Мир тесен

Пирс, у которого мы стояли в Кранце, был длинный, «глаголем» (буквой Г), деревянный, внутри загруженный камнем; он одновременно служил и волноломом в маленькой гавани. Несколько суток мы отстаивались: не сразу подвезли торпеды. С торпедами в 45-м было плохо: весь запас на Балтике расстреляли подводные лодки и мы, катерники (да еще и торпедоносная авиация), и уже шли в ход устаревшие, образца 1927 года. Говорили, что к нам гонят через всю страну торпеды со складов Тихоокеанского флота. И, между прочим, появились у нас катера с экипажами, приехавшие по железной дороге с Северного флота, который уже кончил воевать.

После боя у косы Курише Нерунг были у нас побиты осколками водяные трубки — забортной и пресной воды. Дедков с Гарбузом, конечно, наложили манжеты, но это ведь не очень надежно. А где взять новые трубки? Лейтенант Макшеев опять психовал, ему же не сиделось, не терпелось потопить как можно больше немецкой посуды. Он рычал на Дурандина, и наш флегматичный Скворечник метался по другим катерам, клянчил у знакомых механиков. Но кто тебе даст дефицитную водяную трубку?

Вдруг Гарбуз принес вожделенные трубки. Откуда?! А черт его знает. Может, и украл. А может, где-то у немцев высмотрел и выменял, он же был дока по части обменов. Никто не спрашивал, где он их взял, — главное, что трубки подходили по диаметру.

— Молодец, Гарбуз, — сказал Макшеев. — В тебе пропадает снабженец.

— Точно, — подтвердил Гарбуз, сияя хитрыми своими веснушками. — Хозяйственная жила у меня.

Я видел, ему хотелось победно сплюнуть за борт. Но он удержался. Школа боцмана Немировского давала себя знать. Я сказал, что после войны Гарбузу надо идти в цирк — мастером художественного плевка. Гарбуз заржал. Он любил быть в центре внимания.

Теперь мы действовали против крупной немецкой военно-морской базы-крепости Пиллау — последнего очага сопротивления противника на Земландском полуострове. Задача — та же: блокировать базу с моря. Часть катеров ушла еще дальше — в Нойфарвассер, это аванпорт Данцига. Ночи стали светлее, и уже не жгло холодом, как под Либавой. В ночных поисках мы утюжили Данцигский залив. Давно ли теснились, зажатые в восточной части Финского залива, в Маркизовой луже, — а вот куда залетели, ах ты ж господи! На траверзе мыса Брюстерорт мы потопили торпедами БДБ — быстроходную десантную баржу, — и лейтенант Макшеев самолично намалевал в звезде на рубке крупную четверку.

Шесть дней гвардейцы 11-й армии генерала Галицкого штурмовали Пиллау. К исходу 25 апреля Пиллау пал. И лишь в самой крепости-цитадели, окруженной рвом, еще сутки отчаянно сопротивлялся полк эсэсовцев, отказавшийся сдаться. Все они там и легли.

Остатки разгромленных на Земландском полуострове немецких частей бежали на косу Фрише Нерунг — узкую и длинную полоску намытого морем песка. Ее северную оконечность отделял от Пиллау пролив — так же, как северная оконечность Курише Нерунг отделялась проливом от Мемеля. Эти две косы — географическое чудо на Балтике. Но нам было не до чудес. Нам предстояло высадить на Фрише Нерунг десант.

К вечеру того же 25 апреля на рейд Пальмникена — городка на западном побережье Земландского полуострова — стянулась целая флотилия. Тут были, кажется, все оставшиеся в строю дюралевые торпедные катера (деревянные, Д-третьи, ушли в Нойфарвассер и дальше на запад, в Кольберг). Покачивались на якорях катерные тральщики — трудяги Балтики, пахари моря, занятые бесконечным тралением, но, как видно, привлекаемые и к десантным операциям. Прибыл отряд морских бронекатеров, на которых, как на танках, были орудийные башенки, — серьезные кораблики, именуемые еще и малыми канонерскими лодками.

Стали прибывать десантники — стрелки-гвардейцы из 11-й армии. (Потом уже я узнал, что и 260-я бригада морпехоты высаживалась, но — не со стороны моря, а со стороны залива Фриш Гаф, на восточное побережье косы.)

Около полуночи началось движение. Первыми покинули рейд катера прикрытия, затем снялись с якорей бронекатера. Стали и мы вытягиваться с рейда в ночное море — группа катеров с десантниками первого броска. За нами вышли катерные тральщики с основным десантом на борту.

