Семья Рубанюк

— Стрелять в полушубке будет несподручно, — шепотом сказала Мария.

— Ничего. Ты будешь наблюдать. Первой стреляю я.

Незадолго до рассвета все было готово. Девушки старательно замаскировали окопчик, положили патроны так, чтобы они были под рукой.

Пасмурное, угрюмое утро долго боролось с ночным сумраком, потом перед глазами девушек стали постепенно возникать очертания предметов: покрытая изморозью консервная банка возле дзота, ломаная линия ходов сообщения, колья с заиндевевшей колючей проволокой, расщепленное снарядом дерево. Город еще тонул в мглистой дымке, но вскоре уже можно было различить фабричную трубу и серое здание вокзала с разрушенной водокачкой, приземистые цейхгаузы.

Ветер гнал по полю снежную пыль, шевелил обрывок бумаги, наполовину примерзшей к насту. Надо было точно знать направление ветра, плотность воздуха. Девушки ничего не упустили. Рассчитав все, что было нужно, Саша протерла стекло оптического прибора и застыла у винтовки. Мария последовала ее примеру.

Стена из снега, воздвигнутая врагом впереди своих окопов, скрывала их расположение, но девушки готовы были ждать сколько угодно: не могло же случиться так, что за весь день на вражеской стороне никто не появится!

Подруги лежали довольно долго. Мария раздумывала теперь о самых прозаических вещах. Валенки ее оказались великоваты, и в них следовало бы положить соломенные стельки — так делали другие… Зоя взяла у нее протирку и забыла вернуть; как бы не потерялась… У Нины надо будет попросить крем и смазать на ночь лицо. От ветра и мороза кожа стала сильно шелушиться; Касаткин, наверно, потому и улыбался, глядя вчера на нее…

Мария думала о том, что хорошо будет после войны собраться всем вместе дома, на Арбате. Придет с завода отец, и она представит ему всех своих фронтовых друзей и обязательно — Касаткина. Будут пить чай… Мама, конечно, постарается блеснуть своим искусством и испечет хворост. Она делала это очень искусно.

Вспомнив о еде, Мария ощутила вдруг голод. Она плохо ужинала накануне и не позавтракала утром, — не хотелось так рано есть.

Стала затекать нога, и Мария хотела переменить положение, но в это мгновенье из траншеи крикнули:

— Дочки, фриц!.

Мария быстро обежала глазами неприятельские позиции. В проеме снеговой стены показалась какая-то фигура. Судя по плащу и высокой фуражке, это был офицер.

— Видишь? — шепнула Мария пересохшими губами.

— Вижу.

— Бей!

Саша, ощутила, как у нее часто и сильно заколотилось сердце, оледенели ступни ног. Она так и не смогла выстрелить, и офицер исчез.

— Ты не волнуйся, — прошептала Мария. — Бей не спеша…

Минуты три спустя в том же проеме снеговой стены показался другой гитлеровец. Он шел не торопясь, изогнувшись под тяжестью мешка.

Мария впилась в оптику.

— Ну, Сашенька!

Саша сжала губы, затаила дыхание и плавно нажала на спусковой крючок. Упругий толчок отдался в плече. Саша зажмурила глаза.

Мария увидела: мешок выскользнул из рук солдата. Неестественно взмахнув руками, он сел, потом повалился на землю.

— Попала! — возбужденно закричали из траншеи. — Молодец, дочка!..

Усатый пожилой солдат в белой каске, с морщинистым лицом, выглянул из соседнего окопа.

— Что ж ты испужалась? — успокаивающе говорил он, глядя на Сашу добрыми, несколько удивленными глазами. — Ты не пужайся… Сейчас за убитым придут… Еще давай.

— Наблюдай теперь ты, Саша, — попросила Мария. — Сниму, если появятся.

— Появились, — откликнулась Шляхова чужим, хриплым голосом. — Видишь?

Два солдата шли во весь рост к упавшему. Один из них в нерешительности остановился. Этого для Марии было достаточно. Она выстрелила.

Из траншеи ликующе кричали:

— Еще! Уу-ух, молодцы дочки!

Саша подумала о том, что немцы уже догадались о появлении снайперов, может быть их наблюдатели уже засекли их с Марией.

