Я — «Голос»

Я слушал, а перед моими глазами стоял ефрейтор-парашютист с руками металлиста и головой, начиненной гитлеровским бредом, его спесь, неистовый фанатизм. Но я не стал о нем рассказывать женщине с пожелтевшим от бессонницы и тревог лицом. Да и самому хотелось верить: тот ефрейтор-парашютист — досадное исключение, а летчики-перебежчики, о которых сообщает Информбюро, типичны.

Такими мы были в первые дни войны. Охотнее верили хорошим слухам, нежели плохим. Желаемое нередко выдавали и принимали за реальную действительность. Тогда мы еще не представляли себе, насколько глубоко гитлеровский яд проник в сознание немецкого народа, какой дорогой ценой придется платить всем нам за победу над фашизмом.

Сказанное выше ничуть не умаляет подвига экипажа «юнкерса-88». Наоборот, с высоты пережитого виднее, каким мужеством нужно было обладать, чтобы в первые дни войны, в угаре гитлеровских успехов, когда лавина вермахта, казалось, неудержимо катилась на восток, решиться на такой шаг. Недавно, перечитывая первые военные сводки Совинформбюро, я узнал имена четырех летчиков-антифашистов:

Привожу эту сводку с надеждой, что кому-то известна дальнейшая судьба экипажа, а может — чего не бывает! — кто-то из них и сам откликнется.

С Киевом я расставался успокоенный, полный радужных надежд. Еще немного, и мы их остановим.

Горький, разъедающий глаза дым. Вой сирены. На привокзальной площади повозки, орудия, санитарные автобусы с большими красными крестами на крышах. На носилках в запекшихся от крови грязных бинтах живые мумии. С черными, полусожженными лицами. Кто без рук, кто без ног. Это тяжелораненые ждут отправки. Я попал в Днепропетровск после очередного налета. В обкоме встретил старого знакомого — Георгия Гавриловича Дементьева.

— Что явился в родной обком — молодец! Кадры нам во как нужны.

Георгия Гавриловича знала вся область. Не по годам подвижный, в неизменном френче цвета хаки, он в горячую пору посевной или уборки становился вездесущим.

Георгий Гаврилович и на этот раз куда-то спешил. Мне обрадовался, затащил в кабинет, где стояли снопы пшеницы и кукурузы, очевидно, прошлогоднего урожая.

— Я тоже в действующую армию просился — не пускают.

— Меня пустят. Сегодня же пойду в военкомат.

— Не спеши. Мы с тобой коммунисты. Партия всегда учила нас смотреть в лицо правде. Положение серьезное. Захвачены почти вся Прибалтика, западные районы Белоруссии, Украины. Гитлеровцы прут и прут. Товарищ Сталин как сказал: «Дело идет о жизни и смерти Советского государства». О жизни и смерти… Понял? А призыв создавать в занятых врагом районах партизанские отряды, диверсионные группы? Думаешь, это нас не касается?

— Неужели Гитлер и сюда доберется?

— Судя по последним сводкам, нужно быть готовым ко всему… — И совсем доверительно: — Есть решение обкома. Приступаем к организации партизанских отрядов, подполья. Так вот. Буду рекомендовать тебя на подпольную работу. Согласен? С ответом не спеши. Дело не шуточное. Подумай, взвесь, посоветуйся сам с собой, а завтра приходи. Крыша на одну ночь найдется?

— Могу остановиться у сестры.

— С одним условием. О нашем разговоре — ни слова!

Сестра очень удивилась, узнав о моем новом назначении: направляли меня в Петропавловский район учителем — заведующим в двухкомплектную начальную школу на хуторе Николаевка.

— Ходил в больших начальниках. И на тебе — учитель начальных классов. Что они? В такое время десятиклассницу не могут подобрать? А как же, Евгений, с армией?

Что-то промямлил насчет здоровья. Врачи, дескать, говорят: со зрением плохо. Сестра недавно проводила мужа на фронт, и я готов был сквозь землю провалиться. Но рассказывать ей о настоящем своем назначении не мог, не имел права…

Колесо завертелось. В Петропавловке я только раз был в райкоме. Принимал меня в своем кабинете второй секретарь Кривуля.

— Все знаю — с обкомом разговор был. Иди в военкомат, в районо — оформляйся. Выезжай в свою Николаевку. У тебя, Евгений Степанович, задача особая: легализоваться. Врастай, вживайся. И жди. В райкоме больше не показывайся. Нужно будет — сам навещу. Квартиру мы тебе подыскали. Люди верные. Просись к Калюжным — не откажут.

В тот же день мне выдали «белый» билет. Подвели под статью, не помню какую, но выходило, что для строевой службы никак не гожусь. Вечером я уже был в Николаевке. Начиналась новая жизнь. Занялся ремонтом школы, заготовкой топлива. Присматривался к своим хозяевам, хуторянам. Кривуля слово сдержал. Раза три приезжал ко мне. 1 сентября, как обычно, начались занятия в школе, а через несколько дней Кривуля привез печатную машинку «Ленинград», множительный аппарат, радиоприемник, центнера два бумаги, две большие пачки листовок, отпечатанных в районной типографии, но уже за подписью подпольного райкома.

— Вот твое хозяйство, товарищ член подпольного райкома партии. В составе райкома останется и Борисенко — директор петропавловской средней школы номер два. Через него будешь поддерживать с нами связь. Явка — мельница в селе Дмитриевка. Где думаешь устраиваться с типографией?

— У Калюжных.

— Держать все хозяйство в одном месте опасно.

— Уже готов тайничок. Сам смастерил. Место сухое, надежное. Будем хранить там листовки, бумагу.

— Ну смотри. Скоро встретимся.

Это «скоро» растянулось почти на двадцать лет.

Около двух лет находился я на временно оккупированной врагом Днепропетровщине.

Жизнь дается один раз, и каждый прожитый день, даже минуту, нельзя повторить. Они все больше удаляются от тебя, а ты от них. Теперь, когда я пишу эти строки, все отчетливее с высоты прожитых лет вижу наши просчеты. Да что теперь, еще в разведшколе я не раз ловил себя на странном желании снова хоть на короткое время оказаться в Николаевке. Сколько можно было бы сделать, умей я десятую, сотую долю того, что узнал в школе. Слабая подготовка — вот ахиллесова пята в нашей работе.

Да, были и потери и просчеты, но недаром за одного битого двух небитых дают. Многому научили годы подполья. Не теряться, находить выход из, казалось бы, безвыходного положения, распознавать людей, следуя правилу: не все золото, что блестит. И верить людям.

В годы Днепропетровского подполья медленно, порой слишком дорогой ценой добывались те крупицы опыта, которые так пригодились мне впоследствии, когда и обстоятельства и масштабы задач оказались иными.

В послевоенном Киеве я часто встречался с Георгием Гавриловичем Дементьевым, первым секретарем Днепропетровского обкома партии. Партия не раз направляла Георгия Гавриловича на трудные участки. Был председателем облисполкома, в последние годы, до самой смерти, работал в Киеве в аппарате ЦК.

Георгий Гаврилович — мой крестный по разведшколе.

Было так.

В освобожденный Днепропетровск мы добрались утром на попутной машине. Догорали отдельные здания. По улице Карла Либкнехта, по проспекту Карла Маркса шли какие-то странные машины. Под брезентом угадывались очертания не то ящиков, не то стволов. Это были, как я вскоре узнал, наши знаменитые «катюши».