Венгерские рассказы

Вдобавок холодно, гуляют сквозники. Много стекол в окнах выбито; рамы заткнуты диванными подушками. Прошлой ночью, заходя со стороны луны, немецкий «кукурузник» бросил бомбы. Повреждена сторожевая башня и повален верейный столб ворот у въезда в имение.

Надвигается еще одна жуткая ночь. В районе Секешфехервара стоит непрерывный орудийный гул. Где-то недалеко, за парком, рвутся снаряды…

Чокаш вздрагивает, у него страдальческий вид. Он, видимо, тоскует по погребу, но ему неудобно уйти от собеседников.

Он вынужден говорить и по временам даже улыбаться, чтобы не показаться неприветливым.

Как же! Он отлично знает старого графа Цираки! Был вхож в его дом, лечил его семью. Граф всегда любезно с ним разговаривал; случалось, приглашал и к столу. А дважды — это такая честь! — он, Чокаш, участвовал в интимных обедах-пикниках — garden party, которые обычно устраиваются «по-английски», под открытым небом, в тенистом парке.

Об этих «важных» событиях в своей жизни доктор рассказывает нам подробно и с увлечением.

Крестьян он тоже лечит, как же — они ведь платят ему за это! Иногда он и сам навещал больных на дому. Для этой цели у него был собственный «штеер». Да, та самая тупоносая, похожая на бульдога малолитражка, которая стоит нынче во дворе, без скатов, с выпотрошенными внутренностями.

— Русские шоферы разобрали все части, — говорит Чокаш, беспомощно разводя руками.

Мы не подаем и вида, что догадываемся, как далеко запрятаны им части мотора этого «штеера»: зачем они водителям «зисов» и «студебеккеров»? Проявляя наивный и благодушный интерес, поощряю доктора к дальнейшей болтовне.

По его мнению, в жизни венгерского села, в общем довольно-таки тихой и ровной, нет ничего особенно интересного, о чем бы он мог нам рассказать. Он прожил в провинции, — после того как окончил медицинский факультет будапештского университета, — более десяти лет. За все это время он, признаться, ничего из ряда вон выходящего здесь не подметил. Конечно, случались пожары, засухи, наводнения от дождей и другие стихийные бедствия; порою безвременно умирали люди; безобразничали бетьяры на дорогах… Но это — как всюду.

А почему крестьяне убегали в леса, в бетьяры, или еще дальше — в Америку? Почему голодают и нищенски одеты? Почему у юнца Ласло, наследника старого графа, земли в пять раз больше, чем у всех крестьян Ловашбереня вместе взятых? Эти вопросы доктор Чокаш находит слишком отвлеченными, он относит их чуть ли не к философским проблемам… А ведь он учился на простого медика… Наконец, все эти годы ему жилось тут совсем неплохо, если не сказать больше… Зачем же было задумываться над совершенно лишними вопросами?!

Он согласен, что Венгрия переживает, возможно, самый критический момент своей истории, но он надеется, что все кончится хорошо. Minden elmúlik [10], как сказал один философ… Гм! Он позабыл — кто именно… Во всяком случае, он, Чокаш, не политик и не пророк, чтобы задумываться о будущем устройстве государства.

— Я политикой никогда не занимался. У меня есть семья, своя работа. — Чокаш, виновато улыбаясь, медленно потирает руки. — Вообще я даже не знаю, зачем нам нужно было воевать… Я люблю детей, книги…

Желая, видимо, переменить тему разговора, он подходит к книжному шкафу.

Да, так принято в цивилизованной Венгрии: в каждом приличном доме, у каждого настоящего ур [11], кроме автомобиля, должна быть и своя собственная библиотека. Она есть в замке Цираки, есть она и у Чокаша.

