Последний защитник Брестской крепости

— Так точно!

— Выполняйте.

Кожевников проверил патроны, пока их еще было достаточно. Но сколько весь этот ад продлится, он не знал. Единственное, что он уже отчетливо начинал понимать, — долго казарму им не удержать. Конкретного плана старшина еще не имел, но постоянно думал, как вывести людей из здания и прорваться в Цитадель.

Гитлеровцы снова начали обстрел казармы из минометов. Здание сотрясалось от взрывов, в ленинской комнате занялся пожар, и оттуда валил едкий дым. Один из солдат-первогодков попытался перебежать в глубь помещения в поисках укрытия, но в этот момент мина влетела прямо в окно. Солдата взрывной волной подбросило в воздух, тело его немыслимым образом изогнулось. Он упал на пол рядом с Кожевниковым. Половина черепа первогодка была снесена, рука оторвана.

Кожевников, повидавший за свою долгую и неспокойную армейскую жизнь немало смертей, содрогнулся. Накрыв голову руками, он вжался спиной в стену, считая взрывы: пятый, шестой, седьмой… Дважды ухнула 88-миллиметровка… На старшину сыпались какие-то обломки, кирпичная крошка, неподалеку горела груда досок, и жар пламени обжигал закрывающие лицо руки… десятый, одиннадцатый, двенадцатый…

Наконец обстрел прекратился. Старшина выбрался из-под завалившего его мусора и оглядел расположение. В ушах звенело, перед глазами все плыло. Солдаты с кряхтеньем поднимались и отряхивались. С дальней стороны казармы слышались стоны.

В одной из стен образовалась здоровая брешь в человеческий рост. Кирпичи, выбитые из нее минами, раскидало по помещению.

Пошатываясь, не в силах даже пригнуться и оттого рискуя нарваться на пулю, Кожевников побрел к развороченной в стене дыре. Винтовку он устало волочил за собой, ухватив ее за ствол.

— Занять оборону, — сдавленно скомандовал он. — Пахомов, выполнять!

Старшина выглянул в образованную взрывами брешь. Рядом с головой цокнула о кирпич пуля, но он не обратил внимания. Протерев глаза от пыли, увидел, как немцы выбираются из своих укрытий и медленно, пригнувшись, подступают к казарме.

— К окнам! — закричал старшина, но горло жутко саднило, и крик получился надрывным и хриплым.

Враги были всего метрах в сорока от проломленной стены, и, несмотря на ответный огонь пограничников, сдержать их мощный напор уже не представлялось возможным. К тому же выяснилось, что один станковый «Дегтярев» был поврежден взрывом, а у «максима» заканчивались патроны. Положение казалось безвыходным. Немцы вот-вот должны были ворваться в казарму, и оставалось только одно…

— Примкнуть штыки! — зычно взревел Кожевников, спешно присоединяя длинный узкий штык к винтовке. Он уже ничего ни от кого не ждал, ни на что не надеялся, он лишь хотел скорее встретиться с врагом лицом к лицу. Смерть его не пугала.

— Рвать зубами! Всех до единого! За трусость — сам расстреляю!

Ощетинившись жалами штыков, большинство красноармейцев заняли позицию у провала в стене, остальные рассредоточились по окнам, чтобы прикрывать их огнем.

И в тот момент, когда казалось, что рукопашной не миновать, с крыши раздался треск пулемета. Атака немцев захлебнулась, словно натолкнувшись на невидимую преграду, несколько пехотинцев упали. Пулеметчик бил короткими очередями, прицельно, прорывая бреши в рядах врагов. Из окон в них полетели гранаты.

Фашисты не выдержали, заметались, ища, где спрятаться от смертоносного огня, а затем запаниковали и бросились обратно к прежним позициям. Вслед им раздалось громогласное «Уррраааааа!!!» пограничников.

Еще один бой был выигран.

Казарма держалась.

Глава 6

— Эй, дружище! — Карл Риммер потряс Матиаса за плечи. — Что с тобой? Ты в порядке?

Матиас стоял и смотрел на убитого русского. В глазах расплывалось, ладони взмокли, на лице выступила испарина. Странные чувства одолевали его. Он не то чтобы жалел о совершенном убийстве, тут все понятно — или русский прикончит тебя, или ты его. Матиасу стало страшно оттого, что он перешел эфемерную, зыбкую, но при этом весьма важную для любого нормального человека грань.

— Чертов говнюк! — Карл пнул труп обожженного красноармейца мыском сапога. — Он ведь едва не пристрелил тебя. А ты молодец, парень, хорошо среагировал.

