Штрафной удар

Лебедев рассказал Маракуше о своих наметках и предположениях, потом они вместе на привезенной капитаном карте стали отрабатывать варианты маршрутов и способов проникновения в тыл противника. И тут Маракуша озадачил Лебедева. Он хоть и почтительно, но независимо высказывал свои хорошо продуманные соображения. Когда он успел их обдумать? А это сказывались беседы – проверки младшего лейтенанта Матюхина. Тогда, в спокойные часы, Матюхин был уверен, что капитан проверяет его потому, что недолюбливает. А на самом деле Маракуша на нем проверял собственные мысли и соображения.

– Однако все зависит от задачи, – озабоченно вздохнул Лебедев. – А ее все еще придерживают.

– Раз вызвали меня, значит…

Лебедев сделал вид, что не оценил это резонное замечание. Он и сам чувствовал, что события приближаются. Но сказать Маракуше о том, что сам не столько знал, сколько ощущал, что не все еще ясно вверху, не мог. И он спросил:

– А на кого оставил роту?

– И заместитель по политчасти хороший, да и… молодым нужно приучаться.

– Но ведь у тебя из опытных только Матюхин.

– Матюхин, сами говорите, пойдет… Так что придется вводить в деле пополнение. Командир первого взвода – парень неплохой, из сержантов. В начале войны командовал взводом, в окружении брал на себя и роту. Кончал курсы.

Они не спешили расставаться, Маракуша впервые попал в штаб и своим гибким, зорким умом уже схватил главное: покрутиться ему придется. Это не ротное хозяйство. И ему хотелось подольше побыть с майором, чтобы узнать от него мелкие и мельчайшие особенности предстоящей службы, а заодно и перенять стиль и работы, и мышления.

Лебедеву тоже не хотелось отпускать капитана. Через него он опять приобщался к своему делу, втягивался в него, а значит, и в строй.

Так они обсуждали еще кое-какие детали предстоящих операций, поведение противника и оба не без удивления отметили, что к штабу госпиталя подкатили сразу две штабные машины и из них высыпали чрезвычайно озабоченные, деловито-быстрые штабные медики во главе с начальником санитарной службы. Из штаба сейчас же выпорхнули рассыльные, и майор с капитаном переглянулись.

– Похоже, что-то стряслось, – отметил Лебедев. – Видимо, начнут подтягивать.

Оба старые, кадровые офицеры, они хорошо знали, что стоит за этим словечком «подтягивать», и потому майор Лебедев предложил:

– Давай-ка возвращайся. Начальство любит в подчиненных верхнее чутье. Чтобы каждый не только сам разбирался в обстановке, но еще и начальству подсказывал.

Маракуша поехал в разведотдел. Лебедев проводил его взглядом и понял, что с непривычки он устал, что позвонки еще побаливают и рана под бинтом не только чешется по краям, но и ноет. Но все это уже терпимо. Он действительно выздоравливал.

Матюхин и его разведчики тоже не знали о всем том, чем живет армия, и потому, отоспавшись, начали томиться и роптать: хотелось есть, а кормить их тут было некому. Конечно, у старых солдат Грудинина и Сутоцкого в сидорах запасец имелся: консервы, сухари, сахар. Но ни с чем солдат не расстается с такой неохотой, как с привычным оружием и «заначенным» запасом… У «салажонка» Шарафутдинова в вещмешке оттягивал плечи только третий запасной автоматный диск, выменянный у проходившего мимо раненого солдата. А у Матюхина и подавно ничего не было.

Меньше всех ворчал Гафур Шарафутдинов. Он впервые попал в крупный штаб. Обилие офицеров – чистеньких, подтянутых и страшно озабоченных – смутило и подавило его. Он даже на сержантов и рядовых смотрел несколько заискивающе – такие они были стройные, строгие и парадно-чистые. Уже усвоивший первую заповедь разведчика – умей видеть и запоминать, – Гафур даже подсчитал, что всей этой массы красивых и, видимо, умных людей хватило бы на батальон. А может, и на два. И это его не огорчило, а, наоборот, успокоило: есть кому думать и о нем. Потому он и не сомневался, что в свое время найдется тот, кто о нем позаботится и покормит.

