Нет на земле твоего короля. Часть 2

Под вечер в районе ущелья они попали в засаду: группу неожиданно атаковали плотным огнем, они потеряли сразу троих убитыми. Пашу Фильчикова, ему пуля попала в голову, над ухом. Его, Санька Лобанова и Юру Смолко пришлось оставить. Их оставалось семеро, из которых двое были ранены. Не входя в огневой контакт, они стали уходить в сторону реки, побросав с обрыва все лишнее снаряжение, оставив только боеприпасы и минимум питания. Продырявленную рацию тоже пришлось бросить, Васюта швырнул ее вниз, притопив в горном потоке, что шумел под горой. Сожгли шифроблокнот и всю прочую хрень. Темп движения старались держать высокий, чтобы оторваться от преследователей. У раненого в правое плечо Касимова стала буквально на глазах опухать рука и подскочила температура: пулей раздробило локтевой сустав. У Митрохина дела обстояли тоже неважно, хотя он вначале не подавал виду.

Необходимо было прорываться в сторону Аргунской дороги, единственный реальный путь выйти к своим или затаиться. И может и успели бы, если б не раненные пацаны, с ними было тяжелее передвигаться, но другого выхода не было!

Васюта пару раз минировал тропу, было у него несколько «эфок» с укороченными запалами. Одна из растяжек сработала: слышали взрыв, видно, кто-то из «чехов» все-таки напоролся.

На последнем привале здорово бросались в глаза нервозность и суетливые действия Николая Митрохина, то он что-то напряженно искал, роясь, в карманах, то отстегивал и пристегивал «магазин». Прострелянное бедро продолжало кровоточить, повязка постоянно во время движения сползала. Было ясно, что если так и дальше пойдет, ничего хорошего не жди. Ильдара же бил озноб, на загорелом неподвижном лице лихорадочно блестели зрачки. Тогда всем стало ясно, что чудес не бывает. Герка Пахомов и Валентин тащили «фишку» всего в нескольких сотнях от ложбинки, где они решили сделать короткий привал.

Пока Ольха вспарывал банки с тушонкой, по одной на двоих; Николай о чем-то говорил и горячо спорил с «лейтом». Чувствовалось, что Ширинке крайне неприятен этот разговор, упругие желваки ходуном ходили у него на небритых скулах. Слушая спецназовца, он хмурился и, не переставая, нервно покусывал щербатыми передними зубами фалангу большого пальца.

— Федор, ты пойми, не оторвемся мы от них! Я через пару кэмэ лягу! И Раф еле тащится. С такой обузой, хер выйдешь! А так хоть какой-то есть шанс.

— Хорошо, Коля. Спустимся к реке, поищем под обрывом вам укрытие.

— Вот и ладненько, — раненый грустно улыбнулся, нервно теребя пальцами с запекшейся кровью клапан разгрузки.

Угрюмый лейтенант вытер потное лицо рукавом, виновато пряча от собеседника взгляд.

«Вот она его «звездная» операция, о которой летеха так грезил в мечтах. Еще не начавшись, окончилась полным провалом», — подумал тогда Ольха и горько сплюнул. — «Словно дикого зверя обложили со всех сторон и гонят в западню».

— Плешивый, пожрешь, с Михневичем сгоняйте вниз к реке, поищите убежище для ребят, — обратился Ширинка ко мне, подняв тусклые карие глаза. Плешивый — это он так Ольху называл. Этой кличкой его окрестили после случая, когда ночью духи долбанули из «граников» по расположению, где он находился с ребятами. Рванула бэха. Брызги горящей соляры попали Ольшанскому на голову, в результате он получил такой ожог, что с тех пор волосы местами и не росли.

С трудом проглотили тушенку, которая на сухую в горло не лезла и колом застревала.

— Сейчас бы горяченького чайку! — проворчал Рафик, которого Ольхе пришлось кормить с ложки: он совсем не мог шевелить рукой. Жалко было пацана, также жалко и молодого неудачливого лейтенанта. У него тоже был, как и у Рафа первый серьезный выход.

Один из самых ярких моментов, что запомнил из того эпизода Ольшанский, было то, что когда сидели они в той несчастной ложбинке, на волосок от смерти, вокруг пели птицы, заливались на разные голоса. Да как пели, никогда такого концерта не ему приходилось слышать. Рядом смерть — а вокруг птицы поют.

