«Какаду»

Монтер нервно заморгал, он сразу догадался, что я намерен предпринять, лицо его дрогнуло, но он спокойно протянул мне руку.

— То, что ты хочешь сделать, — очень рискованно.

— Подскажи мне лучший выход.

— Проклятие!

— Если я не войду в этот вагон, нас всех схватят.

— Да.

— Попробую. Может, удастся. Пока что иного выхода не вижу.

Жандармы находились уже метрах в двадцати от нас, с каждой секундой они приближались все ближе и ближе, однако нам следовало подождать, пока они подойдут еще ближе; в этой обстановке следовало проявлять полное спокойствие и хладнокровие — задача нелегкая, но тем не менее никак нельзя было обнаружить, как важно для нас избежать этой встречи, поэтому мы ни в коем случае не должны были ни спешить, ни нервничать. Меня била лихорадка, и когда я снова обратился к Монтеру, мой голос так прерывался и дрожал от волнения, что я едва мог говорить.

— Когда ты едешь в Берлин?

— Завтра.

— Праздник проведешь с семьей?

— Да.

— Жаль, что мы не можем поехать вместе.

— Я тоже об этом жалею.

— Надеюсь, мы еще встретимся.

— Позвони мне завтра.

— Но ты ведь должен будешь уехать.

— Да, завтра вечером.

— Я позвоню в «Какаду».

— Во сколько?

— Давай договоримся.

— Лучше утром. Скажем, часов в одиннадцать.

— Отлично.

— Я буду ждать звонка. В это время я обычно всегда дома.

— Прекрасно. Я непременно позвоню, лишь бы поскорее соединили.

— Но ведь завтра праздник.

— Я, может быть, буду занят…

— Понимаю. Но если удастся, все-таки позвони.

— Да, да, непременно позвоню.

Я взглянул на вагон, в который должен был сесть. В открытом окне снова показался стройный офицер; он посмотрел на меня, потом бросил взгляд на приближающихся жандармов и улыбнулся, видимо, решил, что я немец, — ну что ж, тем лучше, жандармы уже были в нескольких шагах от нас; Монтер внешне был спокоен, и только по глазам его было видно, что нервы у него напряжены до предела, он отпустил мою руку и громко сказал:

— Передай привет Монике. И скажи ей, что Вилли прислал мне письмо.

— Да. Спасибо. Я передам ей от тебя привет.

Жандармы уже почти подошли к нам, когда Монтер щелкнул каблуками и попрощался со мной, выбросив руку вперед; они медленно проходили мимо нас, и я очень отчетливо видел их каменные лица, их руки, сжимавшие приклады автоматов; они миновали нас, я взял чемодан и, садясь в вагон, все еще слышал нестерпимый, режущий ухо ритмичный топот их тяжелых, подкованных гвоздями сапог; не поворачивая головы, я одним рывком втащил в вагон свой чемодан и оказался в коридоре рядом с улыбающимся майором, который вежливо открывал передо мною дверь в купе.

IV

Итак, мне еще раз повезло в этой странной игре, где наименьшей ставкой была чужая жизнь, а наибольшей — собственная. Не раз я уже разыгрывал партию в свою пользу, прибегая даже к мистификации, от которой никогда не отказывался, если меня к этому вынуждал противник и создавшееся положение, но всегда отдавал себе отчет в том, что игра только началась и, в зависимости от обстоятельств и удачи, либо я ее выиграю, либо, что также не было исключено, вообще не встану из-за стола, ибо мои партнеры не любили проигрывать, а если вдобавок они вовремя сообразят, что я игрок, которого разыскивают все полицейские службы страны, то нелегко мне будет бросить эту недоигранную партию, инициатором которой был я сам.

Чемодан с грузом покоился на полке в купе майора вермахта, а я ехал в неосвещенном, чудовищно набитом людьми вагоне третьего класса, где почти невозможно было дышать от спертого воздуха, но зато давно не испытывал такого облегчения, такого чувства полной безопасности. Я был всего лишь обыкновенным путником без вещей, новую эту роль я принял с радостью, нервы успокоились, и впереди у меня было достаточно времени, чтобы не спеша закурить и обдумать план дальнейших действий. Наконец, после долгого раздумья я пришел к выводу, что правильнее всего будет на ближайшей же остановке пойти за чемоданом и снова вернуться сюда, не следовало оставлять груз в немецком вагоне; хотя это было наиболее подходящее и надежное для него место, но мое отсутствие могло в конечном счете вызвать беспокойство и вполне обоснованные подозрения у едущего в одиночестве офицера — нет, мне нельзя было так рисковать.

