Город

— Капитанскую дочку позови.

— И позову. Моя сральная вечеринка выйдет гораздо лучше ее свадьбы.

— А от нового пайкового хлеба срать больно, — сказал курчавый парнишка. — Батя говорит, это от целлюлозы.

— Где искать этого деда с курями?

— Адреса не знаю. Пойдете от Нарвской заставы к проспекту Стачек — этот дом по дороге и будет. Плакат Сталина на стене.

— В Питере на половине домов плакаты Сталина. — Он меня уже раздражал. — Нам что, еще три километра переться за курями, которых, может, и нет вовсе?

— Пацан не врет, — сказал Коля, похлопав его по плечу. — А если врет, мы вернемся и пальцы ему переломаем. Он же знает, что мы из НКВД.

— Вы не из НКВД, — сказал парнишка.

Коля выхватил из кармана шинели капитанское письмо и хлестнул им мальчишку по щеке:

— Это мандат капитана госбезопасности, по которому мы уполномочены реквизировать яйца. Что скажешь?

— А от Сталина мандат есть, по которому ты уполномочен жопу себе этим подтирать?

— Пусть меня сначала посрать уполномочат.

Я не стал дожидаться, чем закончится разговор. Если Коле охота мотаться по всему городу искать этих воображаемых курей — его дело. А у меня скоро вечер, мне домой хочется. Я не спал уже тридцать с чем-то часов, а потому развернулся и зашагал к Дому Кирова, пытаясь вспомнить, сколько хлеба заначил под кафельной плиткой на кухне. Может, и от Веры что перепадет. Она ж у меня в долгу — так бежала, что даже не оглянулась, хоть я ее и спас. Наверняка они все думают, что меня убили. Интересно, как она отнеслась? Плакала, уткнувшись Гришке в грудь, а он ее утешал? Или оттолкнула его, разозлилась — он же сбежал, ее бросил, а вот я остался и спас от неминуемого расстрела. А Гришка такой: «Ладно, я знаю — я струсил, прости меня», — и она его простит, потому что Вера Гришке все прощала всегда. И он будет утирать ей слезы и говорить, что они не забудут меня никогда, и какую жертву я принес — тоже не забудут. Только брехня все это — через год они и не вспомнят, как я выглядел.

— Эй, ты. Это тебе яйца нужны?

Жалкая фантазия так меня захватила, что я не сразу сообразил — обращаются ко мне. Я повернулся и увидел бородатого верзилу. Он пялился на меня, сложив на груди руки, и покачивался с пятки на носок. Таких здоровых мужиков я раньше никогда не видел. Он был выше Коли и гораздо шире в груди. Голыми ручищами может, наверное, расколоть мне черепушку, как грецкий орех. Борода у великана была черная, густая, блестела, будто намасленная. Интересно, сколько такому еды каждый день надо, чтоб не спасть с тела.

— А есть? — спросил я, проморгавшись.

— А что дашь?

— Денег. У нас хватит. Погодите, я друга позову.

Я побежал назад через весь Сенной. Впервые с нашей встречи я по-настоящему обрадовался, увидев Колю в этой его шапке. Он по-прежнему перешучивался с курчавым парнишкой — вероятно, пересказывал в подробностях свою мечту великолепно просраться.

— Эй, а вот и он! — заорал он при виде меня. — Я уж подумал, ты без меня сбежал.

— Там мужик — говорит, яйца есть.

— Отлично! — Коля повернулся к парнишке: — Сынок, приятно было.

Мы шли обратно мимо лотков, которые уже закрывались на ночь. Коля протянул мне «библиотечную карамельку» в бумажке:

— Держи, друг мой. Сегодня пируем.

— Тебе пацан дал?

— Дал? Продал.

— За сколько?

— Две за сотню.

— За сотню! — Я зыркнул на Колю — он развернул свой батончик, откусил и передернулся от вкуса. — Так у нас триста осталось?

— Точно. Считать умеешь.

— Нам же дали на яйца.

— Ну нельзя же яйца искать на голодный желудок, правда?

Бородач ждал нас на краю рынка, руки по-прежнему сложены на груди. Пока мы подходили, он оценивал Колю взглядом — словно боксер противника на ринге.

— Всего двое?

— А сколько надо? — парировал Коля, улыбнувшись. — Я слышал, вы яйца продаете.

— Я все продаю. Что дадите?

— Деньги есть, — ответил я, отчетливо припомнив, что мы с ним это уже обсуждали.

— Сколько?

