Офицер артиллерии

О чем думал пожилой солдат? Отчего собрались на лбу его глубокие морщины? Может быть, вспомнил сына, почти ровесника Тогузову, который ушел партизанить и от которого не было с тех пор вестей?

— Гаси свитло, Ефремыч! — недовольно произнес Гавриленко.

Прозоров вздрогнул. Нагнувшись, подобрал с полу шинель и укрыл Тогузова. Поплевав на пальцы, придавил фитиль. В темноте добрел до нар, улегся рядом с Гавриленко.

Долго еще оба ворочались, прислушиваясь к мерному дыханию, вздохам и похрапыванию. Сон не приходил.

В блиндаже было тихо, только откуда-то изредка доносилось уханье пушки да редкая дробь пулемета.

Но тишина продолжалась недолго. Было около трех часов утра, когда всех поднял на ноги тягучий скрежещущий грохот. Тогузов сел на койке, протирая кулаками глаза, прислушался.

— Фрицы али наши? — поспешно натягивая сапоги, спросил Григорьев.

Ему никто не ответил. Все недоуменно поглядывали друг на друга.

Дудка, покрутив головой, плюнул и, как был босиком, выскочил наружу. В открытую дверь вместе с грохотом ворвались отблески зарева. И тотчас же Дудка скатился назад.

— Так это ж катюши! Наши дают жару.

Все сразу, наперебой, оживленно заговорили:

— Значит, наступать будем?

— Артподготовка началась…

— Ну, насчет наступать, это еще бабушка надвое сказала.

— Поживем — увидим.

Наскоро приводя себя в порядок, один за другим артиллеристы выскакивали из блиндажа.

И справа, и слева, и сзади начавшую уже редеть темноту пронизывали ослепительные вспышки. Рев пушек смешивался с глухим буханием гаубиц и отрывистым тявканьем минометов. Снопы яркого огня, вырывавшиеся из стволов, освещали бойцов, высыпавших из блиндажей.

Вскоре залпы «катюш» смолкли. Теперь стало слышно, как высоко в воздухе с клекотом и свистом проносятся снаряды и мины. Из далекого вражеского стана возвращаются приглушенные вздохи разрывов. Так продолжалось около двух часов.

Потом в воздухе появились новые звуки. Они, быстро приближаясь, вскоре наполнили воздух ровным гулом моторов. Прошли бомбардировщики, потом штурмовики. И вслед за этим все замолкло. Наступившая тишина не обещала ничего хорошего — это чувствовал каждый. Ведь вслед за мощной артиллерийской подготовкой обычно должны идти пехота и танки. А между тем танки не появлялись, пехота оставалась в траншеях и, видимо, не собиралась наступать. Значит, что-то не то.

Необычным был и ранний завтрак. Старшина и повар разносили на каждый орудийный расчет по термосу жирной гречневой каши, обильно заправленной мясом. Но то ли ранний час не располагал к еде, то ли ожидание назревающих событий тревожило солдат, но они ели мало, неохотно. Не слышно было и обычных шуток.

Только командир первого огневого взвода лейтенант Сахно был, как всегда, беззаботно весел и, обнаженный по пояс, умываясь, о чем-то оживленно переговаривался с солдатом, поливавшим ему из котелка.

«Бум-м!» — донеслось откуда-то издалека. «Бум-м!» Потом еще и еще. И вскоре завздыхало, заухало часто и назойливо.

— Ну вот оно, начинается, — быстро подымаясь на ноги, почти радуясь, что ожиданию пришел конец, воскликнул Прозоров.

Стремительно приближался свист снарядов. У орудия, словно из-под земли, вырос Васильев, как всегда спокойный, только чуть побледневший, и громко приказал:

— Выставить наблюдателей! По одному на орудие. Остальным — в укрытия… — и побежал вдоль фронта батареи.

В следующее мгновение свистящие звуки резко оборвались, и тотчас же грохот разрывов сотряс воздух, взметнув вверх и в стороны землю, густо перемешанную с дымом. Взвизгивая, разлетались осколки, камни и комья земли барабанили по щитам орудий, сыпались на землю.

Кое-кто из расчета бросился снова в блиндаж. Прозоров, Гавриленко и Григорьев прыгнули в щель, вырытую позади орудия, а старший сержант Тогузов влез в свою индивидуальную ячейку и, выставив голову, наблюдал, где рвутся снаряды.

— Вот тебе и наступление, — переведя дух, раздельно, по слогам, выговорил Прозоров.

