Навстречу ветрам

Насонов знал, что она эти дни остается на стройке после окончания рабочего дня. Нужно было подогнать отделочные работы, да и сама Ольга хотела как можно скорее закончить лепку орнаментов. И все же, идя а этот вечер сюда, Насонов попробовал опять обмануть себя: «Надо посмотреть, все ли там в порядке».

Ольга продолжала работать, напевая песенку о далеком Севере, где на скудном солнышке греются озябшие моржи. Вдруг она, словно почувствовав на себе взгляд, быстро обернулась и увидела Насонова. Ни тени удивления или испуга не выразили ее глаза. Она улыбнулась и, отойдя немного в сторону от орнамента, спросила:

— Хорошо, Василий Сергеевич?

Насонов был настолько погружен в свои мысли, что не сразу понял, о чем она спрашивает. Целую минуту он молчал, а она думала, что он рассматривает ее работу.

Наконец он ответил:

Хорошо, Оля.

Тогда она собрала свой инструмент и спустилась вниз. Подойдя к Насонову, протянула ему руку:

— Добрый вечер, Василий Сергеевич. Вы давно уже глядите на мою работу?

Нет, я только сейчас вошел, — ответил Насонов и подумал: «Зачем я говорю неправду? Ведь я стою здесь уже добрых четверть часа!»

А сейчас — домой?

Да.

Так мы пойдем вместе. Подождите меня минутку. Я переоденусь.

Она побежала через зал, скрылась за еще не окрашенной дверью и через пять минут снова появилась в летнем простеньком платьице, с косынкой на шее.

Они вышли из зала и направились было по дороге к центру города, но вдруг Ольга предложила:

Василий Сергеевич, пойдемте посидим немножко у моря. Там так хорошо вечерами, а одна я боюсь.

Она и сама удивилась своей смелости. Предлагать инженеру гулять у моря, будто он простой парень! И что это ей взбрело в голову?! Она хотела уже как-то исправить свою оплошность, но Насонов сразу же ответил:

Пойдем, Олюшка. Я сам люблю море, а одному… тоскливо.

Далеко на рейде желтел огонек. Шхуна покачивалась на легкой волне, и казалось, что огонек приветливо кому-то кланяется. Вечерний бриз доносил запах просмоленного паруса и чуть слышные звуки баяна.

— Что ж мы молчим, Оля? — спросил Насонов.

Так хорошо здесь, Василий Сергеевич, что помолчать хочется. Тихо-тихо. Только шуршит волна и поет баян.

Они сидели рядом на его пиджаке и смотрели на море. Насонову хотелось обнять Ольгу, но он боялся даже пошевелиться. Ему казалось, что стоит сделать одно движение, и он вспугнет этот тихий вечер, исчезнет желтый огонек на волнах, уйдет Ольга. Нет, лучше сидеть вот так и молчать, чувствуя тепло ее плеча.

Игнат вернулся, Василий Сергеевич, — вдруг сказала Ольга. — И опять работает вместе с Лизой.

Насонов вздрогнул.

Игнат? — спросил он.

Да, Игнат Морев.

Он уловил в ее голосе нежность, и ему стало больно. Игнат! Конечно, она думает только об Игнате. И в этом желтом огоньке, и в еле слышной песне баяна Ольга видит только Игната…

Насонов положил руку на ее кудряшки, погладил их. Ольга не сняла его руки, приняв этот жест за отеческую ласку. Он понял это, и ему снова стало больно.

Глава четвертая

1

Утром старшина третьей эскадрильи зачитал приказ командира о назначении старшин учебных групп. Старшиной сорок шестой группы назначался Никита Безденежный. Выслушав приказ, он сказал Андрею:

Получится ли? Ведь я не умею командовать!

Научишься, — подбодрил его Андрей. — Наверно, и Кутузов не родился фельдмаршалом.

Когда позавтракали и вышли из столовой, Никита поднял руку и, стараясь придать своему голосу начальственные нотки, громко закричал:

Сор-рок шестая, по четыре — ста-ановись!

Проходивший в эту минуту мимо него старшекурсник вздрогнул и сказал:

Чего ты вопишь, как сумасшедший?

Никита извинился и тут же, еще громче прежнего, подал команду:

Смир-р-рно! Шаго-ом марш! — и оглянулся на Андрея, стоявшего в первой шеренге.

