Белые ночи

Ланге, ожидавший, что в самом лучшем случае ему не миновать штрафной роты, облегченно вздохнул.

Вернувшись в свою резиденцию и насвистывая бравурный марш, он прошел в рабочий кабинет. Возле двери навытяжку стоял денщик.

— Ганс, привести пленного. Шнель! — распорядился он, самодовольно потирая руки. Ганс кинулся исполнять приказание.

Запустив в волосы длинную пятерню, Ланге прошелся из угла в угол, затем опустился в плюшевое кресло, доставленное ему из разграбленного Петрозаводского музея, и вынул из ящика лист белой бумаги для записи показаний пленного.

Отворилась дверь. Два солдата втолкнули Сашу. Он еле удержался на ногах.

Ланге с плохо скрытой злобой спросил по-русски:

— Фамилия? Какой части?

Володаров молчал.

— Фамилия! — повторил Ланге, повышая голос, — Сколько вас есть? Какой ваш цель?

Володаров по-прежнему хранил молчание. В его взгляде Ланге прочел издевку и презрение. Но разве связанный русский солдат, а не Ланге — хозяин положения? В глазах фашиста сверкнула ярость.

— Будете говорить?! — угрожающе крикнул гитлеровец. Не дождавшись ответа, он вскочил из-за стола и подступил к Саше.

— Я спрашиваю, вы глухой? Я буду научить вас! — взревел он и ударил пленного по щеке. Саша, хотя и закачался, но не упал.

Ланге шагнул к стене и дернул шнур. За радвинувшейся шторой виднелись железные крючки, плети, клещи и огромный чан. Топилась печь.

— Ну?

Фашист показал пальцем на все это.

Володаров молчал. Он старался не смотреть на застенок. Его внимание привлекло бушующее море, созданное рукой знаменитого художника. Постой-постой, где же он раньше видел эту картину? Уж не в Эрмитаже ли? Шуми, шуми, непокорное море!

Ланге достал из кармана зажигалку и поднес ее к голове Саши.

— Говори, или волос пох-пох!

Саша, рванувшись вперед и собравшись с силами, ударил немца сапогом в живот. Тот отлетел в дальний угол комнаты.

— На крюк! На крюк! — в ярости закричал он.

На Сашу набросились два немца и, повалив его, стали избивать.

Саша не просил пощады. Смерть не страшна. Главное — не дрогнуть в последнюю минуту.

Внезапно заверещал телефон. Ланге срочно вызывал начальник.

— Увести, — распорядился Ланге, кивнув головой на Володарова, и выбежал, на ходу натягивая перчатки. Возле дверей его ждали с мотоциклом. Через несколько мгновений мотоцикл скрылся из виду, оставив за собой клубы дыма.

Начальник встретил Ланге стоя. В руке он держал письменный приказ.

— Получены секретные сведения. Русские готовятся к наступлению. Как пленный? Постарайтесь поскорее дознаться и отправьте в штаб армии. Учтите, пленным заинтересовался сам командующий. Сопровождать русского будете сами.

— Слушаюсь.

— Дело серьезное. Не доверяйте никому, иначе.

Ланге на мотоцикле помчался обратно. Уж теперь он сломает упрямство русского разведчика!

— Пленного! — крикнул Ланге, вбегая в комнату. Он был в отличнейшем настроении. Появилась возможность предстать перед командующим. Генерал спросит: «Кто захватил пленного?» «Я», — ответит Ланге, вытянувшись. За это, может быть, и железный крестик дадут. Забудут его прежние грехи и повысят в должности.

Пленного привели минут через пять-шесть.

— Ну, надумал? — В ожидании ответа Ланге пристально взглянул на него и тотчас отступил с побелевшим лицом.

— Кого мне привели?! — вскричал он писклявым голосом. Перед ним навытяжку, с выпучеными от страха глазами стоял фриц из интендантского взвода.

В частях нашей армии на Карельском фронте шли последние приготовления к наступлению. Поднявшись по тревоге, некоторые подразделения уже заняли исходные позиции. Отдельная рота минеров под командоваванием Разумова тоже двинулась к передовой. На нее была возложена задача: в составе первого батальона зайти обходным маневром в тыл противника и отрезать пути к отступлению. Предстояло двигаться мимо Орлиной скалы, и поэтому радости капитана Разумова не было границ. Он надеялся непременно встретить своих солдат, ушедших в рейд.

