Ключи от дворца

— Да ты ведь не женат.

— Ну, это не препятствие. Я думал, ты другое скажешь: если, мол, вернешься…

Сидели и беседовали над обрывом до самого ужина.

Однажды группа бойцов и командиров, чье излечение уже подходило к концу, была приглашена на оборонный завод. Правда, Широнина вначале не включили в их число — ходил он еще с трудом. Но Петр Николаевич упросил начальника госпиталя отпустить и его. Очень уж хотелось ближе познакомиться с тем, как живут и работают в тылу.

Старенький госпитальный автобус за полчаса доставил группу к проходной завода, где приглашенных уже ждали парторг и с ним несколько старых рабочих и девушки.

— Милости просим, дорогие гости! — приветливо пожал всем руки парторг, плотный, среднего роста мужчина в военной гимнастерке, на левой стороне которой темнели пятна — звездочки, овалы — памятки полученных и не надетых в будничный заводской день наград. Взоры девушек быстро скользнули по петлицам приехавших. Завод делал моторы для авиации, и каждая, наверное, искала летчиков среди раненых.

Почти два часа группа переходила из цеха в цех, от станка к станку. Лишь на короткие минуты отрывались от своего дела работавшие.

— Как там, на фронте, не ругают нас, моторостроителей?

— Сыночки, нет ли среди вас кого-либо из Ленинграда? Мужик мой там воюет.

Спрашивали, а сами на вопросы раненых отвечали скупо, сразу принимались вновь за работу, словно и точные, ловкие движения рук у суппорта и высоко звенящий напев резца, снимавшего стружку с детали, сами по себе являлись красноречивым ответом на все вопросы о тыле.

Почему-то Широнину больше всего запомнился шестнадцатилетний паренек из инструментального цеха. Это было уже во время перерыва. Он стоял у своего станка и завтракал. В одной руке — краюха черного хлеба, в другой — бутылка с молоком. Разбавленное водой молоко было таким синим, будто его налили в невыполосканную бутылку из-под чернил. Но паренек прикладывался к ней с таким аппетитом, так вкусно причмокивал, что думалось: уж не сливки ли там?

— Ну, как воюешь, товарищ? — спросил Петр Николаевич, явно желая этим обращением польстить юному инструментальщику.

Тот молодецки подтянулся, вскинул на Широнина загоревшийся взгляд быстрых глаз.

— Пока промашки будто не даем, товарищ лейтенант. Да вам там видней.

И этот горячий задорный взгляд и это слово «промашка» сразу с болью напомнили Широнину Петю Шкодина. С минуту молчал, всматриваясь в раскрасневшееся веснушчатое лицо.

— Да слов нет, не обижаемся, спасибо!

Разговорились. У паренька на фронте были отец и два старших брата… Петр Николаевич слушал его рассказ и был уверен, что обязательно последует и тот обычный вопрос, с которым приходилось встречаться уже не раз. Ну вот, так и есть!..

— Товарищ лейтенант, а почему таких, как я, не берут добровольцами на фронт?

— Видишь, вот у тебя и первая промашка, — засмеялся Широнин. — Да разве с такого завода можно тебя отпустить? Смотри, какое фронтовое задание выполнил. — Широнин кивнул на груду деталей, лежавших у станка. — А все тебе мало? Вот и тебе боевая команда, ее слушайся!..

В цеху заревела сирена, возвещавшая окончание перерыва, и паренек, смешно махнув рукой — э, мол, все вы так успокаиваете, — стал к станку.

В госпиталь вернулись к вечеру, и снова томительно медленно потянулись дни.

Медведовский со дня на день ждал выписки из госпиталя. Жадно следил по газетам за положением на фронтах. Единственный экземпляр «Правды», попадавший в палату, из рук Широнина сразу же и надолго переходил в руки его товарища.

19 мая «Правда» опубликовала ряд корреспонденции с фронтов. Были опубликованы и Указы Верховного Совета СССР об очередном награждении отличившихся в боях солдат и офицеров. Петр Николаевич прочел газету и передал Медведовскому.

Капитан развернул газету, стал читать и вдруг порывисто приподнялся с подушки, недоумевающе, оторопело посмотрел на Широнина. Тот лежал, уставившись безразличным, задумчивым взором в календарь на стене. Угловато очерченный профиль лица с задиристым ежиком волос, который взъерошивался из-под еще не снятой белой повязки, выглядел будто строже, чем обычно.

