Красноармеец Краснофлотец № 21-22<br />((ноябрь 1937))

— «Аврора» по дворцу стреляет! — закричал чей-то голос. — «Аврора» это, товарищи, ура!..

Послышался второй выстрел. Это стреляла Петропавловская крепость. Лучи прожекторов ударили в арку, поползли по ее желтым стенам, осветили красногвардейцев. На баррикадах, расположенных перед Зимним, вспыхивали длинные полосы огня — это стреляли юнкерские пулеметы. Движение со стороны Эрмитажа усилилось. При вспышках прожекторов было видно, как матросы в своих черных бушлатах бежали к дворцу, стреляя навскидку. Огромные окна дворца были освещены. Иногда в них мелькали тени людей, в некоторых окнах вдруг погасал свет. Со стороны Невы шарили прожекторы, острые световые копья вонзались в низкие тучи. Солдатские цепи двигались и от Александровского сада, красные знамена вились там, слышались песни и крики.

Темнокрасная громада дворца была охвачена со всех сторон. Орудия «Авроры» грозили ей с реки, красногвардейские отряды надвигались от Эрмитажа и от Главного штаба. Рышка шел впереди, в цепи. Рядом с ним шагал Мазурин с винтовкой в руках. Семенов, пожилой токарь по металлу, вместе с Рышкой стоявший на часах у кабинета Ленина, задыхаясь, бежал вперед, опережая ряды. Пули свистели чаще, визжали над головами людей.

Атака Красной гвардией Зимнего дворца. С карт. худ. Френц.

Матрос с голой татуированной грудью, шедший слева от Рышки остановился и, не выпуская винтовки из рук, повалился лицом вперед.

— Ложись, — закричал Мазурин, — ложись!

Но красногвардейцы не слушали его. Они шли в рост под огнем, пересекая широкую, мрачную площадь и уже достигая подножья Александровской колонны.

Семенов повернул к Мазурину злое лицо.

— Шел я здесь двенадцать лет тому назад, — прокричал он. — Девятого января шел я тут. Тогда нас Гапон вел, и не дошли мы. А теперь дойдем!

— Дойдем, дядя! — дико крикнул Рышка. — Окончательно дойдем. Бей же их, ребята!

С восторгом он оглянулся кругом. Все пылало возле дворца. Гремели выстрелы, и русский народ штурмовал царскую твердыню, рушил старую, горькую жизнь.

В пятом году расстреливали на этой площади последнюю иллюзию народной веры в царя. В четырнадцатом году происходила здесь последняя патриотическая манифестация. Но с тех пор изменилось так много, точно прошли не годы, а века. Матросы, солдаты, рабочие, крестьяне шли сплошными рядами. Теперь они хорошо знали, кого надо бить и кому верить. Большевистские агитаторы на заводах и в казармах выражали чаяния и надежды рабочих и солдатских масс. Собрание представителей полков, созванное в Смольном за три дня до вооруженного восстания, призывало всех солдат подчиниться указаниям Военно-Революционного комитета, созданного большевиками.

Выстрелы усиливались. Пули били в Александровскую колонну. Передовые отряды красногвардейцев уже достигли баррикад. Рышка с размаху хотел забраться на одну из них и сорвался. Баррикады были сложены из дров — солдаты и красногвардейцы с бешенством раскидывали их. Новые волны катились ко дворцу и заливали его. Мазурин взобрался на баррикаду и заглянул вниз.

— Никого нет, — закричал он, — одни винтовки лежат!

Красногвардейцы рвались вперед, они бросились ко входам во дворец.

В эту минуту от Эрмитажа прибежал матрос. Полосатая тельняшка виднелась из-под распахнутого бушлата, матрос размахивал ручной гранатой.

— Эй, товарищ, — хрипло крикнул он, — работайте живее — наши уже во дворце!

Его слова вызвали бешеные крики. Теперь уже нельзя было ничем удержать атакующих. Они уже не обращали внимания на выстрелы. Юнкера и женщины из батальона Бочкаревой стреляли часто, пули свистали по всей Дворцовой площади. Рышка ударил прикладом в дверь. К его удивлению, она не была на замке. Очевидно, юнкера, спасавшиеся во внутрь дворца, в смятении не заперли ее за собой. Впрочем, они уже были не в состоянии удерживать многочисленные входы. Со всех сторон атакующие врывались во дворец. Слышались взрывы ручных гранат, которыми действовали матросы, раздавались револьверные выстрелы. Рышка оглянулся. В передних рядах шли почти исключительно красногвардейцы, рабочие в куртках и пальто, с винтовками наперевес. Суровое воодушевление было на их лицах. Они шли прямо на выстрелы со спокойной храбростью, в которой не было ничего показного. Блестящая мраморная лестница подымалась перед ними.

