Когда исчезает страх

Надо будет поговорить с ним — не вредно ли это сердцу? Дядя Володя ведь не знает, какое у него было ранение.

12 февраля.Валины получили отдельную квартиру и забрали к себе Игорька. У них появилась домработница, которая водит его в школу.

Мальчишки друг без друга не умеют играть и готовить уроки. Как только наступает вечер, Димка начинает ныть:

— Скучно, идем к Игорю.

А мне не хочется встречаться с Зосей, да и некогда.

Мальчишек, проживших вместе всю войну, конечно, не следовало так внезапно разлучать. Это отразилось на школьных занятиях: у Димы две тройки, а у Игорька двойка появилась. Я собиралась поговорить с Борисом, но вчера случилось непредвиденное: Игорек прибежал к нам без сопровождающих и Бетти Ояровне по секрету на ухо сообщил:

— Я хочу жить у вас, домой больше не пойду.

— Почему? — спросила она.

Меня их разговор заинтересовал, я прислушалась. Игорек ответил:

— Мама Диму ругает, говорит: «плохое влияние»… И перчатки боксерские спрятала.

— Маму надо слушаться.

Игорь насупившись молчал. В разговор вмешался Дима.

— Бабушка Бетти, возьмем его к нам, — предложил он. — И всем скажем, что он мой братишка. А если они с милиционером придут, все равно не отдадим, будем прятать.

— Так поступать нельзя, — возразила я. — Всюду знают, что у него есть родные папа и мама. Обманывать нехорошо.

Мне стало жалко Игорька, и я решила переговорить по телефону с Валиным. Он еще был на работе. Узнав причину звонка, Борис разволновался и попросил передать телефонную трубку сыну. Не знаю, что он говорил Игорю, — но тот упрямо твердил свое:

— Я хочу с Димой… Мне дома плохо. Если мама заберет, я насовсем убегу… она дерется и дрянью называет.

Потом мальчик вернул трубку мне. Борис каким-то виноватым голосом попросил:

— Ирочка, прости, пожалуйста, что так вышло. Пусть Игорек немного побудет у вас… Я сейчас созвонюсь с Зосей.

— Лучше бы ребят не разлучать, — сказала я ему.

— Да, да, я тоже так думаю, но не знаю, как будет воспринято его бегство дражайшей половиной.

Через какой-нибудь час у нас появилась разъяренная Зося.

— Сейчас же одевайся, паршивец! — приказала она Игорьку. — Вот вернемся домой, я покажу тебе как бегать!

— Не оденусь, — заупрямился мальчик. — Я с Димой останусь.

— Ах, вот как! Ты не слушаться?

Зося дала ему звонкую пощечину, схватила за ворот и, поддав коленкой, потащила сына к вешалке…

И вот тут произошло невероятное: мой Дима вдруг расплакался и кинулся отбивать товарища. Зося попробовала оттолкнуть его, а он, как волчонок, зубами вцепился ей в руку.

Я, конечно, поспешила на выручку, а Зося разревелась и принялась во всем винить меня:

— Я вижу, ты всех переманиваешь на свою сторону… И мальчишку хочешь отнять.

— Зося Антоновна, как вам не стыдно! — принялась урезонивать ее Бетти Ояровна. — Неужели вы думаете, что мы настраиваем против вас Игорька? Вы во многом сами виноваты. Он же человек, надо понимать его… И нехорошо бить, да еще при других. Не одобряю я ваших действий…

— Можете не одобрять, — продолжала свое Зося. — Я ему этого не прощу…

А мальчишки, убежавшие в свою комнату, поспешно начали строить баррикаду: подтащили к дверям железную кровать, тумбочку и стали наваливать сверху все громоздкое, что было в детской. На Зосины угрозы и наши увещевания, они не откликались.

В это время пришел Ян. Узнав о случившемся, он ухмыльнулся и сказал:

— Что ж, вы хотите, чтобы мальчишка мальчишку предал? Раз друг попал в беду, его надо выручать. Это закон. Я на их стороне.

— Только, пожалуйста, им этого не говори, — попросила Бетти Ояровна. — А то нас и так обвиняют в плохом влиянии.

Подойдя к забаррикадированной двери, Ян окликнул мальчуганов:

— Эй, вы, орлы! Чего взбунтовались? А ну, быстрёнько разобрать баррикаду!