Хорошо, Никита, — кивнул Андрей. — Только чуточку потише.

Первый урок был по теории авиации. Курсанты еще не знали преподавателя.

Наверно, ас какой-нибудь в отставке, — предполагал Вася Нечмирев. — Кто лучше летчика может знать теорию полетов?

Точно, — поддержал его Яша Райтман, маленький, с веснушками на носу курсант. — Старый летчик, может быть, даже друг Чкалова. Согласен, Абрам?

Абрам Райтман, ничем не похожий на своего брата, высокий, плечистый, со спокойным взглядом больших черных глаз, ответил:

Увидим.

Теорию авиации должен преподавать инженер, — высказал свое предположение Андрей. — Этот предмет…

В это время дверь открылась, и, не ожидая, пока преподаватель войдет в класс, Никита крикнул:

Группа, встать! Смир-рно! — и четким парадным шагом направился к педагогу отдавать рапорт.

В классе — ни одного движения, ни одного вздоха.

Товарищ преподаватель! Сорок шестая группа прибыла на занятия в количестве тридцати двух человек. Один в наряде, один болен. Докладывает старшина группы курсант Безденежный!

С облегчением передохнув, Никита отступил на шаг в сторону и застыл в ожидании. Глаза его перебегали с Андрея на Васю Нечмирева, и только они двое могли до конца понять немой вопрос, застывший в этих глазах. Никита словно спрашивал: «Что же теперь будет, товарищ? Что же это такое?»

Все трое видели, что преподаватель теории авиации — та самая девушка Галя, перед которой только вчера вечером Вася Нечмирев открывал свою душу «старого летчика», утомленного зверским ревом моторов и однообразием таежного пейзажа…

Поздоровавшись с курсантами, преподавательница села, взяла журнал и сказала:

Прежде всего познакомимся, товарищи будущие летчики. Меня зовут Галина Петровна, фамилия моя — Безрукова.

И начала вызывать по алфавиту:

Аронов!

Я!

Бобырев!

Я!

Курсанты вставали, Галина Петровна смотрела на них, стараясь запомнить, и потом говорила:

Садитесь, пожалуйста.

Чем ближе список подходил к букве «Н», тем чаще Андрей и Никита украдкой поглядывали на Васю Нечмирева. Но он не замечал их взглядов. До них ли ему, бедняге, было! Втянув голову в плечи, красный, как кумач, он при каждом звуке голоса Галины Петровны вздрагивал и голова его опускалась все ниже и ниже.

И вот настала минута расплаты:

Нечмирев!

Я!

Вася хотел встать медленно, не торопясь, надеясь, что если он не выдаст своего волнения, то она может и не узнать его, но словно пружина подбросила его вверх, и он повторил:

Я!

Теперь Никита и Андрей смотрели только на нее. Что она сейчас сделает? Засмеется? Опозорит перед всем классом? Отчитает за вранье?

Ничто не изменилось в ее лице. Она смотрела на Нечмирева столько же, сколько и на других курсантов — ни секунды больше, ни секунды меньше, и сказала:

Садитесь, пожалуйста.

И только тогда, когда Вася сел, она проговорила:

— У вас какой-то усталый вид, товарищ Нечмирев. Словно без посадки слетали в Читу и обратно…

Познакомившись со всеми курсантами, Безрукова приступила к занятиям. Она начала рассказывать о зарождении авиации, о ее пионерах, многие из которых заплатили жизнью за попытку покорить воздух. Один за другим вставали из далекого прошлого отважные воздухоплаватели и проходили перед своими потомками, словно призывая примкнуть к их рядам.

Вот рязанский подьячий Крякутной в 1731 году поднимается на первом в мире воздушном шаре, и длиннокрылые орлы замирают в воздухе от удивления. Через пятьдесят лет братья Монгольфье покидают землю и летят за облака, и дерзкая мечта человека начинает становиться явью. На смену неуправляемым, неуклюжим шарам через столетие приходят аппараты, тяжелее воздуха. Летит на первом в мире самолете Можайского летчик Голубев, гибнет храбрый Отто Лилиенталь, и на смену ему приходят бесстрашные люди, мечтающие сделать сказку былью. Луи Блерио, братья Райт, Попов, Россинский, Нестеров… Идут бесстрашные, сильные, и каждому хочется стать в этот строй и идти с ними нога в ногу…