Бой без выстрелов

Первые страницы офицер просматривал внимательно. Потом стал переворачивать быстрее.

— Вы шутите, господин Ковшов! — Ударив ладонью о стол, Венцель вскочил. — Что вы представили?

— Списки, как вы приказывали, господин Венцель. По форме, которую вы мне вручили, — невозмутимо ответил Ковшов.

— Я не вижу в списках ни одного офицера, ни одного комиссара, ни одного коммуниста. Где они? Вы обманываете немецкое командование!

— Господин Венцель! Я помню ваше предупреждение. Списки правдивы.

— Вы будете утверждать, что среди больных нет коммунистов, нет чекистов, нет евреев и офицеров?

— Да, господин Венцель, я утверждаю это!

— Кто же вам поверит?

— Однако это именно так, господин Венцель. В вас я вижу боевого офицера немецкой армии, который достаточно знаком с советскими порядками. Вы же знаете, что при заблаговременной эвакуации в первую очередь вывозятся в тыл командиры, политработники, коммунисты и комсомольцы. Город эвакуировался несколько дней. Здесь был не один десяток тысяч раненых. Все отправлены. Осталось несколько сот брошенных городскими властями в последних эшелонах. Сплошь рядовые с тяжелыми ранениями. Мне рассказали, что в эшелоне были два младших лейтенанта, но и они ушли из города.

— Вы даете себе отчет, чем вам это грозит, господин Ковшов? — высокомерно спросил офицер.

— Я уже сказал, господин Венцель, что помню каждое ваше слово. Обманывать немецкое командование я не могу и не хочу: если я дам ложные сведения, вам не трудно будет уличить меня в обмане. Жизнью своей я дорожу, поэтому правдив, господин Венцель. Я же знаю, что вы будете проверять эти списки.

Венцель уставился серыми немигающими глазами в глаза Ковшова. Тот выдержал тяжелый взгляд. Венцель перевел глаза на дверь, не спеша подошел к ней, опустил защелку замка.

— Я понял, господин Ковшов: вы боитесь партизан и чекистов. Не бойтесь, все сохраним в тайне.

Венцель прошел к столу, взял из стаканчика карандаш и подал Ковшову. Еще не понимая, чего от него хотят, Ковшов взял карандаш.

— Отметьте командиров, политработников, коммунистов, чекистов. Не пишите — только птичка или точка. Большего не требуется.

— Господин Венцель, мне негде ставить птички, — ровно и спокойно ответил Ковшов, кладя карандаш на стол. — Уверяю вас, что тех, кто вас интересует, в больнице нет.

Снова и снова Венцель возвращался к вопросу о командирах, политработниках, комиссарах, но Ковшов стоял на своем. Немец нервничал, вскакивал со стула, то и дело напоминал об ответственности, но его собеседник упрямо стоял на своем: «Нет, эвакуировали раньше, ни одного не осталось…»

Венцель устал от беседы, но не хотел признать себя побежденным. Подумав, он коротко сказал:

— Сдайте списки в полевую жандармерию.

— Где она находится, господин Венцель? — не выдавая радости, спросил Ковшов.

— В «Савое».

Собрав списки в папку, завязав тесемки, Ковшов попрощался с Венцелем и вышел на улицу.

Нервное напряжение проходило. Ковшов почувствовал, что ноги стали ватными. Он вошел в парк и присел на скамейку. Отдых после разговора с Венцелем был необходим. Тем более, что предстояло новое испытание.

В «Савое» все повторилось почти полностью. Только карандаша здесь в руки не давали. Час продолжалась до одурения однообразная беседа: «Есть?» — «Нет». — «Есть»? — «Нет». Процедура была еще более утомительна оттого, что велась через переводчика, бесцветного, с бегающими глазами типа.

Из жандармерии Ковшова со списками направили к коменданту города.

Майор Бооль занял кабинет на третьем этаже гостиницы. Рядом, в трехкомнатном номере, он и жил.

Сопровождавший Ковшова солдат что-то сказал дежурному. Тот поднялся и показал Ковшову знаками: иди! Он привел его в приемную, к женщине, сидевшей за маленьким столиком.

Женщина посмотрела на Ковшова и улыбнулась:

— Садитесь, господин…

— Ковшов.

— Ах, так вы тот Ковшов, о котором все говорят? Главный в Красном Кресте?

