Катынь. Post mortem

– А жена господина майора? – Он говорил с легким львовским акцентом. – Его дочь? Они живы?

Буся кивнула головой. Что-то по-прежнему сжимало ей горло, не позволяя говорить. Она вновь протянула руку, ухватила пуговицу на рукаве мундира полковника и впилась взглядом в его глаза, смотревшие на нее из-под козырька полевой фуражки. Ярослав не снял фуражку, может, просто забыв, а может, для того, чтобы произвести впечатление человека, который лишь на короткий миг прервал свою поездку. И действительно, в этот момент прозвучал лающий звук клаксона. Ярослав подошел к окну, отодвинул штору и посмотрел вниз, на брезентовый верх ожидавшей его машины. Клаксон прозвучал еще раз, из-под намокшего брезента выглянул поручик, обвел взглядом окна дома.

Ярослав направился к дверям. Буся с трудом поднялась с кресла, вытянула руки, словно любой ценой хотела задержать гостя, но тот уже стоял в дверях гостиной.

– Прошу вас, передайте госпоже майорше, что я виделся с ее мужем.

– Значит, он жив! – Буся машинально сложила руки в молитвенном жесте, и лицо ее вдруг озарилось каким-то необычайным светом.

– Этого я не сказал, – заметил Ярослав и добавил, как будто хотел оправдать свой лаконичный ответ: – У меня приказ, мне надо ехать в Берлин. Явлюсь к госпоже майорше через несколько дней.

Он отсалютовал и направился к входной двери. Буся засеменила за ним, шаркая тапочками. Ей хотелось задержать неожиданного гостя, остановить, расспросить, но тот, уже закрывая за собой дверь, просунул голову в дверной проем и сказал нечто, что должно было служить предвестием того, что визит этот не был последним:

– Мне надо еще кое-что передать от господина майора.

– Так скажите, что это! Сейчас! Сию минуту!!

– Это некий предмет. Но сейчас его при мне нет.

10

– Он так сказал?

Анна, стоя перед зеркалом, как раз собиралась снять с головы бордовую шляпку-ток с вуалью, но рассказ Буси о визите какого-то полковника остановил ее жест на полпути. Два последних года она носила эту вуаль, словно желала скрыться от чужих взглядов, стараясь оставить свое лицо исключительно для себя, и теперь она смотрела на Бусю сквозь серую дымку. Буся была какой-то иной, чем сегодня утром, когда жаловалась на сердце. Теперь она стояла посреди загроможденной гостиной в черной шляпке из плетеной соломки и натягивала на руки черные шелковые перчатки. Она была сосредоточенна, словно после обряда причастия. В руках она сжимала молитвенник. Она торопилась, она спешила в костел, чтобы поблагодарить Бога за данный ей знак от сына. Но Анна хотела знать больше. Она схватила свекровь за руки и вынудила ее посмотреть сквозь сеточку вуали ей прямо в глаза.

– Кто это был?

– Полковник. Действительно, полковник. Я же разбираюсь: у него были три звездочки и две нашивки.

– Из какого полка?! Каких войск?!

– Теперешних.

– Мама, повторите еще раз по порядку: что он сказал?

– Я же сказала, Аннушка: он сказал, что виделся с Анджеем…

– Когда?! Где?!

Буся беспомощно покачала головой: нет, этого он не сказал, не успел, очень торопился, у него был приказ ехать в Берлин, но когда он вернется, то сейчас же сюда явится, ведь он сказал, что ему надо передать что-то от Анджея, какую-то вещь.

– Так почему он ее не оставил?

– У него не было этой вещи при себе. Ведь это знак, что Анджей жив. – Буся взглянула на Анну из-под полей черной шляпки. – Может, и ты по этому случаю пойдешь в костел?

