Колеса ужаса

Было это, когда мы вели бои на Кавказе, между Майкопом и Туапсе, и Иван устраивал нам шутки с теми деревьями.

— Господи, какую он создал нам передрягу, — усмехнулся Штеге. — Помните, как даже самый большой бульдозер сломался при попытке сдвинуть те эвкалипты?

— Кто рассказывает эту историю, ты или я? — пожелал узнать Порта. — После Туапсе мы пустились в путь по грунтовой дороге, построенной грузинскими крестьянами в царское время. Двигались со всей возможной скоростью и вышли к паршивой деревне, которую Иван назвал по собственному вкусу: «Пролетарская». И тут, дети мои, запал наш иссяк. Старик с красными лампасами, его превосходительство Клейст, не мог тягаться с русскими.

Пролетарскую нам пришлось оставить, но перед выступлением из нее Эвальд сказал мне…

— Кто такой Эвальд? — удивленно спросил Старик.

— Твой глупый вопрос изобличает в тебе дурака, но именно поэтому ты унтер. Эвальд — это наш генерал-фельдмаршал герр Клейст, деревенщина. А теперь попрошу не перебивать. Вы обучались какое-то время и знаете, что мы всегда оставляем позади небольшие силы, когда отходим со своих позиций. Чтобы Иван не сразу понял, что мы драпаем. Когда оставшимся через несколько часов становится одиноко, они взрывают все к чертовой матери и бегут. Так мы поступали на Кавказе, пока не помахали Ивану рукой. Эвальд прекрасно знал, что я дьявольски превосходный солдат. «Слушай, мой дорогой герр обер-ефрейтор Порта, — доверительно сказал он мне. — Ты, должно быть, слышал, Иван задал нам такую трепку, что я не могу оставить много людей, отходя с машинами герра Гитлера. Но ты стоишь половины пехотного полка, ты несокрушим, поэтому прошу тебя, дорогой Йозеф, оказать мне помощь в отводе армейского корпуса».

Я откозырял так, что полетели искры, и громогласно ответил:

— Так точно, герр генерал-фельдмаршал, окажу. Я не боюсь ничего.

— Скажи, ты служил тогда при штабе? — спросил Штеге и подмигнул нам.

— Ну да, — ответил Порта, сердясь, что его перебили. — Может быть, ты, мальчик, думаешь, что я топал, как обычный кандидат в покойники, по калмыцким степям? Нет, я служил среди гнусных высокопоставленных генералов и не раз давал Эвальду потрясающие советы. На своих штабных офицеров он не обращал внимания.

Вся его разведслужба ничего не стоила в сравнении со мной, Божией милостью обер-ефрейтором Йозефом Портой.

— Странно, почему ты не стал генералом, — сказал Старик. — Думаю, генерал-фельдмаршал Клейст был неблагодарным, если учесть, что ты для него сделал.

Порта покачал головой.

— Ты задаешь слишком много глупых вопросов. Думаю, идиот, ты прекрасно знаешь, что офицерская форма мне не к лицу, и я не надел бы ее даже ради спасения жизни. Красный цвет генеральских воротников совершенно не гармонирует с цветом моего лица. Но помолчи, пока я не закончу рассказ. Тогда, может, отвечу на все твои дурацкие вопросы.

Меня оставили на позициях армейского корпуса слегка пошутить с Иваном. Я подумал о возможности плена. Если б русские узнали, что имели дело со мной, это не пошло бы на пользу моему здоровью. Это могло стать оскорблением самому Сталину. То, что меня зовут Йозеф, еще больше его обозлило бы. Клянусь Богом, подумал я, нужно спасать свою шкуру. И очень обрадовался, увидев в траншее мертвого священника. Я слышал, что русские благоговейно принимают всю эту ерунду о церквах и священниках, как в царское время. И решил, что есть смысл переодеться в его мундир, особенно если я попаду в руки этим дьяволам. Они не посмеют издеваться над священником. Большинство русских питает огромное почтение ко всему святому. Я немедленно натянул мундир священника, а его одел в свой, чтобы он не оскорблял чьих-то чувств приличия. Но ему как будто было все равно, и все мои вши были горько разочарованы его кислой кровью. Поглядевшись в зеркало, я остался очень доволен увиденным красивым зрелищем. Выглядел я с фиолетовым воротником очень благообразно и благочестиво. Изящный святой крест казался на моей шее новым орденом, который выдумал сам Герман [32]. Да, детки мои, вы не поверили б своим глазам, если б увидели меня в наряде Божьего проповедника.

