Ликвидация. Книга вторая

— Нашли сообщника Лужова? — неожиданно спросил Арсенин, когда они уже свернули в подворотню и шли к улице.

Давид настороженно покосился на врача:

— С чего ты взял, шо был сообщник?

— Я, конечно, не сыщик, но Конан Дойла в детстве читал, — усмехнулся Арсенин. — Там были подобные сюжеты…

— Это до тебя не касается, — перебил Давид. — Лучше давай за Марка…

Арсенин помолчал немного.

— Ну что тут скажешь?.. Прогресс налицо. Заживление феноменальное, лично я никогда такого не видел. Да и вообще, чтобы человек так себя чувствовал в послеоперационный период… — Он пожал плечами, что можно было расценивать и как недоумение, и как восхищение. — То, что он заговаривается, пока нормально. Ему бы сейчас побольше фруктов и овощей… И покоя. Тебе, кстати, тоже не мешало бы… Курагу с изюмом ешь?

— Ем, — неохотно кивнул Гоцман. — Но редко.

— А молоко?

— Ненавижу.

— А надо, — вздохнул Арсенин. — Совсем по-хорошему я должен бы отправить тебя на медкомиссию… И… алкоголя поменьше бы, Давид.

—– А шо Марк за Фиму говорит? — перебил Гоцман. — Или это — с бреда?

Арсенин снова помолчал. Они остановились на перекрестке, пропуская тяжелую биндюгу, на которой везли большой буфет без стекол, и снова двинулись.

— Не знаю… Мозг штука тонкая и хитрая. При травмах иногда странные возможности открываются… Например, люди начинают говорить на языках, которых никогда не знали… Хотя что тут странного? Мы используем возможности своего мозга только на двадцать процентов… Плюс интуиция… — Он искоса взглянул на Гоцмана. — Давид, как ты думаешь, отчего мне тревожно?

Гоцман не ответил, продолжал шагать. Только лицо его стало сумрачным и непроницаемым.

— Ладно, — кивнул Арсенин. — Закрыли тему. Молоко пей обязательно. Два стакана в день, понял?.. Или отправлю на медкомиссию. Да, еще что хотел… Где ты жить-то будешь?.. Квартира пропала…

— Пока в кабинете, — хмуро сказал Давид, — диван вот в ХОЗУ попрошу. А потом… ремонтом займусь. Как полегчает…

— Можешь переселяться ко мне, — предложил Арсенин. — У меня жилплощадь вполне приличная. Далековато, правда, но ничего.

— Не, спасибо, — помотал головой Гоцман. — Стеснять тебя не хочу…

На галерее работал уже знакомый Гоцману бродячий стекольщик, вставляя стекла в комнате тети Песи. Завидев Давида, он вежливо приподнял с головы картуз:

— Я извиняюсь, я вижу, шо вы очень выгодные клиенты… Може, у вас во дворе стекла меняют регулярно?.. Так с меня вы будете иметь хорошую, нормальную даже скидку. Только умоляю, никогда не приглашайте Вержболовского, он еще кричит таким козлиным голосом: «Сте-е-е-екла вставля-я-яем!» — и вправду очень противно протянул стекольщик. — Он же вам вставит на живую нитку, а потом подует малейший ветерок, и вы будете иметь стекло, выпавшее прямо на стол в момент обеда… А можно спросить, кто у вас такой буйный, шо стекла бьются прямо каждый день?.. Хотя, вы знаете, моя Мариша тоже была в молодости очень темпераментная…

— Дава Маркович, вы зашли посмотреть на свои остатки жизни?! — Из глубин комнаты появилась сама тетя Песя. — Ой-ой, это ж надо быть таким обормотом, шобы запустить внутрь комнаты гранатой! Шо это, игрушка?! Не, я понимаю — запустить гранатой в штаб с фашистами, но зачем же вам в комнату, а?! А вы уже дали телеграмму в Гораевку, шобы они забрали тое, шо осталось от Ромы? А за пожить, так это смело можете у нас. У нас же есть отличная пуховая перина, и вы там займете совсем немного места…

Он и сам не знал, зачем зашел в эту черную, пахнущую дымом и порохом обгоревшую коробку. Хорошо еще, что ордена, фотографии и документы додумался перенести на работу… А вот довоенный костюм, безнадежно испорченный Эммиком накануне вечером, сгорел дотла. Ну что же, наверное, это знак. Предзнаменование перемен, что ли… Может, Марк бы рассказал, в чем тут дело, раз он такой стал чувствительный… Что же такое с Марком?..

