Прыжок через фронт

Наутро, когда эсэсовцы сунулись в лес, их встретил шквальный огонь из английских «стенганов» — автоматов системы Томпсона калибра 11,43 миллиметра. Причем в засаде были замечены люди в английской форме цвета хаки. Пожалуй, «викингам» могло померещиться, что англичане открыли второй фронт в… Михеровском лесу, на берегу Буга!

Видя, что на голодной партизанской диете поляки с каждым днем все заметнее худеют, Каплун распорядился выдавать им за счет Лондона усиленный паек — наравне с тем пайком, что получали раненые. Но паек этот вскоре опять уменьшился до нескольких сухарей в день. Каплуновцы пробирались в дальние деревни у Буга, но там, где не стояли эсэсовцы или венгры, рыскали бандиты-сечевики из армии «Полесская сечь» генерала Тараса Бульбы… Комбриг давно ушел бы из прифронтового Михеровского леса, если бы не приказ Москвы о переброске через фронт польских руководителей. И во имя боевой дружбы двух братских народов в ожидании наших самолетов стояли насмерть каплуновцы в Михеровском лесу. Многие партизанские могилы в этом лесу — залог бессмертия этой дружбы, братства по оружию.

В Михеровском лесу незримо шла затяжная битва — битва умов двух опытных противников — закаленного комбрига подполковника Каплуна и карателя группен-фюрера Герберта Гилле, командира 5-й дивизии СС «Викинг». Гилле разработал подробный план операции по расчистке своего тыла и выполнял его педантично и неуклонно. Его войска прочесывали леса квадрат за квадратом.

Днем и ночью кружили над Михеровским лесом «фокке-вульфы», «мессеры» и «юнкерсы». Они обстреливали лес из крупнокалиберных пулеметов, бомбили квартал за кварталом. Всюду, по всем просекам и тропам шныряла эсэсовская разведка.

А тем временем команды, выделенные из отрядов Николая Козубовского и Назара Васинского, продолжали расчищать тайную посадочную площадку доставленными с дальних хуторов топорами и пилами, заготавливали хворост для костров, прекращая работу и пропадая сквозь землю лишь тогда, когда мимо, в десятке шагов от партизан, проходили эсэсовские лазутчики.

Но следы свежей порубки невозможно было долго скрыть ни от наземной гитлеровской разведки, ни от воздушных разведчиков. СС-группенфюреру Герберту Гилле казалось, что он правильно понял намерения партизан. Он приказал своим летчикам сбросить над лесом листовки:

«Партизаны! Вы окружены. Ваше положение безнадежно. Ваше начальство ждет самолетов, чтобы удрать, бросив вас на произвол судьбы. Прекращайте сопротивление, выходите из лесу. Сдавайтесь немецким властям, и вы будете отпущены на родину…»

Каплуновцы были весьма признательны группенфюреру — он снабдил их неплохой бумагой, потребной для курева и других надобностей.

И по-прежнему без отдыха петляли по лесу каплуновцы, обманывая разведчиков из дивизии СС «Викинг». А когда все же сталкивались с эсэсовцами, четверо поляков, таких же голодных, измученных, как и партизаны, отстреливались из новеньких английских «стенганов» и вновь пропадали в зарослях…

«МАРЕК»: «11 мая мы отправили в Москву драматическую радиограмму, в которой сообщали, что находимся в тяжелом физическом состоянии, в самых неприятных условиях… Каждый лишний час мог оказаться критическим…»

«ТАДЕК»: «8-13 мая. Все строим аэродром, а ночью ждем самолета. Тягостные, безнадежные часы ожидания мы скрашиваем печеной картошкой. С каждым днем все мы голодаем все больше, потому печем и поедаем огромную массу картофеля. Едим его даже тогда, когда он сгорает в угольки. Кто-то философски заметил, что уголь весьма полезен для желудка…»

Это последняя запись в дневнике «Тадека», верного хроникера большого похода по вражьим тылам.