И Гафур не ошибся. К сараю подскочил подпорченный пулями диверсантов «виллис» Лебедева, и шофер приказал разведчикам погрузиться, а затем отвез их к офицерской столовой.

Разведчиков кормили в маленьком закутке, именуемом генеральской комнатой, потому что именно в ней кормили заезжих, не слишком важных генералов и полковников. Важные питались па дому у тех, к кому они приехали. Кормили с душой, то есть много и жирно: на складах что для генералов, что для рядовых имелись одни и те же продукты. Старшая официантка признала в сдержанном, пожилом Грудинине главного и предложила водки.

– Нет, ни в коем случае, – слишком поспешно ответил Матюхин, и эта поспешность не понравилась.

А уж после этого не нравилось все: и ночной выезд, и безделье, и даже жаркий, но несколько пряный в преддверии увядания августовский день. И даже то, что Матюхину так и не дали поесть как следует, а вызвали к начальству, тоже не понравилось: одно к одному, не так, как всегда.

Только Гафуру все нравилось и все вызывало острый интерес.

Полковник Петров встретил младшего лейтенанта Матюхина хмуро.

– К выполнению задания готовы?

Андрея несколько покоробила насупленность полковника, его тон, и, наверное, поэтому он ответил несколько отчужденно:

– В зависимости от задачи.

– То есть как это в зависимости?.. Разведчик обязан всегда находиться в полной боевой.

Не те слова… Не те… Пусть правильные, но не те и не так сказанные. И Андрей отвел взгляд и промолчал.

Полковник Петров был слишком занят в эти часы, чтобы уловить настроение младшего лейтенанта, понять, что не так бы следовало его встретить. Матюхин был всего лишь один из нескольких, кто в эти дни уйдет или попытается уйти за линию фронта, и потому вдаваться в тонкости настроений и отношений полковнику было просто некогда. И все-таки он почувствовал, что взял не тот тон и не так встретил младшего лейтенанта.

– Садитесь, – не предложил, а еще приказал он и некоторое время молчал, чтобы выгадать время для внутреннего перенастроя.

И когда Матюхин уселся, стараясь не смотреть на стол с документами и картами, Петров справился с собой. Его широкое лицо расправилось, и даже лысинка заблестела мягче, доброжелательней.

– Нам стало известно, что сегодня ночью задержанные шпионы собирались прорываться вот здесь. – Петров показал на карте место прорыва, и Матюхин, нагибаясь к карте, подумал: «Нам-то это давно известно». – Очевидно, сегодня ночью противник попытается вклиниться в нашу оборону, – Матюхин слушал полковника, разбираясь в карте, и наконец узнал ту самую лощинку, по которой он ползал накануне, – и пропустить через себя шпионов. Позднее противник, может быть, отойдет, а может быть, и попытается закрепиться. Но так или иначе может завязаться бой. Уяснили обстановку?

– Так точно. Но закрепиться ему будет трудно – над лощиной…

– Сейчас не в этом дело. Кому нужно – занимается этим вопросом. Нам важно уяснить следующее. Если противнику удастся достигнуть нашей обороны и даже вклиниться в нее, то несколько смелых разведчиков могут воспользоваться сложностью ночного боя и просочиться через линию обороны противника. Как вы на это смотрите?

– Вариант возможный. Следовало бы только заранее выдвинуться вперед, замаскироваться и пропустить противника через себя.

– Думаете, это реально?

– Я знаю эту лощину. Бурьян сейчас высокий, кое-где есть кустарники… так что можно, если… если своя артиллерия не накроет.

– Может быть, вы сейчас же съездите к лощине и подберете место?

– Опасно, товарищ полковник. Подходы неважные. Рисковать следует только один раз.

– Понятно. Вот к этой задаче вы лично готовы?

– К переходу – да. Думал. А что выполнять на той стороне?

Петров замялся только на мгновение: не мог же он сказать младшему лейтенанту, что без командующего он не может уточнить задачу. А командующий еще не приезжал. В иной обстановке, при другом стечении обстоятельств полковник никогда бы не позволил себе спешить. Но внезапно родившаяся идея – перебросить своих как бы вместо немецких разведчиков – требовала быстрых решений. Петров понимал Матюхина – от задачи в тылу зависит и снаряжение, и тактика действий, и многое другое. Но ведь придет задача, придет… К вечеру все станет понятным. Как только вернется командарм.