— Хватит, — сказал Коля. — Нам дюжина нужна.

Бородач присвистнул:

— Вам везет. У меня как раз столько.

— Вот видишь? — Коля стиснул мое плечо. — Не так уж трудно.

— Пошли, — сказал здоровяк и двинулся через дорогу.

— Мы куда это? — спросил я, приноравливаясь к его шагу.

— Я все внутри держу. Снаружи опасно. Что ни день, солдаты приходят, отбирают товар подчистую. А кто вякнет — пулю в лоб.

— Ну солдаты же город защищают, — сказал Коля. — Война войной, а обед по расписанию.

Великан оглядел Колину пехотную шинель, сапоги:

— А ты чего ж не защищаешь?

— Я на задании. Капитан дал. Не твое дело, в общем.

— Этот капитан тебя с пацаном за яйцами, что ли, послал? — Верзила ухмыльнулся. Зубы сверкнули в черной бороде чистыми игральными костями. Он, разумеется, не поверил Коле. Да и кто бы поверил?

Мы шли вдоль перемерзшей Фонтанки. На льду валялись брошенные трупы, некоторые — под дерюгой, придавленной камнями, с каких-то уже сняли все теплое. Их белые лица уставились в темневшие небеса. Просыпался вечерний ветер — одной мертвой женщине он намел на лицо длинные светлые волосы. А ведь она ими когда-то гордилась, мыла их дважды в неделю, перед сном по двадцать минут расчесывала. И вот теперь они пытались защитить ее, мертвую, от посторонних взглядов.

Великан привел нас к кирпичному пятиэтажному дому — все окна забиты фанерой. На гигантском — в два этажа — плакате молодая мать несла мертвого ребенка из горящего дома. «СМЕРТЬ ДЕТОУБИЙЦАМ!» — кричали буквы. Порывшись в кармане, бородатый извлек ключ и отпер парадное. Придержал перед нами дверь. Я схватил Колю за рукав.

— А чего сюда яйца не вынести? — спросил я великана.

— Я умею дела делать, потому и жив еще. И на улице дел не веду.

У меня сжалась мошонка — робкие мои яички стремились заползти поглубже в тело. Но я родился и вырос в Питере, я был отнюдь не дурак и постарался, чтобы голос меня не выдал:

— А я не веду дел в чужих квартирах.

— Господа, господа. — Коля широко улыбнулся. — К чему нам эти подозренья? Дюжина яиц. Говори свою цену.

— Тыща.

— Тысяча рублей? За дюжину яиц? — Я рассмеялся. — Не иначе Фаберже?

Чернобородый гигант, не отпуская дверь, глянул на меня так, что я сразу умолк.

— На рынке за стоху грязь стаканами продают, — сказал он. — Что лучше, яйцо или стакан грязи?

— Послушай, — произнес Коля. — Ты здесь весь день можешь стоять и торговаться с моим маленьким еврейским другом — или же мы уладим все, как честные люди. У нас есть триста. Больше нет. Договорились?

Верзила не спускал с меня глаз. Я ему с самого начала не понравился; а теперь он знал, что я еврей, и просто свежевал меня глазами. А Коле протянул лапищу: мол, деньги давай.

— О нет, сейчас я вынужден встать на сторону своего компаньона, — покачал головой Коля. — Сначала яйца, потом деньги.

— Я их сюда не потащу. Все жрать хотят, у всех оружие.

— Ты же здоровый такой, чего тебе бояться? — подначил его Коля.

Великан оглядел Колю с неким, я бы сказал, любопытством, будто ушам своим не поверил. И, видимо, плюнув на оскорбление, улыбнулся, опять сверкнув игральными зубами.

— Вон мужик лежит мордой вниз. — Он мотнул головой в сторону Фонтанки. — Не от голода подох и не от мороза. Ему череп кирпичом проломили. Спросишь, откуда я знаю?

— Я и так понял, — покорно ответил Коля и вгляделся во тьму парадного. — Как ни верти, а кирпичом быстрее.

Похлопал меня по спине и шагнул внутрь. Во мне все орало: беги. Здоровяк вел нас прямо в капкан. Он сам, считай, признался, что убийца. Коля глупо выложил, сколько у нас с собой денег. Их немного, но еще карточки — мужик ведь наверняка считает, что они у нас есть. За это в наши дни можно легко убить.

А выбор есть? Переться к Нарвской заставе искать старика с его курятником? Заходя в этот дом, мы рисковали жизнью, но если не найдем капитану яйца, мы все равно покойники.