Пухлые сочинения мадьярских писателей Чокаш показывает с видом букиниста, желающего похвастаться редкими манускриптами. Я перелистываю страницы. Не многие из них разрезаны. Все книги — будто сейчас из типографии. Конечно, доктор по-своему прав, — если их часто открывать и читать, нарядные переплеты могут поблекнуть и перестать служить украшением культурного жилища…

Мое внимание привлекает потрепанная книжка, лежащая поверх нетронутых собраний переплетов. Учебник географии! На заглавном листе подпись — «Чокаш» и нарисованный сбоку восьмиконечный крест с крючковатым основанием. Это, несомненно, означает, что сынок доктора — член фашистской организации «Левенте». Чокаш хочет взять у меня книжку, но я настойчиво ею интересуюсь. Раскрываю вклеенную в нее географическую карту. Венгрия изображена на ней слишком просторно: от Трансильванских Альп до Адриатического побережья; от Татр в Карпатах и почти до Белграда. Я подхожу к двери. На жестяной пластинке, прибитой возле дверной ручки, — очертания границ «Великой Венгрии». Некоторые части Югославии, Чехословакии и Румынии, окрашенные в черный цвет, плачут кровавыми слезами, будучи оторванными от своей великой матушки. Ага! Значит, на карте в учебнике все эти осиротевшие края уже «счастливы» — они вернулись в лоно Венгрии.

Моего переводчика-югослава это задевает за живое.

— Эво, доктор, послушайте. Это же комическая карта! — Он запальчиво тычет пальцем в Лику, Крбаву и Северную Далмацию. — Тут мадьяр и днем с огнем не найдете!

— Я не знаю, я там не был, — говорит Чокаш смущенно. — Это старый учебник….

Он хлопотливо угощает нас сигаретами. Они без мундштука; от них во рту кисло, хочется кашлять. Старый учебник засунут в шкаф. Чокаш встревоженно следит за мной. Вот еще одна скромная книжонка, втиснутая между двумя фолиантами: «Борьбой двух сердец» Беницкинэ Байза Ленке и «Смертельной весной» Зилахи Лайоша. Взглянув из-за моей спины на обложку, Чокаш восклицает:

— Петефи Шандор! О, это наш знаменитый поэт!

Но через минуту радостное возбуждение у него сменяется растерянностью и досадой. Он кусает губы, на его лбу появляется испарина. Сдвинув брови, он мучительно старается вспомнить, что это за поэма есть такая у Петефи — «Вставай, венгерец!» и почему, по какому, собственно, случаю венгерцу нужно было вставать.

— Вы знаете, — лепечет он с жалобной улыбкой, — я это когда-то еще в гимназии читал. Очень давно! Разве все упомнишь?

В самом деле, науки, искусства и сама жизнь так многообразны! Невозможно решительно все знать и все помнить! Довольно с Чокаша и того, что он не забыл, когда граф Цираки приглашал его к себе на званые обеды, как с ним здоровался и о чем говорил. Достаточно с него, если он прочел в дурную погоду несколько таких романов, как «Тайна трех ожерелий» или «Крик в ночи». Эти книги, явно предназначенные для чтения, лежат на полочке над сиденьем дивана; их бумажные обложки потрепались, уголки страниц потемнели.

Но хватит, не будем слишком придираться к Чокашу, а то он уже смотрит на свои часики, дает нам понять, что ему пора отдохнуть.

Что это? Не то ветер шумит в обледенелых ветвях акаций, не то…

Чокаш прислушивается, вытянув шею.

Не самолет ли это?

Он отходит от окна и становится под защиту стены. Испуганно открытый рот странно удлиняет его круглое лицо с удивленными глазами.

Нет, это не самолет. Это в поле, в метельных вихрях иглистой воющей поземки, напряжением всех своих сил русские гвардейцы отражают непрерывные, неистовые атаки гудериановских танковых дивизий. Немцы уже с трех сторон подошли к окраинам Секешфехервара. Им удалось прорвать фронт южнее озера Веленце. Они стремятся пробиться к Дунаю, к Будапешту.

Вершится судьба Венгрии.

В русской душе звучат слова Петефи:

А что в душе у Чокаш Иштвана?

Не хочется и заглядывать в нее. Ясно теперь, что удивленное выражение появилось у него не со дня рождения и не сейчас, а сразу после прихода Красной Армии в Венгрию.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ ДОКТОРА ЮРИДИЧЕСКИХ НАУК

— Вы интересуетесь Венгрией? Это очень приятно слышать. Рад вам быть чем-нибудь полезным. Да вы зайдите, прошу вас, ко мне в бункер. Там все же безопаснее. Осторожней: утром здесь упал снаряд.