Сержант и капитан

— Господин капитан, Иван Павлович, вы живы?

Я рявкнул строевым голосом, чтобы его успокоить:

— Жив, а прочие мертвы.

Он и возница помогли мне встать.

— Что случилось, господи? Кто эти люди? — причитал прапорщик.

— Черт, вы что, не видите, прапорщик! Это те, кто «мы наш, мы новый мир построим…» Городок надо прочесать серьезно.

В этот момент на втором этаже что-то хлопнуло, мы все бросились наверх. Там были две спальни, и я заглянул под все кровати. Никого. Одно окно распахнуто настежь.

Солдаты обыскали все углы на всякий случай, пока я бинтовал руку. Но ничего не нашли. Пора было отправляться в штаб. Смеркалось. Но не судьба была нам добраться до штаба. Уже совсем стемнело, когда далеко за городом нагнал нас на конфискованной подводе Семечкин, вопя:

— Господин капитан, Иван Палыч, господа офицера скорее просют вернуться. Латыши со всех сторон прут. Мы пленных взяли. Два пулеметчика и пулемет. Они говорят, что у них приказ выбить нас из города.

— Молчи, дурак, — несправедливо оборвал я его, — Лавочкин, разворачиваемся в расположение роты. Не до штаба сейчас.

Мы выехали на северо-западную окраину города. Семечкин оврагами повел меня к роте. Лавочкину я приказал возвращаться и сдать саквояж в обоз под охрану начальнику службы тыла третьего батальона под расписку.

Зарядил мелкий холодный дождь. В овраге поскользнулся и съехал на спине на самое дно. Верный Семечкин прыгнул вслед и тут же начал меня поднимать. Выцукал его матом. На шинель сзади налипло немало грязи. Я пошел по дну оврага, чтобы не терять время, Семечкин, семеня сзади, рукой обивал прилипшие к моей шинели комья грязи, приговаривая:

— Да что же это такое. Летом вот воевали люди как люди. По травке пожухлой друг на друга в атаку ходили, и пыряли и стреляли, любо дело. Солнышко светило. Благодать божья. А ноне мы, как землепашцы. По самые ноздри в землице родимой.

— Заткнись ты, в самом деле, Федор Терентьич, — зарычал я на него.

Цепи моей роты лежали в кустарнике. Отстреливались. Не видно было ни зги. Только вспышки частые выстрелов с красной стороны. Их становилось все больше.

— Это капитан Корнилов, офицеров ко мне, передай по цепи, — прошипел я близлежащему солдату.

На правом фланге вовсю строчили наши пулеметы. На левом, где занимал позиции первый батальон, глухо слышалась стрельба. И мне не нравился ее характер. Палили пачками, такое впечатление, что противники лупят друг в друга в упор.

Командиры взводов быстро собрались на дне оврага. Их доклад был одинаков. Сдержать наступательный порыв красных невозможно. Они прощупали позиции и скоро нанесут правильный удар. Переправу через речку Недну, которую прикрывает наш батальон, удержать не трудно. Но как долго — вот вопрос. Связь с первым батальоном потеряна.

— Отлично, все не так плохо, — мрачно пошутил я.

Тут же примчался вестовой от командира батальона. Приказ — отослать один взвод на охрану переправы. Я так и сделал. Дождь усилился. На мне промокло все, от шинели до нижнего белья. Зубы отбивали дробь.

Струи дождя превратились в тугие канаты. Осветительные ракеты взлетали над позициями первого батальона. Их было очень плохо видно в дождевом мареве. Я все понял. Красные ударят туда, по первому батальону. Не я командовал третьим батальоном, но, будь я на месте капитана Павлова, что я мог бы сделать. Ночь. Дождь. Обреченность. Неверие.

Двуколки с солдатами из первого батальона прискакали на нашу переправу с криком, что красные взяли переправу, которую они прикрывали, и что их батальон отходит в полном составе неизвестно куда. Тем временем, за темнотой и пеленой дождя, красные пулеметные команды подобрались совсем близко и накрыли нас. Их стрелковые цепи без крика приближались. Командир батальона, видя все это, приказал отступать. Морально к отходу были готовы все. Паники не было. Я шел в арьергарде с третьим взводом, прикрывая отступление. Раненая рука нещадно саднила. Холода не чувствовал, мокрая шинель мешала быстро двигаться. Все мы стреляли наугад. Не противник, а какие-то мечущиеся тени на фоне бесконечных вспышек и пулевого свиста. Я кричал:

— Не бежать, не сметь бежать! На огонь отвечать огнем! Организованный отход!