— Давай на запасную, — приказала она, овладев собой. — Потом я…

Вжимаясь в снег, Мария стала переползать на запасную позицию. Едва она положила на бруствер винтовку, со стороны немецких окопов яростно застрочил станковый пулемет, затем другой. Низко, над самой головой, засвистели пули. Вобрав голову в плечи и закрыв глаза, Мария слушала, как пули с сухим чмоканьем впивались сзади и справа в снежный наст.

«Саша… Сашенька!..» Мысль о том, что подруга не успела уползти, обожгла Марию, и она лихорадочно придумывала, что предпринять.

Пулеметы били почти без промежутков, попеременно, и девушка не смела поднять голову.

— Сигай сюда! — тревожно крикнули ей из дзота. — Шибче!

Было бы сейчас самым благоразумным укрыться от пулеметного огня в дзоте, но тревога за подругу сковала Марию.

Прошла минута, может быть две. В дзоте замолчали. Вверху вдруг прошуршал, удаляясь, снаряд и через секунду разорвался в расположении врага. Урчание повторилось правее, потом пронеслись слева один за другим еще несколько снарядов. Разрывы слились в сплошной грохот.

Немецких пулеметов уже не было слышно, и Мария отважилась приподнять голову. По всей линии вражеских окопов рвались снаряды, вздымались глыбы снега, перемешанного с землей, клубился черный дым.

Мария оглянулась: к ней подползла Саша. Вместе они бросились к дзоту. Маскировочный халат Марии зацепился за деревянную обшивку. Девушка от неожиданности упала, и тотчас же чьи-то руки помогли ей подняться и протиснуться в узкий проход.

Учащенно дыша, подруги присели на землю. Несколько солдат сидели на корточках и с любопытством разглядывали их. Сидеть так, молча, было неудобно.

— Попить у вас есть, ребята? — спросила Шляхова. Солдат с красными припухшими веками протянул ей котелок.

Канонада разрасталась все сильнее: в перестрелку включились немецкая артиллерия, минометы. После каждого близкого разрыва, с потолка сыпалась земля, позвякивали котелки.

— Это из-за вас такая каша заварилась, — сказал солдат, принимая котелок от Саши. По голосу его трудно было определить, осуждает он или одобряет девушек.

— Из-за нас? — спросила Мария.

— Не слышите разве? Вот дают!..

Пожилой усач, который несколько минут назад успокаивал Сашу после ее первого выстрела, задумчиво проговорил:

— Набрались дочки страху, так это не беда. Когда я впервой фашиста на штык поддел, тоже испужался.

— И вовсе я не испугалась, — ответила Саша и неуклюже придумала: — У меня песок набился в винтовку.

— Хочешь, почищу? — спросил услужливо солдат в прожженной на боку шинели и в цигейковой ушанке с болтающимися завязками. Он стал проворно доставать ветошь, оружейное масло.

— Нет, нет, я сама вычищу! — запротестовала Саша.

— Это именная, — пояснила Мария таким значительным тоном, что сидящие рядом солдаты потянулись взглянуть на Сашину винтовку.

Перестрелка мало-помалу затихла. Саша и Мария намеревались продолжать «охоту» из траншеи, но передали, что командир батальона вызывает их к себе на командный пункт.

Девушки, огорченные этим обстоятельством, выбрались из обстреливаемой зоны; достигнув перелеска, отряхнули свои маскхалаты и пошли уже знакомой тропкой.

— Наверно, попадет нам, что такую кутерьму подняли, — высказала опасение Мария, растирая варежкой сизый от холода вздернутый носик.

— Ну и пусть! Зато на счету имеем по одному. — Саша скосила на подругу сияющие от счастья голубые глаза.

Разобраться в сложных чувствах, которые по-разному испытывали сейчас обе, побывав впервые на передовой и впервые стреляя по врагу, они смогли лишь много времени спустя. Сейчас же девушки способны были думать только об одном: они не опозорились, не струсили, их похвалили бывалые фронтовики! Вернуться после «охоты» с пустыми руками было бы самым обидным. Уничтожив двух врагов, они утвердили свое право сражаться в одном ряду с мужчинами.

Это наполняло девушек такой радостью, что все остальное казалось им не столь важным.

В длинной и низкой, перегороженной надвое землянке сидели за столиком, врытым в землю, командир полка Каладзе и хозяин землянки майор Лукьянович.