Матиас молча кивнул.

К Глыбе подбежал незнакомый фельдфебель и принялся что-то ему быстро говорить, указывая на карту. Лейтенант выслушал его, делая карандашом пометки в блокноте, затем вскинул голову, окидывая взглядом столпившихся солдат своего подразделения.

— Так! Нас перебрасывают к воротам Центрального острова, — пояснил он, когда фельдфебель, козырнув, удалился. — Нужно выбить оставшуюся падаль из их вонючих нор и занять Цитадель.

Матиас поежился, его била мелкая дрожь. Крутом стоял грохот, то слева, то справа раздавалась пулеметная трель. Со стороны Цитадели звуки стрельбы нарастали и усиливались с каждой минутой. Там сейчас шел самый серьезный бой, и их ждала полнейшая неизвестность. Сколько в Цитадели уцелело русских, никому не ведомо. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять.

— В самое пекло нас гонят, — тихо осклабился Карл.

В отличие от Хорна, Риммер не переживал. От горящих хищным огнем глаз приятеля Матиасу стало не по себе. Риммер пребывал в каком-то странном возбуждении, и ухмылка, более смахивавшая на оскал, не сходила с его лица.

— Бегом к дороге! — скомандовал Пабст. — Не растягиваться!

Они двигались по уже захваченной территории. Окружающая картина походила на дьявольский пикник в аду. Пожарища, раскуроченная советская техника, мертвые тела. Они прошли мимо группы военнопленных, которую охранял всего один солдат. Молодые мальчишки, примерно такого же возраста, что и Хорн. С ужасом в глазах пленники зыркали по сторонам, словно загнанные в угол зверьки. На половине из них было только нижнее белье.

К мосту, соединявшему Западный и Центральный острова, направлялись штурмовые отряды. Перемещались они небольшими группами — быстро и пригибаясь. Дорога простреливалась русскими снайперами, и легко можно было схлопотать пулю. Санитары с белыми повязками на рукавах сидели возле раненых, которых оказалось довольно много.

Из Цитадели явственно доносились звуки стрельбы, стрекот пулеметов и разрывы гранат. Русские отчаянно сопротивлялись войскам вермахта.

— Дружище, не вешай нос, к вечеру тут все зачистим! — Риммер попытался приободрить Матиаса.

— Надеюсь, — вяло вздохнул Хорн. — Ты видел, как быстро они оклемались после того жуткого артобстрела?

— Ничего особенного, — пожал плечами Карл. — Побегают, постреляют, а потом кверху лапы задерут, и сдаваться. Вон, гляди…

Из Тереспольских ворот вышла еще кучка красноармейцев. Полураздетые, со следами гари на лицах, с той же растерянностью в глазах, которую совсем недавно видел Хорн у других пленных. Среди них было много раненых.

— Посмотри на этих свиней, — с омерзением сплюнул Риммер. — Ни одной нормальной физиономии.

Пленных остановил один офицер в чине обер-лейтенанта. В уголке его рта тлела сигарета. Рядом с ним стояли два пехотинца с карабинами наперевес. Офицер долго и пристально разглядывал сгрудившихся красноармейцев, затем указал пальцем на двух человек. Конвоиры вытолкнули их из строя. Один был чернявый, на другом надета офицерская форма.

По жесту обер-лейтенанта два пехотинца отогнали отобранных красноармейцев от остальной группы и, подталкивая прикладами карабинов в спину, повели в сторону за деревья. Офицер неспешно пошел следом, на ходу расстегивая кобуру. Сигарету изо рта он так и не вынул.

Он скрылся за деревьями, и через мгновение раздалось два пистолетных выстрела.

— Вот и все, — равнодушно проворчал Риммер и, поймав вопросительный взгляд Матиаса, добавил: — Жидов и комиссаров приказано расстреливать на месте.

Офицер появился, убирая оружие в кобуру. Остановился, выплюнул окурок и раздавил его сапогом. Подойдя к конвойным, разрешил им уводить пленных.

Матиас и представить не мог, что кто-то способен так обыденно и цинично прикончить безоружных людей. Они враги, но с поднятыми руками сдались на милость победителя, а их в овраге хладнокровно пристрелили как собак, не меняя при этом выражения лица и не выпуская изо рта сигареты. Это было дико для него, но Матиас уже начинал сознавать, что в чудовищный день двадцать второго июня шагнул в такую моральную пропасть, из которой возврата нет — есть только каменистое дно преисподней. То, что он увидел в первые же часы войны, никогда не сотрется из памяти. Он, Матиас Хорн, никогда уже не станет таким, как прежде.