— О чем говорят — не знаю, но я действительно являюсь главным врачом больницы Красного Креста… Разрешите представиться полностью: Петр Федорович Ковшов.

— Симонова Фаина Трофимовна. Секретарь и переводчик майора Бооля, — после небольшой паузы назвалась женщина, пригласив Ковшова сесть.

Поклонившись, Ковшов сел.

Улыбка, первое за день приглашение сесть ослабили душевное напряжение. Ковшов тоже улыбнулся.

— Вы русская?

— Да. Почему вы спросили об этом?

— Очень хорошо говорите по-русски и предложили мне сесть. Где я нахожусь?

— В приемной военного коменданта города майора Бооля. А разве вы не знали, куда идете?

— Меня вели. Утром был в «Ударнике», а какое там учреждение — не знаю…

— Так и не знаете?

— Чему удивляться? Власти новые, незнакомые, немецкого языка не понимаю — откуда мне знать?

— Вы были в гестапо… Слышали о таком учреждении?

— Слыхал… Догадывался, но не был уверен.

— Почему?

— Не только там, всюду допытывались, кто из раненых — командиры, политработники, коммунисты.

— А сюда зачем вас привели?

— Да вот со списками раненых хожу весь день. Требуют офицеров, коммунистов, а у нас их нет. Уж и не знаю, нужны ли кому эти списки. Рядовыми и беспартийными никто не интересуется, кроме нас, врачей.

Симонова пристально посмотрела на Ковшова и, повернувшись к окну, медленно и тихо произнесла:

— Большое вы задумали. Но не дадут вам довести его…

— А что делать? Я же врач… Видели бы вы, что творилось на вокзале.

— Видела и… понимаю…

— Когда же вы успели? — спросил Ковшов. Мелькнула мысль, что Симонова по заданию фашистов заранее все высмотрела, вынюхала.

— Здесь я уже полгода. Эвакуирована из Ленинграда.

Ковшов едва удержался, чтобы не крикнуть: «Какой же черт понес тебя на службу к врагам?» Разговор прервался. Симонова встала, прошла в кабинет коменданта. Кто эта женщина? Что заставило эту хорошенькую молодую брюнетку сидеть в приемной гитлеровского коменданта? Какие мысли скрыты в ее голове под кокетливой прической? Дорого бы дал Ковшов, чтобы прочитать их.

— Господин комендант просит вас, — сказала Симонова, стоя в открытых дверях.

Ковшов поднялся и прошел в кабинет. Симонова закрыла дверь и села у стола коменданта. Ковшов достал списки из папки и положил на стол.

— Господин комендант спрашивает, почему принесли эти списки ему?

Ковшов рассказал о посещении гестапо, о беседе с Венцелем, о разговорах в жандармерии, заявив, что все интересуются офицерами и коммунистами, которых нет среди раненых — они эвакуированы в первую очередь.

Комендант невозмутимо слушал слова перевода. Потом через Симонову сказал:

— Вы утверждаете, что ни офицеров, ни коммунистов нет. А если проверить, то они, возможно, окажутся?

Ковшов сказал, что господин Венцель предупредил его об ответственности вплоть до расстрела за обман немецкого командования. Больница общества Красного Креста рассчитывает на гуманное отношение к раненым со стороны оккупационных властей и ничего не скрывает.

— Мы будем рады, если немецкие власти проверят и сами убедятся, что больница общества Красного Креста не преследует никаких политических и военных целей… Она взяла на себя заботу о несчастных, брошенных в городе. За те семь дней, когда в городе не было ни советских, ни германских властей, половина из них умерла бы от голода или от ран, если бы Красный Крест не принял на себя попечение о них.

Комендант, выслушав перевод, минуты две что-то говорил Симоновой, потом звонил по телефону. Закончил разговор и, положив трубку, кивком головы отпустил Симонову.

— Пойдемте, господин Ковшов.

Петр Федорович вышел в приемную первым. Повернувшись, он увидел, что Симонова вынесла из кабинета и списки.

— Заберите с собой. Может быть, вам они еще пригодятся.

Ковшов молча взял листы и, не торопясь, уложил в папку.

Симонова проводила его до коридора.

— Вы меня осуждаете? Не отрицайте, я же вас понимаю… Мне жить хочется, красиво жить…