронов, у Галиева — карабин с одной обоймой и еще двумя патронами в запасе. Прягин был оснащен лучше всех: непочатый диск в автомате и два таких же на поясе.

Дорофеев таил надежду, что Прягин поделится с ним патронами. Но просить не хотел.

Насовали горячей картошки по пазухам и карманам, запаслись солью. Нашлись у Лукерьи Карповны еще две лепешки — дала. Их, разломив, поделили на троих солдат поровну.

— Ну, Саша, — не без грусти сказал Дорофеев, когда недолгие сборы, были закончены и все вышли из дому. — Теперь вот тебе командир! — он показал на Лукерью Карповну. — Слушайся ее, как меня.

Расстроенный Саша молчал. Губы его дрожали. Изо всех сил он старался не заплакать.

Саша и Лукерья Карповна вышли проводить. На краю фермы, у опушки, она показала тропу.

Попрощавшись с вконец расстроенным Сашей и с Лукерьей Карповной, Дорофеев поблагодарил ее за все. И еще раз попросил:

— Мальца побереги. Если фрицы заявятся, спрячь. А дождетесь наших — отправь, куда полагается.

Лукерья Карповна обнадежила:

— Та будьте покойны. Досмотрю.

12

Засыпанная палым листом тропка, на которой не было ни единого следа, петляла меж сосен, елок, голых берез и кленов, уводя в глубь леса. Всё настороженнее всматривались: враг может быть близко.

От фермы отошли, пожалуй, с километр. А еще не видно двух больших елей, от которых, как наказывала Лукерья Карповна, надо повернуть вправо.

Где-то впереди, не очень далеко, гулко отдаваясь по безмолвному лесу, простучала пулеметная очередь. Чуть потише вторая. И, наперебой, еще и еще…

Все остановились. Галиев тотчас же прислонился спиной к морщинистому стволу старой березы — стоять без опоры ему, видимо, было уже совсем трудно.

Прислушались. Много пулеметов стреляет? Или просто эхо по лесу перекатывается?

— Бой… — прошептал Дорофеев. — Знать бы, где немец, где наши…

— Немец левей маленько! — уверенно заявил Галиев.

— Откуда знаешь?

— По звуку. Ихний станковый… А вот наш! — глаза Галиева возбужденно блеснули, потеряв на миг выражение боли и усталости. — Наш ручной. А это — максим!

— Эк разбираешься ты! — поразился Дорофеев. — Удивительно…

— Почему удивительно, если мастер? Ты свое дело понимаешь? А я свое.

Стрельба разгоралась, отдаваясь по всему лесу.

— Вот что, — твердо сказал Прягин. — Следует повернуть назад.

— Не паникуй! — возразил Дорофеев.

— Но ты слышишь, как строчит? Не под немецкую, так под свою пулю попадешь.

— Нечего прения разводить! — Дорофеев шагнул вперед по тропинке.

— Нет, довольно! — Прягин не сдвинулся с места. — Из-за тебя двое погибло, еще хочешь? Благодарю покорно!..

— Хватит разговоров! Пошли! — оборвал Дорофеев.

— Да кто тебя надо мной командиром ставил? Мы с тобой в равном звании. Иди сам, если не терпится!

Повернувшись к Галиеву, Прягин спросил:

— Ты со мной, обратно на ферму?

Галиев молча отвел взгляд.

— А ну вас! — Прягин круто повернулся.

— Стой! — ухватил его за плечо Дорофеев.

— Чего тебе?

— Отдай!

— Ну да, как же!

— Отдай, говорю!

— Да какое ты имеешь право…

— Отдай. Велят, — наконец разомкнул уста Галиев.

Прягин бросил удивленный взгляд на Галиева, растерянно посмотрел на Дорофеева: лица обоих были полны суровой решимости.

— Ну и пожалуйста! — сунув задрожавшие пальцы за пазуху, Прягин выдернул толстый красный сверток. Дорофеев взял. Какое тяжелое! А раньше издали, в строю полка, казалось легким, крылатым…

Дорофеев аккуратно спрятал знамя себе под шинель.

Глядя вниз, Прягин вдевал расстегнувшийся шинельный крючок и никак не мог вдеть… Его тонкие губы обиженно кривились.

Пулеметная стрельба, доносившаяся издали, как-то сразу погасла. В наступившей тишине слышалось, как возбужденно дышит Прягин.

— Может, все ж с нами? Или в дезертиры подаешься? — спросил Дорофеев.

— Не оскорбляй! Я не дезертир…

— Ну, тогда идем!

Снова пошли по еле заметной под слоем мертвой листвы тропинке. Шагали в затылок один другому: впереди Дорофеев, за ним, все сильнее волоча ногу, Галиев, последним Прягин.

Они прошли всего какую-нибудь сотню-полторы шагов, как за деревьями, казалось совсем близко, снова началась пулеметная стукотня. Дорофеев шел, выискивая взглядом две высокие ели. От них, если вправо, начнется тот самый дремучий лес, так говорила Лукерья Карповна. Там немца не встретишь. Но что означает пулеметная перестрелка? Кто наступает? Немцы? Наши? Может быть, Галиев по звукам разберется? Он обернулся и, удивленный, остановился. Спросил Галиева: