Необыкновенные приключения юных кубанцев (СИ)

— Кто-кто, а он-то должен бы знать, что враг уже здесь, — заметил Андрей.

Отошли и сели в метре от окна. Разыгравшаяся трагедия потеснила собственные тревоги, и даже частая стрельба, раздававшаяся по всему хутору, не вызывала особой озабоченности: тоже, видать, на «дичь» охотятся. Когда глаза снова привыкли к сумраку, заметили кучу старого барахла. Марта взяла из неё свёрнутую в рулон половую дорожку домотканной работы, раскатала, предложила садиться.

— Мне бы прилечь. Что-то плечо ноет, этот чёрт задел-таки рукояткой пистолета.

— Ложись. — Она раскатала рядом вторую, ещё одну положила заместо подушки под головы, примостилась рядом. Опершись на локоть, задумчиво смотрела на товарища. Андрей взял её ладошку, положил себе на грудь, крепко пожал.

— Я теперь по гроб жизни твой должник, — признался, глядя в глаза своей спасительницы. Не подоспей ты, мне бы точно хана… Расскажи, как это у тебя вышло.

Она высвободила руку, легла навзничь. — Когда послышалась стрельба, а потом затарахтели эти мотоциклы, мама сразу сунула в закуток под припечком приготовленное для дяди Саши, — начала она неторопливо. — А мне велела залезть под топчан. Хотела выйти на стук, но дедушка придержал, вышел сам. Потом он вернулся и сказал, что немцы ушли к колодцу умываться, а маме приказано приготовить им горячий завтрак. Подали мне старое ватное одеяло, велели не вылезать и вышли. Постелила, лежу. Слышу — выстрел, затем ещё. Почему-то стало страшно за тебя; я оставила убежище и подошла к окну на огород. Вижу, ты вылез из кустов, а он кинулся к тебе с наганом… Не помню, как я распахнула окно, как выпрыгнула, как вцепилась ему в руку… — закончила она свой рассказ.

— Да-а… Ещё секунда — и не успела бы. Никогда не подумал бы, что ты такая храбрая и отчаянная! Он ведь мог прикокнуть и тебя.

— Не знаю, как получилосъ, ведь я, вообще-то, трусиха. Но о себе даже не подумала. Конечно, если б не мама, он отшвырнул бы меня, как котёнка. И не случись этот несчастный комиссар.

— Да, конешно, — согласился спасённый. Помолчав, добавил, с оттенком неприязни: — Я знаешь, что сичас подумал? Вдруг он предатель и спешил сдаться им в плен. Ну не может быть, чтоб командир — и не знал обстановки!

— Даже если и так, — согласилась она. — Но ты обязан ему жизнью и не должен говорить о нём с презрением. Кто б он ни был, мне его жалко.

— Ну, нет… ежли он изменник Родины, то туда ему и дорога!

— Как ты можешь такое говорить! — искренне упрекнула она. — А ещё говоришь — тоже верующий…

— На изменников и предателей милосердие не распространяется, им не может быть прощения!

Последовала долгая пауза. Её прервала Марта вопросом: — Как получилось, что ты — никак не ожидала! — не сумел спрятаться понадёжней? И чем надосадил ему, что он так взбеленился?

— Случайно получилось… А взбеленился потому, что я помешал ему застрелить петуха.

— Помешал? Как это?

— Пужнул из пряща, он и удрал в акации.

— И ты рисковал из-за какого-то петуха? — не одобрила она поступка.

— Не какого-то. А красивого и умного. Навроде тебя.

— Нашел время для комплиментов! — не приняла она шутки.

— Ты же сама говорила, что очень его любишь. Да и мне он нравится. Я и решил спасти его от смерти. Как ты меня.

— Сравнил тоже!..

— Ну, а посля, когда фриц сцапал меня за ухо, я ему чуть ещё и палец не вывихнул, вот он и озверел. А, что было, то прошло…

— Хорошо, если прошло. Ш-ш-ш… — подняла она указательный палец, призывая помолчать: от летней кухни донёсся разговор немца с матерью; Марта прислушалась.

— Что-нибудь поняла из этой джеркотни? — спросил, когда там затихло.

— Почему бы и нет? Только не всё расслышала.

— И о чём они толковали?

— Да так, ничего особенного… Я имею в виду — не о нас с тобой.

— А всё ж? — настоял он.