В этом был скрыт упрек ей, что Анна до сих пор недостаточно настойчиво искала пути к Господу Богу, но одновременно и надежда, что знак, который они сегодня получили, как-то изменит ее отношение. Анна опустила вуаль и взяла Бусю под руку. Она и так собиралась сегодня пойти в костел Святого Марка. Сестра Анастасия из лицея Вероники обещала, что договорится относительно ее встречи с каноником Ясиньским. Только он мог что-то знать о тех документах, касавшихся Катыни, которые в свое время попали в Краков. Каноник Ясиньский должен был с ней встретиться тотчас после майского богослужения в честь Пресвятой Богородицы. Анна даже Бусе об этом не говорила, так как не следовало об этом говорить вслух…

11

В полумраке костела Буся сидела на первой скамье рядом с Анной, которая даже здесь не открывала своего лица и смотрела сквозь дымку вуали на ангелов, возносившихся к алтарным небесам. Она искала взглядом сестру Анастасию, которая должна была устроить встречу с каноником Ясиньским. Но ее не было в костеле. Может, она ждала где-то снаружи?

Проникавшие сквозь разноцветные витражи лучи майского солнца ложились на лица верующих, на серый костюм Анны. Она смотрела на алтарь, но ей казались лицемерными улыбки святых, как будто все эти персонажи, эти скульптуры с воздетыми к небу руками взирали сверху на толпу молящихся людей с некой иронией, будто сострадая их наивности. Анна не могла усидеть на скамье. Ей по-прежнему не давал покоя вопрос, что за офицер приходил к ним сегодня. И что ей поведает священник Ясиньский. Когда Анна встала со скамьи, Буся, поглощенная молитвой, даже не обратила на нее внимания.

Анна прогуливалась возле костела, с надеждой глядя по сторонам, не появится ли откуда-нибудь сестра Анастасия или хотя бы незнакомый священник, который должен был сюда явиться, но никого не заметила. Когда люди начали выходить из костела, Анна заглянула в ризницу. Министрант как раз помогал приходскому священнику освободиться от стихаря. При виде Анны священник Тваруг доброжелательно улыбнулся.

– Госпожа майорша! – загудел он басом. – Вы все же посетили наши пределы.

– Я сопровождала свекровь. – Анна оглянулась в надежде, не ждет ли ее где-то за шкафами с ризами каноник Ясиньский.

– А я-то думал, что конец войны внушит вам веру в то, что Бог милосерден и что возлагаемые на Него надежды в конце концов оправдаются.

Он вглядывался в лицо Анны, скрытое под вуалью, с одной стороны, доброжелательно, а с другой – словно осуждающе.

– Я разочарую вас, отче. – Анна теперь откинула вуаль, чтобы взглянуть священнику прямо в глаза. – Я пришла не молиться. Вот уже два года я спрашиваю Бога, как могло такое произойти, как могло свершиться такое преступление, но в ответ я получаю лишь молчание.

Ксендз Тваруг неуверенно оглянулся и посмотрел в сторону министранта, складывавшего стихарь. Он явно не желал, чтобы подобные бунтарские признания коснулись ушей его помощника. Ксендз вывел Анну из ризницы. На улице майское солнце бросало тени на старые стены костела и каменных домов вокруг. Он смотрел на нее с заботливым участием, а в голосе его звучало предостережение:

– Ты обижаешься на Бога, дочь моя, за то, что человек еще не достиг человечности?

– Я обижена, что Он молчал, когда творились такие вещи.

– Конец войне – вот ответ на наши мольбы.

Анна закивала головой, как человек, которого не устраивают слишком простые ответы. Ее раздражало, что отец Тваруг всегда имел наготове простые ответы, даже на еще незаданные вопросы. Анна помнила, как в годовщину смерти профессора Филипинского она пришла заказать поминальную службу, и тогда священник сказал ей, что смерть может быть разной, важной и менее важной и что смерть профессора Филипинского относится как раз к первому типу, ибо мученический ее характер возвышает достоинство его семьи, а сама его смерть становится частью страдания всего народа. Буся считала, что ксендз Тваруг нашел для этого прекрасные слова, но Анна уже тогда твердо высказала ему свое мнение, что не бывает смертей лучше и хуже и ни для одной семьи не может стать утешением мысль о том, что страдания близкого человека помогут предъявить обвинение преступникам. Это случилось за два года до того, как она узнала о судьбе своего мужа. Поэтому она и не желала принимать простой рецепт приходского священника, который считал, что конец войны служит ответом на мольбы верующих.