Поезд уже с час был в пути, когда я наконец решился осуществить свой план. До ближайшей остановки было еще около получаса езды, в моем распоряжении оставалось не так уж много времени; я осторожно открыл дверь вопреки предупреждениям и уговорам спутников, вышел из купе и стал медленно пробираться по обледеневшим подножкам в сторону вагона первого класса. Другой возможности у меня не было, поезд состоял из очень старых вагонов, внутренних переходов не существовало, зато вдоль всех вагонов шли подножки, и по ним можно было пройти весь состав в любом направлении; я знал об этом, и в другое время года такая вылазка не представляла бы для меня особого труда, но сейчас стоял мороз, резкий северный ветер буквально сбивал с ног, вдобавок ко всему поднялась настоящая вьюга, поэтому не успел я добраться до конца вагона, как уже начал жалеть о предпринятой попытке — риск был слишком велик, — тем не менее я должен был любой ценой забрать груз из-под опеки майора и еще до остановки поезда на ближайшей станции вернуться с чемоданом в купе, в котором ехал до сих пор. Я думал об этом и еще о множестве других дел, а ледяной ветер хлестал меня по лицу крупинками слипшегося снега с такой силой, что я вынужден был закрыть глаза и спрятать лицо в воротник пальто; так я довольно долго ехал, не двигаясь с места и уцепившись за железные поручни двери, а когда ветер немного стих и с крыши вагона перестал сыпать снег, снова осторожно двинулся вперед, тщательно ощупывая ногой каждую обледеневшую и скользкую подножку, по которой должен был перебираться к очередному вагону. Любое неосторожное движение могло привести к гибели, я пробрался всего лишь вдоль двух вагонов, когда сверху на меня свалилась такая куча снега, что мне пришлось вторично остановиться, снег совсем засыпал мне глаза, а поезд, стуча колесами, мчался вперед, словно обезумев. Когда же, наконец, я смог что-то разглядеть, то увидел, что мы проезжаем по совершенно безлюдной местности, среди белых гор и карликовых деревьев, бесшумно уплывавших назад; и мне вдруг почудилось, что все это уже когда-то со мной было, что однажды суровой вьюжной ночью я уже ехал так на ступеньках вагона, но самым странным было то, что мною вдруг овладела мысль, что все, что я делаю, — ужасная бессмыслица, и сам я показался себе никчемным, слабым и беспомощным, ведь я мог погибнуть из-за одного неосторожного шага; и тут, когда я подумал об этом, меня охватил такой панический страх, что долгое время я был не в состоянии сдвинуться с места, но в конце концов все же превозмог себя и снова медленно двинулся вперед.

Еще немного — и я вернулся бы обратно, хотя был уже близок к цели; дальнейший путь с каждой минутой становился все труднее и труднее, усилие, которое мне пришлось сделать, чтобы преодолеть последний отрезок пути, было поистине нечеловеческим, Я добрался до места, где снег на подножке превратился в груду льда, и всякий раз, когда я ставил на нее ногу, нога соскальзывала вниз, к мчавшейся в противоположную сторону земле, руки мои неимоверно устали, а ладони окоченели до такой степени, что временами я их совершенно не чувствовал; я был близок к полному отчаянию, двигаться вперед заставляла меня лишь мысль о том, что, бросив багаж без присмотра, я легко могу потерять его совсем. Ничего не оставалось, как снова и снова ставить ногу на злополучную подножку; я то чертыхался, то стонал от огромного напряжения, но в конце концов мне все же удалось преодолеть и это препятствие — всю длину покрытой льдом ступеньки я прополз на коленях, судорожно вцепившись руками в поручни. Наконец я достиг цели, открыл дверь и буквально вполз в тамбур вагона; от усталости у меня дрожали колени, и я вынужден был опереться спиной о стену, мне казалось, что иначе я упаду.