Разрыв тяжело ухнул совсем рядом, обдав жаром и сладковатой едкой гарью. Потом сверху посыпалась земля, куски ее с глухим шмяканьем падали вокруг, барабанили по спинам пригнувшихся бойцов.

— Во-о-н, кажись, опять несет, — предупредил Прозоров, прислушиваясь к обрывающемуся свисту. Но как это часто бывает, снаряд, который, кажется, летит прямо на тебя, унесся дальше и разорвался в сотне метров от батареи.

Гул разрывов теперь доносился из тыла, оттуда, где сосредоточились основные силы советских войск. На батарею снаряды и мины залетали редко. То ли они оторвались от тех, что уносились дальше, в тыл, то ли были выпущены по этому безмолвному и безлюдному участку местности с целью прощупать: а нет ли там чего-нибудь скрытого и не выдаст ли оно себя?

Те снаряды и мины, которые разорвались в расположении батареи, не причинили вреда ни людям, ни орудиям. Они только слегка напугали, насторожили, заставили быть в напряженном ожидании.

Не уронив ни одной бомбы, прошли над батареей и прикрывавшим ее пехотным батальоном гитлеровские бомбардировщики. Черной тучей пронеслись они дальше в тыл и оттуда вскоре послышались приглушенные расстоянием тяжелые вздохи разрывов. Видно, хорошо замаскировались солдаты, выдвинутые по воле командования на этот ложный передний край.

Но вот все смолкло. Снова наступила гнетущая тишина. И опять она длилась недолго. Воздух опять наполнил зловещий свист снарядов, опять загрохотали, сотрясая землю, разрывы, послышался грозный, все нарастающий гул мощных моторов, в наступление пошли танки и самоходные орудия противника.

Раскрасневшийся, с раздувающимися ноздрями, от расчета к расчету стремительно шагал капитан Васильев.

— Сейчас… танки покажутся… на гребне высоты, — запыхавшись, сказал он Тогузову. — Это четыреста метров. Подпусти немного ближе и — чтобы каждый снаряд в цель! Как на полигоне…

Обращаясь к командиру орудия, он в то же время пристально всматривался в солдат, словно пытаясь разгадать, как будет вести себя в бою каждый из них. Артиллеристы тоже поглядывали на командира батареи. Но Васильев был, как всегда, спокоен, чисто выбрит, от него даже струился чуть уловимый запах одеколона.

Уже сделав было шаг, чтобы идти дальше, Васильев, поправив гимнастерку, коротко бросил Сахно, высунувшемуся из ячейки:

— В случае чего примете командование батареей, — и заспешил к следующему орудию.

Солнце показало из-за горизонта половину своего огромного приплюснутого диска, когда танки гитлеровцев, вздымая густые тучи пыли, окрашенные в кровавый цвет, вырвались на гребень.

Лейтенант Сахно пулей выскочил из ячейки и, на бегу отряхивая землю с коленок, метнулся в сторону от орудия. Пробежав метров двадцать, он остановился, выбирая место, откуда лучше будет видно поле боя, и, выхватив из футляра бинокль, припал на колено.

— К орудиям! — крикнул он охрипшим вдруг голосом и поднял правую руку.

— Товарищ лейтенант! Из ячейки-то способнее, — заметил Прозоров, поспешно усаживаясь на свое место наводчика.

Но Сахно только досадливо отмахнулся и, поднеся бинокль к глазам, широко расставив локти, стал выкрикивать команды: «По танкам! Прицел двадцать пять! Целиться под основание башни… — и, резко опустив руку, — „Огонь!“

Тогузов, тоже припав на одно колено, повторил команду, добавив, чтобы наводчик наводил в головной танк.

Один за другим, почти одновременно, из орудийных стволов вырвались яркие узкие снопы пламени. Загрохотали выстрелы.

„Промах“, — с досадой отметил про себя Тогузов, увидев, что снаряд разорвался в каких-нибудь десяти метрах правее головного танка, который, покачиваясь и поводя хоботом орудия, спускался с гребня высоты.

— „Тигр“! — вслух выкрикнул Тогузов и, подсчитав танки, развернутым фронтом движущиеся на батарею, почувствовал, как мурашки забегали по спине.

В то же мгновение вражеские танки, как по команде, озарились вспышками выстрелов. Позади батареи оглушительно грохнул разрыв. Тогузов втянул голову в плечи. Но, пожалуй, только он один слышал, как разорвался снаряд. У орудия, словно хорошо заведенный механизм, ни на что не обращая внимания, работал расчет, посылая по врагу снаряд за снарядом.