Давно не видел я такого спокойного моря. По нему словно прошлись гигантским катком, сгладив вечные водяные холмы. Такой удивительной глади недоставало — для полноты впечатления — лунной дорожки. И, представьте, она появилась. Из-за облаков выплыла на небесный простор полная луна с чуть заметной ущербинкой справа. Поперек моря, перегородив его надвое, легла широкая, мерцающая золотом дорожка. Таинственной красотой полнилась ночь. Невольно взгляд отыскивал в дальнем конце лунной дорожки романтические паруса из прочитанных в детстве книг. Но где паруса? Где детство? В корме нашего катера поблескивали каски десантников. Они сидели в желобах молчаливые, с суровыми лицами, их было двадцать два, целый взвод. Предстоящий бой на косе мог стать последним для них… для нас… эта ночь, исполненная сокровенной красоты, — последней нашей ночью…

А война-то подходила к концу…

Впереди справа загрохотало, выбросило круглые огни, прочертило небо красными трассами. Бронекатера связались с кем-то в жестокой драке. Отгоняли, надо думать, какие-то немецкие корабли, сунувшиеся на курс десантного отряда. Там вымахнул, на миг опередив грохот взрыва, столб огня. Я услышал в наушниках знакомый голос командира группы катеров Осипова — он приказал дать полный ход. Помчались, взвихрив встречный ветер. Вскоре — команда: поворот все вдруг влево!

Строем фронта катера быстро приближались к западному побережью косы. Берег возник впереди темной чертой. Там угадывался лес. Потом стала видна полоска песчаного пляжа, всхолмленная дюнами. Мелко тут! Катера стопорили ход, еще немного продвигаясь по инерции. Команда командира высадки — и десантники попрыгали в воду. Кто поплыл, высоко держа автомат, кто пошел по отмели, а кто, запасливый, двинулся к берегу, оседлав надутую автомобильную камеру. Еще было тихо… и разом оборвалась тишина.

Берег ожил, хлестнул пулеметным и автоматным огнем. Десантники, пригнувшись, бежали по пляжу, падали, вели огонь. С катеров ударили пулеметы по вспышкам на берегу. Над головой просвистели снаряды, посланные орудиями бронекатеров. И пошло… и пошло…

Бой был трудный. Сознание обреченности, наверное, побуждало противника ожесточенно сопротивляться. Десантники первого броска, продвинувшись в глубь косы, были окружены, потом прорвали кольцо, бой пошел как бы вперемешку, «слоеным пирогом».

Нашему катеру продырявило нос, форпик стало заливать. Другой катер, поврежденный огнем, сел на мель, снять не удалось, его экипаж сошел на берег — на подмогу стрелкам. Истекая кровью, первый бросок отражал атаку за атакой. Потом подоспели тральщики, на берег хлынули основные силы десанта…

Прекрасно, сказочно началась эта ночь. Теперь, расстрелянная в упор, она кричала от боли.

Катера начали отход к точке сбора. Наш «Саратовец», имевший дифферент на нос, на ходу несколько выпрямился. Вдруг катер рыскнул и еще раза два вильнул, будто потерял управление. Макшеев, оборотясь, крикнул боцману: «Стань за штурвал!»

Оказалось, еще в начале высадки его ранило, осколок перебил руку выше локтя. Макшеев стерпел боль, управлялся со штурвалом одной левой. У него руки были сильные, боксерские, обе равноценные. Но сейчас, на отходе, Макшеев не выдержал.

Боцман довел катер до точки сбора, а потом и до гавани близ Пиллау.

В этой гавани, с добротными немецкими причалами, мы и остались. Наш «Саратовец» был здорово побит, изрешечен, неладно было с левым винтом, задевшим грунт на мелководье у косы, — словом, пришлось ремонтироваться. В ожидании бригадной передвижной мастерской мы сами делали что могли. Кое-какие материалы добывал Костя Гарбуз, неустанно рыскавший по брошенным немецким пакгаузам и по поселку.

От гавани широкая дорога, плавно закругляясь, вела вверх к поселку, состоявшему из одинаковых серых домиков под острыми черепичными крышами. Каждый был, словно корабль на отсеки, поделен перегородками на несколько квартир: внизу комната и кухня, наверху две маленьких комнаты со скошенными потолками. Говорили, раньше в поселке жили рыбаки. Может, и так. Во всяком случае, война сдула их мощным вихрем — никого не осталось, поселок стоял пустой, почти без разрушений (несколько проломов в стенах, десятка два воронок от разрывов бомб). В домах оставалась мебель. Мы, экипаж «Саратовца», заняли угловую квартиру одного из домиков. В нижней комнате поселился Макшеев со своей загипсованной рукой. Верхние заняли: мы с боцманом одну, духи, то есть Дурандин с Дедковым и Гарбузом, — другую. Из соседних квартир понатаскали недостающие кровати и, представьте себе, перины в красных чехлах. Смех разобрал меня, когда я первый раз погрузился в немецкую перину.