— Ну… вначале интересовался, скоро ли будет готов завтрак, поторапливал. Мама сказала, что виновата индюшатина, она вкуснее курятины, но уваривается дольше. Спросил, нет ли шнапсу — водки, если по-нашему.

— И всё? А говорили долго.

— Спрашивал за папу — служит ли на стороне большевиков.

— А она что? — допытывался Андрей, видя, что та чего-то недоговариет. — Сказала, что он давно помер?

— Вроде того… Только не помер, а что его расстреляли как врага советской власти.

— Да? — всерьёз удивился он. — Что, так и было? Вчера ты говорила другое.

— Ты как маленький, ей богу!.. Конечно всё не так. Но если честно, я действительно была неточна… А сегодня могу сказать тебе правду. — Марта придвинулась вплотную и стала говорить шёпотом, словно их мог подслушать кто-то посторонний: — Мой папа воевал против фашистов ещё в Испании… Слышал про испанскую революцию?

— Немного знаю.

— Так вот, папа командовал там интернациональным батальоном. И хотя одолеть фашистов не удалось, когда он вернулся на Родину, его представили к ордену и присвоили воинское звание капитан. Потом, ещё перед войной, заслали в Германию разведчиком… Я от мамы только недавно об этом узнала. И орден Красной Звезды своими глазами видела. Не веришь?

— Ну почему ж… Верю. Токо это ведь строгая-престрогая военная тайна!

— Коне-ечно! Мама меня предупреждала. Но тебе я доверяю, ты не разболтаешь.

— Даже если кишки из меня будут тянуть — про это не пикну, — заверил Андрей на полном серьёзе. После паузы спросил о другом: —Ты сказала… она им что, индюшку зарезала?

— Это дедушка, вчера ещё, для дяди Саши. А сварила мама не всю. Может, решила поддобриться, чтоб этот змей про нас не вспомнил.

— Да одной курицы на всех и не хватило бы, — согласился он с таким ее предположением. — А что это за чемоданчик виднеется?

— Где? — не поняла она.

— Вон, из тряпья выглядывает, — показал на кучу хлама.

— Ой, это ж мамина пишущая машинка. Из города прихватили, жалко было оставлять — новенькая.

— Ни разу не приходилось видеть! Можно посмотреть?

— Конечно.

С чемоданчика-футляра сняли крышку. В нём, отливая чёрным лаком, находилось чудо намного сложнее швейной машины, каковую видеть ему уже приходилось.

— Ух, ты! Красивая. Это ж надо придумать! А написано не по-нашему.

— Немецкая, «Ундервуд» называетея. Андрей потрогал клавиши, пошатал рычаг проворота валика, заметил:

— Вот бы нам такую!..

— Зачем она тебе?

— Не мне, Феде, моему соседу. Он годнецкие стихи сочиняет, хочет стать поэтом, а им машинка — во как нужна.

— Иметь такие вещи кому попадя не разрешалось. А теперь, наверно, и тем более. Вот только плохо мама ее спрятала. Давай перепрячем в более укромное место.

Диковину задвинули в тёмный угол и прикрыли всевозможной рухлядью.

Ухо у Андрея вспухло, но жар спал; перестало ныть и плечо. То, что их не стали искать, успокоило окончательно. Только вот что происходит на хуторе? Отчего-то стало тревожно на душе, хотя выстрелов слышно уже не было.

Марта, заложив руки за голову, молча смотрит вверх, прислушиваясь к разговору, доносящемуся со двора, — там уже завтракают. — Ой, глянь!.. — показала на крышу. — Как они нас не покусали…

Андрей поднял глаза — прямо над их головами висело с блюдце величиной пепельно-серое осиное гнездо. По нему взад-вперёд сновали десятка два крупных, с черно-жёлтыми брюшками, ос.

— Не боись, это не фашисты, они первыми не нападают, — успокоил он. — Они, как мы, — нас не трогай и мы не тронем, а ежели разозлишь, тогда берегись:. — А сам подумал: «Хорошо, что невзначай не задели головой — ох и досталось бы на бедность!»

— Неужели тут и ночевать придется?. — понаблюдав за осиным семейством повернулась она к нему — Ежели торопили с завтраком, можно предположить, что скоро умотнут дальше.

— Или — что сильно проголодались… Давай хоть разговаривать, чтоб скорей время прошло.

— Давай. А о чём бы ты хотела?

— Хочу вернуться ко вчерашнему нашему разговору… Помнишь, ты, перед тем, как взлететь уткам, сказал: «А у меня было совсем даже наоборот». Это как понимать?