В первом батальоне Разумов встретил майора Чачуа. Тот был хорошо выбрит, черные глаза смеялись.

— Радуйся, старина, — покручивая усы, сказал Чачуа. — Валзамский мост взорван, авиаразведка сообщила.

— Правда?

— Мосты сами в воздух не взлетают!

— Стало быть, живы мои орлы?

Майор предложил капитану папиросу из своего серебряного портсигара.

— Угощайся. Подарок из Грузии.

Разумов папиросу взял, но закуривать не спешил.

— Значит, мои орлы живы! Спасибо вам, сынки, меня, старика, не опозорили. Спасибо!

И уже не скрывая радости, он сказал:

— Майор, вы не представляете, до чего это хорошие ребята! Сын мой тоже с ними.

— Сын? — постарался удивиться майор. — Почему же вы мне об этом раньше не говорили?

Капитан засмеялся и стал объяснять. Но, заметив добрую улыбку майора, осекся. Не оставалось никакого сомнения — Чачуа давно обо всем знает. Стушевавшись, Разумов промолвил:

— Огонек найдется?

Майор протянул зажигалку. Разумов затянулся папиросой.

— Ну, всего хорошего, счастливый папаша! Я вам, черт возьми, завидую. После войны приезжайте ко мне в Кутаиси с сыном в гости.

— Обязательно приедем. До свидания.

Минеры лейтенанта Каурова сидели в темном бору на поваленных деревьях. Лида их были суровые, сосредоточенные. Весть о Саше беспокоила их больше, чем что-либо другое.

— Как это ты, Мубаракшин, в трудную минуту смог товарища бросить?! Разве солдаты так поступают? Сам погибай, а товарища выручай! А ты… — говорил Чиж, размахивая руками.

— Кто друга забывает, тот больше не человек, — сверкнув черными глазами, сказал Измаилджан.

— Всю роту, весь полк опозорил!

Оборванный, с всклокоченными волосами и кровавым подтеком на щеке, Джигангир стоял молча, понуря голову. Вот, подняв глаза, он обвел товарищей медленным взглядом. Ни тени сочувствия на лидах тех, кто раньше был готов отдать за него жизнь.

— Я же не бросал его, — тихо произнес Джигангир.

— Расскажи правду! — приказал Опанас.

Джигангир встрепенулся. Лицо оживилось. Он теперь понял, как жестоко неумолим суд чести. Нет, нельзя погибать нелепой смертью, приняв на себя такое тяжкое обвинение.

— И вы мне не верите, товарищ старшина? — спросил Джигангир. — Да, я потерял ваше доверие. Но я не виноват, Я хотел его спасти и не смог, не сумел…

— Говори, говори, — сказал молчавший до сих пор Кауров.

Джигангир быстро повернулся к нему. В какое-то мгновенье их взгляды встретились. Глаза Каурова говорили: «Я верю тебе».

По мере того, как Джигангир рассказывал, мрачные лица товарищей постепенно светлели. Первым к нему подсел Измаилджан, подвинулся ближе Чиж. Только Опанас сидел по-прежнему хмурый, покручивая усы.

— По-моему, — Кауров обвел всех взглядом, — Джигангир не спасался бегством, он в самом деле пытался выручить друга.

— Верно! — в один голос сказали Измаилджан и Чиж.

Только Опанас не проронил ни слова.

Лейтенант поднялся с места.

— Я верю, он говорил от чистого сердца. Мы его оставим в своих рядах. Старшина Грай!

Старшина поднялся.

— Дайте мне автомат Лунова.

Опанас протянул оружие.

— Встать! — скомандовал Кауров. С автоматом в вытянутых руках он подошел к Джигангиру.

— Вот тебе автомат героя. Бери и будь в бою таким же смелым, как Лунов. Будь настоящим другом.

Прижимая автомат к груди, Джигангир взволнованно проговорил:

— Верьте мне. Я оправдаю ваше доверие. Буду таким же, как Аркаша.

Спустя полчаса, Кауров со своими бойцами пробирался в немецкий тыл для спасения Саши Володарова. Они пересекли железнодорожное полотно и двинулись дальше по обочине шоссе, прячась за кустами.

Шли довольно долго и, перейдя глубокий овраг, заметили в стороне пожилого немца, пасущего лошадей.

— Вот бы схватить. Он у нас живо язык развяжет, — проговорил Опанас.