Должен отметить, что не только моя рота, но весь батальон действовал умело.

Подошли к переправе.

Латыши рассуждали правильно — на переправе мы будем беззащитны. Одна хорошая штыковая атака, и нам был бы конец. Но они не успевали с нами.

Молодец капитан Павлов. Расставил пулеметные расчеты по периметру и прикрыл отступление. Мы быстро ушли за мост. Латышей, которые бросились за нами через мост, перестреляла Офицерская рота.

Командир батальона приказал следовать на За-кромский Хутор. Нервы на последнем пределе. В тот момент, когда мы двигались общей колонной на Хутор, небо осветилось ракетами, и мы увидели бегущую к нам толпу с винтовками наперевес. Кто-то в колонне заорал истошно:

— Красные! Обошли!

Солдаты в панике бросились с дороги. Побежала и Офицерская рота. Мои туда же.

— Куда?! Рота, стой! Перестреляю! — крикнул я, ударил с силой рукояткой револьвера по первой же бегущей мимо меня спине и выстрелил в воздух. Семечкин рядом со мной молча колотил побежавших было прикладом. Такого отборного мата от офицеров я давно не слышал. В офицерской роте, как я узнал позже, вовсе случился конфуз. Часть офицеров тоже ударилась в панику. Тем, кто не дрогнул, пришлось, мягко говоря, применить физические средства к бежавшим офицерам.

Но это была еще не паника, до настоящей паники оставались секунды. Это была краткая вспышка безотчетного страха. Ее легко можно подавить. Если действовать крутыми мерами. Старые добровольцы, и офицеры и солдаты, знали, что это такое и как с этим бороться.

В итоге, разобрались. Бесформенная толпа, мчавшаяся на нас, оказалась первым батальоном, разбегающимся в разные стороны. Смущение было всеобщим. Сражение закончилось. Не в нашу пользу.

12 октября 1919 года (продолжение). Кромы мы потеряли. Первый батальон потерял пятьдесят человек, наш третий — трех легко раненых. Ничтожные потери, учитывая, что нас вышибали со стратегически важной позиции. Но как оценивать моральное поражение? Они нас не разбили. Но доказали, что отныне мы будем лишь отступать. О наступлении на Москву можно забыть.

Спать я не ложился. Просто зашел в избу, выбранную для нас Семечкиным, снял шинель, сел на лавку в полном обмундировании и заснул. Через час встал с лавки и вызвал всех командиров взводов. Первый взвод отправил на позиции, остальные в резерве. Потом нашел обоз, забрал, безо всякого удовольствия, свою находку. Заглянул внутрь, все было на месте. Не ошибся я в Лавочкине. Либо он внутрь и не смотрел, либо я только себя считаю человеком чести.

С саквояжем я отправился к командиру батальона. Рядом с его избой возились связисты. Тянули провод.

Павлов устало приветствовал:

— Капитан Корнилов, благодарю Вас за вчерашнее спокойствие вашей роты. Хотите чаю?

Я не отказался. Принесли настоящий, душистый чай и блюдечко с мелко поколотым кусковым сахаром. Это от души. После вчерашней беготни лучшее вознаграждение из всех возможных.

Вошел прапорщик, начальник команды связистов, и доложил, что связь со штабом полка установлена. Павлов посмотрел на меня:

— Вы хотели мне о чем-то доложить. Давайте, пока не позвонили…

Тут же запищал аппарат. Командир полка Наумова интересовался, как настроение в батальоне.

— Начиная с меня, у всех скверное, — ответил честно капитан Павлов. Я подтверждающе закрыл глаза.

Он положил трубку. И я рассказал ему всю историю о саквояже от начала до конца.

— Этого только нам не хватало, — заключил Павлов, выслушав меня до конца. — Что прикажете с этим делать?

Я развел руками.

— Послушайте, капитан, при всей своей ценности, для нас этот баул ничто. Его надо увезти в Ставку. И сделаете это вы. Честно говоря, больше некому это поручить. Вы нашли, вы ее и увозите.