Генерал

В довершение всего, уже недели две не было писем от Ази. Она не утерпела, пошла на почту – справиться, может, что-нибудь было. Там еще раз подтвердили, что не задерживают писем, доставляют по мере поступления. По дороге домой, занятая своими мыслями, она успевала отвечать на приветствия знакомых, но не задерживалась, как обычно, чтобы перекинуться словом-другим, спросить о здоровье, о делах.

Когда подходила к дому, кто-то сзади коснулся ее руки, она испуганно вздрогнула, обернулась: Тофик глядел на нее озорными глазами. «Встретил? она схватила его, подняла на руки, прижала к груди. – Соскучился? А как Ариф?» – «Он спит, бабушка сказала, ему лучше». Хавер несла сына на руках, заглядывала ему в глаза, и тревога ее стихала. Тофик, очень похожий на отца, глядел на нее глазами Ази, и в этом взгляде она черпала надежду.

Нушаферин нене только что уложила в постель уснувшего у нее на руках Арифа, и на нетерпеливый вопрос невестки, есть ли температура, ответила, что про температуру не знает, а знает одно: жар спал, и внуку легче.

– Не изводись, дочка, у мальчика только простуда, все пройдет!

– Я снова вызвала врача. Посмотрим, что он скажет.

Четкий, ясный голос диктора, его необычная торжествующая приподнятость заставили женщин замолчать. Замерев, они слушали диктора.

– Дочка, что он говорит? – шепотом спросила Нушаферин.

– Мама, – взволнованно ответила Хавер, – он говорит, что наши войска бьют и гонят немцев у Сталинграда… Бьют, гонят и снова бьют!

– Это там, где был наш Ази?

– Да, мама, это там.

Нушаферин уже не могла слышать и понимать, что говорил диктор – все ее мысли, все чувства, все существо ее было там, рядом с сыном.

– О, аллах, сохрани моего сына! Развей пепел врагов!

Всю ночь ворочалась Нушаферин с боку на бок, да так и не могла заснуть. Мысли ее витали далеко. Вчерашнее сообщение по радио о Сталинграде, о наступлении наших войск взбудоражило старую женщину. Она не могла представить, где находится Сталинград, никогда не слыхала о тех городах, которые взяли наши войска, но она знала и поняла главное: произошло что-то давно ожидаемое. «Наши пошли вперед, – думала она, и это значит, что враг побежал… – Все рвался в наши края, на Баку уже поглядывал и вдруг повернулся и побежал. Там, где его бьют наши, все перемешалось, наверное. Есть и раненые, есть и… – тут Нушаферин одернула себя: – Да отсохнет мой язык, что я такое подумала!». Подушка из лебяжьего пуха казалась старухе твердой, как камень, одеяло давило на нее. Она думала сыне, о его товарищах, которые в этот час идут под пулями и осколками, гонят врага.

– Ох сынок, – вслух, сама того не замечая, проговорила она, – да отведу я от тебя напасть всякую, да приму на себя смерть, лишь бы она тебя обошла!

За окном вспыхнул ослепительный свет и раздался оглушительный треск, словно грянули разом сотни пушек, разразилась гроза. Перепуганная Нушаферин сбросила с себя цветастое одеяло и выбежала на веранду: ей показалось, что земля и небо, горы и скалы – все сразу, внемля ее молитвам, обрушилось на врага. И наши солдаты, много солдат с ружьями наперевес, в этом грохоте и пламени бегут на врага, и некоторые оборачиваются, машут ей руками, кричат: «Вернись, мать! Вернись!»

Грохот постепенно стих, сменился яростным шумом ливня. Нушаферин поняла, что в ее сознании мешаются явь и грезы, постояла еще немного и вернулась в постель. Долго не могла согреться.

До рассвета она не сомкнула глаз. И хотя слышала, как пропели третьи петухи, ни встать, ни уснуть не могла. К тому времени, когда на улице послышались шаги пешеходов, она почувствовала себя как человек, который весь день таскал камни. И, наконец, провалилась в тяжкий сон, но и во сне она ни на минуту не расставалась с мыслью о сыне.