Самолеты летят через фронт

Подполковник Орлов-Леонтьев вынужден был окончательно отказаться от полета. Совсем скрутила его болезнь. Несмотря на режим радиомаскировки, введенный на «подскоке» с самого начала операции, он решил связаться с Центром. «Вова» передал Центру такую радиограмму: «13.5.44 не летали. При хорошей погоде 14 мая к Каплуну полетят «Спартак» и «Лена». Командиром группы назначается «Спартак». Он сориентирован после отправления на Большую землю четырех польских представителей остаться в тылу противника и вести работу самостоятельно. В соответствии с Вашими требованиями «Спартак» мною проинструктирован по стоящим перед его группой задачам. «Спартак» заверил командование, что поставленные группе ответственные задачи будут выполнены. 14.5.44. Леонтьев».

Итак, командование назначило меня командиром группы. Такой ответственной, сложной комплексной операцией мне еще никогда не приходилось руководить, хотя я уж и не помнил, во скольких переплетах побывал за два с лишним года работы в разведке. Если операция пройдет гладко — прекрасно. А если немцы собьют один или оба самолета, если мы не найдем в лесу за линией фронта братьев-поляков, если мы не сможем до зари отправить обратно самолеты! Мерещились и гибель в объятом пламенем самолете, и плен, и пытки в гестапо. Трудно на войне людям с воображением!..

При свете фронтовой коптилки в отеле «Веселая жизнь» я написал письмо матери. Оно сохранилось, это письмо, и я привожу его здесь полностью. Вот что написано карандашом на двух вырванных из блокнота пожелтевших от времени страницах:

«14 мая 1944 года

Дорогая мама!

Пишу тебе, быть может, последнее письмо на аэродроме, откуда я улетаю в немецкий тыл. Тебе передаст это письмо майор из Генерального штаба в Москве, который улетит обратно, как только проводит меня.

Аэродром этот находится в Западной Украине, недалеко от Ковеля. Я готов был к полету последние полтора месяца, но различные обстоятельства задерживали вылет. Каждый день сидел я на аэродроме, но погода был нелетной. Сначала я должен был лететь с одним подполковником в группе из четырех человек, но теперь лечу вдвоем с радисткой.

Командование оказало мне большое доверие, так как посылает меня на очень серьезное задание.

Риска и опасности будет меньше, зато больше тяжелой работы.

Я лечу в партизанский отряд, а потом отправлюсь я Польшу.

Я сделаю все, чтобы выполнить задание. Или грудь в крестах, или голова в кустах.

На этот раз я не буду прыгать с парашютом — самолет летит с посадкой.

Но еще неизвестно, что опаснее — партизанский аэродром не внушает доверия.

Чувствую себя хорошо, даже очень — рана в порядке..

Главное, Родина верит в меня и дает мне настоящее задание.

Ладно, любимая мама! Не забывай меня. Поцелуй за меня сестер — Лялю и Ирочку.

Если сможешь, передай все это моей дорогой Тамаре. Я все еще надеюсь, что когда-нибудь она станет моей женой.

Горячо обнимаю и целую, люблю, твой сын.

Р. S. Наилучшие пожелания всем моим друзьям!»

Наспех написанное письмо я свернул треугольником, «Лена» тоже написала родителям, эвакуированным куда-то из ее родного Батайска. Мы вручили наши письма майору Савельеву уже у самолетов.

— Все будет хорошо, — оптимистически заверил меня майор. — Боевая ситуация, конечно, довольно острая, но ничего… Я надеюсь на тебя, Кульчицкий, крепко надеюсь!..

В этот раз по документам я «Кульчицкий». А «Спартаком» для Центра я стал давно.

В сумраке над аэродромом еще носились стрижи.

Мы молча обнялись с майором, понимая, что этот полет в тыл врага может оказаться моим последним полетом.

У самолетов, молча покуривая, стояли авиатехники. И от них тоже зависел успех всей нашей операции.

— Ну, «Спартак»! — взволнованно проговорил подполковник Леонтьев. — Крепко обнимаю тебя. Знаю, не подкачаешь! Ни пуха тебе, ни пера!..

— К черту, к черту!.. — Вот и вся моя прощальная речь перед вылетом в тыл врага.

Майор и подполковник жмут руку пилотам. Они в шлемах, в американских авиационных куртках из коричневой кожи на меху.

До костного хруста обнял меня Африкант Платонович, поцеловал трижды по-русски, щекоча усами:

— До скорой встречи, брат!

Увы, нам не суждено было снова увидеть друг друга.