— Петр Николаевич, ты читал газету?

— Да, — не поворачивая головы, ответил Широнин.

— Указы?

— Не все, про ордена и медали читал.

Медведовский внезапно вскочил с кровати и закричал:

— Так что же ты лежишь, а? Что же ты дремлешь?!

Теперь уже оторопело посмотрел на Медведовского Широнин. А что же ему делать?

— Да Герои же… Герои Советского Союза все твои люди!.. Все двадцать пять!.. Понимаешь? И ты сам!.. На́, читай вот это.

Широнин взял газету, прочел стоявшие в указе первыми фамилии Болтушкина, Букаева, и словно туман застелил ему глаза.

— Прочти ты, капитан… Вслух… Прошу!..

Медведовский выхватил газету.

— Эх ты, слушай же… «За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» гвардии старшему сержанту Болтушкину Александру Павловичу, гвардии красноармейцу Букаеву Ивану Прокофьевичу, гвардии старшему сержанту Вернигоренко Ивану Григорьевичу…».

Одно за другим звучали в госпитальной палате знакомые имена. Завершали составленный по алфавиту перечень: гвардии красноармеец Фаждеев Степан Петрович, гвардии красноармеец Чертенков Иван Матвеевич, гвардии лейтенант Широнин Петр Николаевич и гвардии красноармеец Шкодин Петр Тихонович.

Широнин слушал и был сейчас не здесь, не в госпитальной палате. Перед его взором снова ожили навсегда вошедшие в память лица, изрытая снарядами земля у беспаловского переезда, застланное дымом пожарищ село, сверкавшее вдалеке под солнечным лучом копье полкового Знамени…

…А этому Знамени предстояли еще большие, большие дороги. Придет час, и ветерок шевельнет его шелковые складки у вод Днепра, Буга, зардеет оно над Днестром и Дунаем, над Моравой и Дыйей, заплещется на площади городов, где звучит незнакомая, непривычная славянину речь. Но и там, в этих чужих краях, тысячи и тысячи людских сердец встретят это Знамя как весенний праздничный вестник новой желанной поры. А те, кто осенен этим родным Знаменем, запыленные, утомленные в нелегких походах и боях, где-либо на гористом перевале перед большим городом, название которого приходилось встречать только в книгах, присядут на перекур. Попыхивая синеватым дымком цигарок, будут с молчаливым любопытством смотреть на громоздящиеся далеко внизу кварталы, башни, старинные крепостные стены… Разговорятся, и старослужащие вспомнят об оставленных позади тяжелых рубежах войны, назовут среди них Тарановку и в наступившей минутной тишине произнесут имена бойцов первого взвода…

ЧЕРЕЗ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

Эпилог

Тихая, неглубокая река, отражая в своих чистых, незамутненных водах лазурное небо, светло-серебристые облака, аистов, перелетающих с берега на берег, тянется и тянется вдаль, по приволью необозримых густо-зеленых лугов. Мимо приветливых, живописно разбросанных по холмам селений, мимо шумных полевых станов, мимо тенистых, задумчивых рощ. В одной из них сквозь листву ясеней и вязов пробивается и реет над опушкой сизо-голубой дымок походного очага, и, если всмотреться, можно различить в глубине рощи несколько белеющих армейских палаток. К ним и направлялся я, чувствуя, признаться, волнение при мысли о предстоящей встрече.

Накануне вечером в штабе части мне сказали:

— Вы в первый взвод? В широнинский? Он сейчас далеко, не в городке, а на выезде…

Уже одно то, что штабной работник так привычно, как само собой разумеющееся, назвал первый взвод широнинским, не могло не тронуть сердце. И сейчас ранним утром, подходя к укрывшемуся в перелеске маленькому лагерю, я невольно вспоминал, когда и как впервые прозвучало для меня это гордое наименование. Тогда — а было это в пятьдесят втором году, — находясь в Москве, я обратился в отдел Министерства обороны, ведающий учетом награжденных: хотелось получить там хотя бы первичные биографические данные о бойцах, сражавшихся у беспаловского переезда.