После кормежки они с Андрюхой Михневичем спустились под гору к бурлящему потоку. Речушка оказалась не широкая и не глубокая, хоть и шуму от нее было предостаточно. Здорово обмелела за лето. Подыскали подходящее местечко под обрывистым берегом недалеко от водопада, углубление под корнями упавшего дерева. Претащили туда раненых ребят, оставили провианта, воды, замаскировали понадежнее. Замели следы, забросали подходы сухими сучьями. Отличный схрон у братков получился. Сами же рванули в сторону от них, уводя погоню за собой. Это было не сложно: Герка завалил из «винта» одного из духов, когда тот неосторожно вынырнул из кустарника в метрах двухстах от них. Тут уж они пустились на полную силу — никто из них никогда так не бегал, даже в учебке. Через пару километров разделились на группы. Герка и Васюта рванули к Шароаргуну, остальные с «лейтом» в сторону высоты Шарилам подались. Чудом тогда вырвались из окружения, «нохчи» не предполагали, что мы можем в обратную сторону направиться. Раф и Митрохин полегли: приняли бой. Окружили их, хотели живьем взять, но ребята застрелились, чтобы в плен не попасть. Об этом Ольшанский уже потом, через год узнал.

Ольха рассказывал, а сам с трудом сдерживал эмоции.

— Жалко пацанов, — глухо отозвался Стальнов, хрустнув пальцами.

— Но нам тоже не повезло. — продолжал Ольшанский. — Мы уже выходили к своим, когда Михневич подорвался на растяжке недалеко от вэвэшного блокпоста. Я, было, бросился к нему, но в этот момент тяжело раненный Миха заворочался и на нашу беду еще одну сорвал. Несколько осколков ударили мне в грудь, вот сюда. Будто тяжелым молотом долбануло, магазины пробило, грудью принял «гостинцы». Сдетонировали патроны. К счастью, я в тот момент на Ширинку оглянулся, а то бы точно лицо в фарш разнесло. А так, отоварило в сферу, в щеку и в шею. Капитально ушел в отключку. С блокпоста перепуганные «вованы» по нам давай шмалять, открыли ураганный огонь. Слава богу, меня зацепили только слегка. А нашему «лейту» перепало неслабо, но он, если не врут, уже был мертв. Сколько я лежал, не знаю. Очнулся. Светать начало. Сырой серый туман висит. Ничего не соображаю. Лежу в кровавой жиже, мычу, пузыри пускаю. Голову не поднять. Силушки нету. Рыжая грязь в рот и ноздрю затекла, того и гляди захлебнусь. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Боли не чувствую. Лежу как истукан, ничего не слышу, все мне пофигу. Вижу только расплывчатую грязную подошву командирского ботинка перед своим шнобилем. Одним словом, братцы, полная жопа!

— И когда очнулся?

— Окончательно пришел в себя дня через четыре в госпитале в Ханкале. Пацаны с блокпоста утром нас вытащили с минного поля. Врачи поражались, не могли понять, как я после такой кровопотери еще в живых остался. Вокруг «блока» нашпиговано было мин выше крыши, «вованы» уж на славу постарались, себя обезопасили. Из всей группы только я чудом уцелел, да Герка с Васютой. Они, спустя два дня, в конец измотанные погоней, все-таки вышли к своим.

Ольшанский отвлекся, повернувшись к Тихонову.

— Дай помогу, — предложил он, помогая Мише над плечом закрепить ножны с десантным ножом рукояткой вниз.

— Чечи понимают только силу! — бросил Лаженков и рывком встряхнул свой РД, проверяя, чтобы ничем не гремел. — Порядок.

— Это уж точно, — отозвался Ланцов.

— В Гражданскую им здорово от белых перепало на орехи, — продолжал Лаженков.

— В Гражданскую?

— Ага.

— Так, что они были за красных?

— Не то, чтобы за красных, скорее за свободу, за анархию в Чечне. Особенно от этой свободы доставалось терскому казачеству. Грабили всех подряд, прикрываясь большевиками и их лозунгами. А тем того и надо было, чтобы непокорное казачество под корень извести. Вот белые и стали усмирять находящихся в тылу у Добровольческой армии «абреков». Деникин попытался с ними договориться, да ни в какую. Не получается. Вот тогда за дело взялся генерал Драценко. Покумекал своей башкой. Гоняться по горам за джигитами — дохлый номер. Что самое дорогое у горца? Родовой дом. Где он родился, где родились и жили его предки. Представляете, братцы, генералу понадобилось всего-навсего восемнадцать дней, чтобы усмирить «чечей». Вот у кого нашим доблестным полководцам поучиться.