Со стороны площади все еще слышались крики и выстрелы. Вероятно, некоторые входы в Зимний еще штурмовала Красная гвардия. Рышка бросился к окну, выходящему на площадь. Площадь была освещена сверкающими молниями выстрелов, лучами прожекторов, светом из окон дворца. Со всех сторон к дворцу бежали штурмующие массы красногвардейцев и солдат. Их мощное «ура» потрясало площадь, заглушало выстрелы. Площадь кипела, как вулкан, и выбрасывала к дворцу все новые потоки человеческой лавы. Многие стояли на баррикадах без шапок и пели. Большой красный флаг, хорошо освещенный лучом прожектора, веял на баррикаде, сооруженной юнкерами против правого подъезда. Его держал старик — рабочий с седенькой бородкой, в железных очках.

— Вот он — народ наш, — крикнул Рышка, — ну, уж теперь не отдадим завоеванное!

Был уже второй час ночи. Они попали в галерею 1812 года — длинный и узкий зал, стены которого во всю длину и вышину были увешаны портретами генералов, участников кампании 1812 года. Тут было светло от многих электрических ламп. С удивлением рассматривал Рышка портреты. В первый раз пришлось ему быть во дворце; его поражали размеры комнат и их роскошное убранство. Группа людей, в черных сюртуках и в военных мундирах, с растерянным видом стояла у стены. Их окружили красногвардейцы. Мазурин, глядя на этих людей, записывал их имена на листок бумаги.

Мазурин записывал их имена на листах бумаги.

Рышка подошел к нему и, глазами показывая на группу людей, спросил, кто они. Мазурин тихо ответил:

— Министры. Временное правительство.

Рышка подошел ближе, с любопытством рассматривая министров.

Одни из них не могли скрыть своей растерянности, другие притворялись равнодушными, третьи сердито хмурились и отворачивались от смотревших на них красногвардейцев и солдат.

К Мазурину подошел высокий красногвардеец и доложил, что автомобили и конвой готовы. Мазурин кивнул головой и стал по списку вызывать министров. Они выходили, опустив головы, и становились рядом, жались друг к другу. Испуг и беспокойство читались во всех их движениях.

— Сдать под расписку в Петропавловскую крепость, в Трубецкой бастион, — спокойно сказал Мазурин, — соблюдать революционную дисциплину.

Он проводил глазами уводимых министров, оглянулся и тяжело опустился на стул. Лицо его осунулось и посерело от большой усталости и волнений, от долгих бессонных ночей. В комнату непрерывно входили начальники отдельных отрядов с докладами и за приказаниями. Слесарь с Обуховского завода, пожилой, бородатый человек, конфузливо улыбаясь, доложил, что в задних комнатах дворца задержаны женщины из батальона Бочкаревой. Мазурин вопросительно посмотрел на него.

— Дурят бабы, — пояснил слесарь, — плачут.

Через комнату провели пленных юнкеров. Они шли понурясь, опасливо поглядывая кругом, хотя никто их не трогал. Ночь проходила быстро, небо светлело над городом. «Аврора» неподвижно стояла на Неве, дым тихо вился из ее серых труб. Мазурин и Рышка вышли на площадь. Повсюду были видны следы ночной битвы. Стояли разрушенные баррикады, валялись пустые гильзы патронов, стены Зимнего носили следы красногвардейских пуль, Мазурин глубоко вздохнул, поглядел на Рышку.

— Вот, — сказал он — и нет больше Керенского.

Рышка молча кивнул ему. Он не верил, что все кончено. Вокруг еще бушевала жестокая борьба. Он силился представить себе родное Лыково. Теперь ему было легче, чем прежде. Он уже знал, как народ берет силой то, что принадлежит ему по праву. За его плечами лежал хороший опыт петроградских боев. Красный флаг взвился над огромным зданием Главного штаба. Со стороны реки донеслось громкое «ура». По мостам широкими колоннами все еще шли красногвардейские отряды. Окраины были в их руках, и оттуда заводы — рабочие крепости — слали новые силы, чтобы закрепить за собой центр города. Они выходили на Дворцовую площадь, окружали дворец со стороны главного штаба, Миллионной и набережной. Было похоже, будто они собираются еще раз штурмовать огромнейшее, темно-красное здание, которое долго было символом угнетения и бесправия великого народа и у стен которого расстреливали их братьев.