— Мы не сомневаемся в этом, — негромко сказал Старик.

— Теперь я в большом долгу перед Богом, — продолжал Порта. — Потому что наверняка это Он меня вразумил надеть одежду мертвого священника.

Вскоре после этого русские схватили меня, и не успел я глазом моргнуть, как оказался перед их командиром, бешеным дьяволом в чине полковника с громадными звездами на погонах. Он завращал глазами, как людоед, раскрыл пасть и заорал: «Клянусь Сатаной в аду, вы, ребята, привели ко мне чертова священника с той стороны! Только-только мы повесили своего попа за изнасилование и ломали голову, где взять другого, так он сам свалился нам в руки. Ну как, будешь нашим попом или предпочтешь повешение?»

Я придал лицу самое ханжеское выражение и елейно ответил:

— Герр полковник, я буду вашим попом.

После этого поднял над его головой распятие и промямлил на положенный манер что-то вроде: «Cum spiritu tuo, мои молочные поросятки. Полагаю, умные ребята дома пользуются вашими женами, пока вы, болваны, воюете за дядюшку Иосифа». Видели бы вы благочестивое выражение его лица после моего благословения! Я сменил тряпье мертвого нацистского священника на одеяние его повешенного русского коллеги и стал превосходно выглядеть. Вскоре я прославился на весь полк; видите ли, ребята, самое главное для полкового священника — это умело пить.

Порта умолк и основательно приложился к горлышку новой бутылки, которую принесли на смену опустевшей; на этикетке этой было написано «Ружейное масло». Потом несколько раз рыгнул и продолжал:

— Нагло воровать, есть за троих, любить всех хорошеньких женщин в приходе; и последнее, но не менее важное, — играть в карты и ловко плутовать. Я в полной мере обладал всеми качествами, какие необходимы хорошему полковому священнику. Вы знаете это по собственному опыту.

Порта похлопал по карману, где лежали деньги, выигранные в «двадцать одно», и обаятельно улыбнулся.

— Я завел много друзей и считался замечательным полковым священником. Вечерами играл в карты с полковником и тремя майорами, причем все так откровенно плутовали, что даже младенец покраснел бы. Особенно помню один случай, который заставляет меня бледнеть от гнева, а вы знаете, я не особенно деликатный. Мы весь день играли в кункен [33], и никто из нас не мог взять на руки пикового туза. Мы потели, как свиньи, а банк все рос. В нем было уже несколько тысяч рублей; а потом, представьте только, мои мальчики, мы обнаружили, что пикового туза все время держал полковник, скот эдакий. Он решил, что банк уже достаточно большой, и хотел забрать его. Поднялась жуткая ссора, и если б этот мерзавец не вызвал охрану, мы вырезали бы ему печень. Но согласитесь, подло обманывать своих подчиненных, уж не говоря обо мне, священнике. И что вы думаете? Этот тип отправил нас всех в каталажку. Но через четверть часа присоединился к нам с картами и несколькими бутылками водки. Мы простили его и продолжали обманывать друг друга, как ведется, когда приличные люди развлекаются тихим вечером, Божьи звездочки помигивают, а луна сияет, как пьяная свинья.

Потом однажды в полк прибыл с инспекторской проверкой генерал, командир дивизии. Мне пришлось устроить построение для молебствия. Я раздобыл превосходный полевой алтарь со святыми снаружи и превосходным набором французских открыток с внутренней стороны. Мне тоже нужно было смотреть на что-то приятное во время службы. Поскольку раздобыть церковного вина для мессы было невозможно, я прибрал к рукам бочонок водки и освятил ее. Мы нарезали кубиками на просфоры полбуханки хлеба. Вы увидите, мы правильно понимали, что нужно для праздничного обряда.

Один пьяный дурак-капитан подошел к алтарю, причастился и кощунственно завопил: «Йозеф, причастное вино у тебя замечательно крепкое!» — и попросил налить еще, поэтому вас не удивит, что я врезал ему по физиономии и сказал: «Петр, иди к черту».