— А тетя Зося не будет драться? — спросил Дима.

— Возможно, будет, но это не имеет значения. Настоящие мужчины ничего не боятся, они смело смотрят опасности в глаза. Выполняйте приказ.

И мальчишки, не сказав больше ни слова, принялись разбирать баррикаду и ставить вещи на место.

Когда комната была приведена в надлежащий порядок, Ян скомандовал:

— А теперь просите прощения за свою невыдержанность.

Первым с трудом выдавил из себя несколько слов Дима:

— Я больше не буду кусаться… простите.

— К кому ты обращаешься?

— К тете Зосе.

— Ясно. А ты, Игорь?

— Мама сама драться стала, — сказал тот. — Я извинюсь, но домой не пойду.

— И не надо! — вновь вскипела Зося. Казалось, что она опять схватит сына за шиворот, но при Яне, видно, постыдилась и лишь пригрозила: — Можешь оставаться, но помни, — больше ты мне не сын.

Не простившись с нами, она прошла в переднюю и потребовала:

— Ян, подайте мне пальто.

Ян помог ей надеть отороченное мехом модное пальто и, расшаркавшись, попрощался.

Вернувшись к ребятам, он строго посмотрел на них и сказал:

— Видите, что наделали! С этого дня будете подчиняться мне. Больше распускаться не позволю. Дисциплина во всем. А главное — слушаться бабушку Бетти и маму Иру. Ясно?

— Ясно, — ответил Игорь. — Мы их слушаемся.

— То-то. А сейчас — умываться и ужинать.

Позже пришел к нам озабоченный Борис. Долго его уговаривать не пришлось. Игорек остался у нас.

21 февраля. До сих пор опомниться не могу. Всё было как в чудесном сне.

На заседание бюро райкома со мной пошли Ян и Борис. В кабинете у Балаева собралось человек тридцать. Большинство — люди незнакомые. Я уселась в угол около радиоприемника.

Заседание вел Балаев, а докладывала восторженная женщина в очках — второй секретарь райкома. Раскрасневшись, она говорила в таких приподнятых тонах, что мне было неловко. Мои щеки прямо горели. По ее словам, я была чуть ли не одной из первых героинь гвардейского полка, активной организаторшей групп сопротивления в концлагере «Дора» и спасительницей осиротевших детей. В райком пришли письма от Юленьки Леуковой, Наташи Михниной и Евдоши — нашего комиссара, — это Балаев связался с ними. Доказательством служили также две старые характеристики, показания узниц концлагеря «Дора», рисунки и письма ребят, которые без моего ведома отдал в райком Ян Ширвис.

По справке политотдела, я с 1942 года числилась в списках погибших, поэтому мой партийный билет был аннулирован, а личное дело передано в архив.

Члены бюро райкома задали мне лишь два вопроса:

— В плену вы скрывали, что являетесь коммунисткой?

— Да… вынуждали обстоятельства. Но можете верить: ни одной минуты я не чувствовала себя вне партии.

— Вас пытали?

— Было. Я думала, что не перенесу, но оказывается, человек все может вытерпеть.

Больше меня ни о чем не спрашивали. Мне просто поверили, как верят честным коммунистам.

В прениях выступили Борис Валин и старые комсомольцы Миша Мартьянов и Глеб Балаев. Мои давние друзья говорили обо мне такое, что я не могла сдержать слез.

Предложение было одно: восстановить меня в партии с полным стажем. Члены бюро голосовали за него единогласно и в перерыве все пожимали мне руку. А Ян Ширвис и Борис Валин кинулись меня целовать. Они были взволнованы не меньше моего.

Сколько у меня верных друзей!

Стало как-то легче дышать. То, что меня угнетало, как бы испарилось. Оказывается, немного надо человеку, чтобы ему стало лучше на земле: просто в него надо верить».

Глава тридцать девятая

Ян Ширвис тайком от матери выступал на общегородских соревнованиях по боксу.

Вначале ему попались не очень сильные противники, он их победил. Но держался на ринге настороженно, стараясь не пропускать прямых ударов, уклоняться от перчаток, нацеленных в голову. Поэтому даже в самый разгар боев на его лице не виднелось ни синяков, ни ссадин. По внешнему виду трудно было определить, бывает ли Ян на соревнованиях зрителем или участником.