Она видела себя в какой-то бескрайней клочковатой степи, по которой в разных концах вспыхивали и гасли огни… Это, наверное, и есть фронт. А вон и Ази. Он в танке, высунулся по пояс и кому-то что-то указывает, а рядом с танком бегут бойцы. Потом их и танк Ази. заслоняют фонтаны земли, а когда они опадают, она видит, что танк охвачен пламенем, над ним поднимается черный столб дыма. «Сынок, дорогой, кто же это посмел в тебя выстрелить?» вскрикивает она и бросается к сыну. Ази скатывается с брони на землю, и она видит, что на груди у него кровь. Она срывает с головы косынку, перевязывает крест-накрест грудь сына. Он открывает глаза: «Мама, это ты? Что ты здесь делаешь?» – «Я к тебе приехала, сынок. Какой это негодяй тебя?» – Нушаферин не может остановить слез, прижимается лицом; холодному лицу сына, судорожно обнимает его. «Что ты, мама, не плачь, рана не опасная, я знаю. Поцарапана грудь… Ну, кровь… Да ты не бойся, только уходи отсюда скорей, возвращайся домой, внуки ждут!».

Нушаферин вытирает слезы, но никуда не уходит, а пули свищут над ними, рядом рвутся мины, их порой засыпает землей.

«Пусть светопреставление начнется, я тебя не оставлю, сынок. Тебе очень больно?»

Раздается свист, и она всем телом подается вперед, чтобы прикрыть сына от снаряда, от осколков, от пуль.

«Возвращайся домой, мама, ничего не случилось со мной. Погляди!» – и Ази вскакивает, бежит, поднимается в свой танк. Странно: танк уже не горит, а срывается с места и уходит сквозь дым и огонь.

Одна остается Нушаферин. Стоит, как неподвижная статуя, смотрит на следы, впечатанные в землю гусеницами танка. Поднимает лицо – видит пламя над землей, захватившее полнеба. Еще раз в огне и в дыму среди разрывов показался танк, и мать увидела сына.

«А-зи-и-и!» – кричит она. Ее крику, ее стону отвечают взрывы снарядов и мин…

Скрылись танки, ушли вперед и солдаты, полоса огня и дыма тоже отодвинулась, взрывы снарядов, бомб и мин слышались все реже и реже. И наступила тишина, опустела степь. Напрасно старая Нушаферин высматривала Ази – нигде не видно его. Крылья бы ей! Она полетела бы вслед за сыном, нашла бы его, прикрыла бы собой от беды.

«Мама, мама!» – кто-то окликает ее.

Она оборачивается. Сын? Но разве это он? Откуда он явился? Плохо видят старые глаза… «Ты ли это, сынок? Все двоится в глазах моих». – «Я мам, я! – Ази чуть-чуть отстраняет мать от себя. – Ну, смотри же, это я. Погляди мне в лицо! Не узнаешь? – Нушаферин прижала к груди сына. – Видишь, мама, со мной ничего не случилось. Пуля находит не всех… Чаще находит трусливых. Но я не трус». – «Аллах сжалился надо мной, увидел мои слезы, поэтому с тобой не случилось беды, сынок…» – «И не случится, мама. Обещаю тебе! Успокойся и возвращайся домой». «Хорошо, сынок, возвращаюсь, родной, возвращаюсь…» «Я провожу тебя, одной трудно».

И Ази везет Нушаферин в Ленкорань. Доводит до самого дома, но в дом не заходит. И как ни старается мать уговорить его зайти, он не соглашается. «Если зайду в дом, то сразу не вырвусь… Засижусь с тобой, с Хавер, с детьми, – говорит он. – А меня ждут дела, ждут солдаты. Пойду! А вот кончится война, приеду на целый месяц и весь месяц дома просижу… Ты нам приготовишь ленкоранский плов, соберемся всей семьей за столом… А пока до свиданья. До свиданья, мама!»

Он целует мать и торопливо уходит.

«Иди, сынок, счастливого тебе пути! Избавьте мир от огня и возвращайтесь, сынки мои дорогие. Возвращайся, Ази!»

Нушаферин проснулась вся в поту.

Тофик и Ариф стояли у ее изголовья.

– Бабушка, с кем это ты говорила?

– Бабушка, тебе что-то снилось?

– Да, снилось, – Нушаферин вытерла пот на лбу, с трудом поднялась и села в постели.