Хрустя осколками стекла, он постоял посреди комнаты, сунув руки в карманы. На секунду нашло странное отупение. Нет, нельзя думать обо всем сразу… Где жить, Марк, Нора, Академик, Омельянчук, Чусов, Жуков, сегодняшняя ночная граната, вчерашний разговор на пьяную голову с Виталием… Нужно что-то одно. О нем и думать. А разгребаться будем уже по очереди…

Ага, вспомнил он с усмешкой, молоко. Арсенин говорил за молоко. Значит, Привоз… А тут, в этой закопченной коробке, делать нечего, Разве что вспоминать. А вспоминать — это значит отдавать нынешнее на съедение прошлому. Такую роскошь он себе позволить не может…

Молоко на Привозе, конечно, было. Продававший его с телеги селянин заставил Давида болезненно скривиться, во-первых, напомнив ему Рому, а во-вторых, попытавшись в нагрузку к молоку всучить литр домашнего красного вина. Дежурный на входе в управление, козырнув, весело поинтересовался, не пивом ли разжился товарищ подполковник для своего отдела, на что Давид ответил особенно хмурым взглядом.

Кабинет, на счастье, был пуст. Гоцман открыл балкон, впуская в комнату жаркий, будто из бани, воздух, достал из сейфа стакан, отмыл его от присохших чаинок. Нетвердой рукой налил молока до краев и с отвращением уставился на него. И чего, интересно, полезного?.. Одна радость только, что холодное по такой жаре. Эх, лучше бы ему Арсенин пиво прописал… «Пей молочко, сыночек, оно же полезное для здоровья…» — всплыл в памяти голос матери. Зажмурившись, он взял скользкий ледяной стакан и залпом, как водку, проглотил. Содрогнулся от отвращения. Медля, наплюхал из бидончика второй, опять до краев… И с тоской взглянул на вошедшего в комнату Кречетова:

— Молоко любишь?

— Пей, пей, — рассмеялся майор, — доктор прописал, так не увиливай! После лучшего румынского вина — самое полезное дело!

— Ну шо тебе, трудно? — жалобно поинтересовался Давид.

Кречетов, пошарив в карманах, вынул ключи:

— Арсенин прав, выглядишь ты неважно… Вот тебе ключи, иди ко мне, ляг и выспись…

— У меня дел по гланды, — ворчливо отозвался Гоцман.

— А я говорю, выспись, — настойчиво повторил Кречетов. — Считай, это приказ младшего по званию… — В дверях он обернулся и добавил: — А дежурному я скажу. Если что — тебе позвонят. И вообще, перебирался бы ты ко мне, а?.. У меня, правда, Тоня с завтрашнего дня будет жить, но комнат же две. А то куда тебе податься-то?.. На стульях тут, что ли, ночевать будешь?..

Давид нерешительно взглянул на него:

— Вообще я ремонт там хочу заделать… А шо? Новые обои, стекла, пол настелить… Рухлядь выкинуть…

— Разумно, — одобрил майор. — Но это ж только на словах быстро делается. Так что моя берлога в полном твоем распоряжении…

— А не стесню?

— Я тебя умоляю!.. — с одесским выговором протянул Кречетов. — Все, я побежал. Увидимся…

Хлопнула дверь. И тут же распахнулась снова. На пороге стоял майор Довжик, поддерживая под локоть абсолютно пьяного Леху Якименко.

— Та-а-ак… — протянул Гоцман таким голосом, что, будь Леха трезвый, он сразу понял бы, что дело худо. — Пьян?

— Так точно, — со вздохом отозвался Довжик. Минуту Гоцман раздумывал, как поступить. Потом неожиданно взял со стола стакан молока, подошел к Якименко и рукой вздернул вверх его упавшую на грудь голову:

— Пей!..

Глава пятая

Кречетов шел быстрым шагом, почти бежал. На секунду задержался у торговки цветами, раскинувшей свой красочный товар на углу улицы Ленина, выбрал большой букет белых роз, кинул продавщице синюю купюру и, взглянув на часы, уже в самом деле бегом бросился к подъезду оперного театра.

Продавщица закричала что-то вслед, размахивая зажатой в кулаке сдачей. Майор обернулся на бегу, беспечно махнув рукой.

Племянник Штехеля едва успел отскочить в ближайшую подворотню…

— …Ну шо, получшало? — осведомился наконец Гоцман, с ненавистью глядя на сидевшего перед ним понурого Якименко. — Разговаривать-то будем, герой — портки с дырой?.. Не слышу!..

Леха с трудом попытался закинуть ногу за ногу и с независимым видом откинуться на спинку стула. После недолгих попыток это ему удалось.