Четыре танкиста и собака

— Гжесь?.. Густлик?

— Нет, не угадала…

На горизонте взлетела красная ракета, вслед за ней, ближе, еще две. Светлый румянец, появившийся на лицах девушек, медленно сходил.

— Если до пяти не вернутся, то нам не увидеться, — с горечью сказала Маруся. — А вдруг им там санитарка нужна?

— Вахмистр приказал никуда не отлучаться, — вмешался молчавший до сих пор офицер.

Девушки обернулись в сторону, где он стоял в накинутой на плечи шинели. Офицер потирал руку об руку, будто мерз. А может, он таким способом хотел совладать со своими пальцами: они у него дрожали.

Огонек решила, что офицера надо как-то отвлечь от его, как ей показалось, тяжелых мыслей, спросить о чем-нибудь. Ей уже не раз приходилось видеть такие неспокойные руки. Многие солдаты, когда у них после ранения отбирали оружие, вели себя так же беспокойно — они не привыкли быть безоружными.

Ее опередила Лидка, заявив, что фрицы, по-видимому, уже далеко, наши дали им жару, доказательством чего служат ракеты. Она подозвала офицера к столу и стала расспрашивать его о прошлом. Он охотно и подробно отвечал ей.

— А балы? Сколько балов в год устраивалось?

— По-разному бывало, ну что-нибудь около пятнадцати. Но три были самыми важными и блестящими — рождественский, бал-маскарад и в полковой праздник, — отвечал ротмистр, сидя на лавке.

Издалека донеслось едва слышимое эхо тяжелого взрыва. Маруся, находившаяся у открытого окна, вздрогнула, но, захваченная рассказом, не проронила ни слова.

— И все в платьях, ожерельях? — спросила Лидка и невольно потянулась к своему янтарному сердечку. — А сабля не мешала танцевать?

— Оружие, извините, пани, оставляли в гардеробе, перед тем как войти в зал, как женщин оставляют дома, когда отправляются на войну.

— Значит, вы нас не признаете за женщин? — бросилась в атаку кокетливая радистка.

— Война — дело грязное, кровавое. Снаряды танковых орудий, гусеницы, давящие людей… — Руки офицера, до этого спокойно лежавшие на столе, снова задрожали. Он заметил это и спрятал их от девушек. — Женщины должны сохранить нежные сердца и ласковые глаза, чтобы встречать возвращающихся под родную крышу…

— Раньше, может, так и было. А сейчас нет крыш. Разрушены, — прервала его Маруся и, услышав второй, уже более явственно донесшийся звук разрыва, добавила: — Может, вы и правы и где-то есть такие женщины, но Лидка и я… И почему я не поехала на «Рыжем»?..

Кос и вахмистр уже несколько дней назад разработали систему простейшей сигнализации, прочертив на карте четыре наиболее вероятных маршрута продвижения десанта вглубь и дав трем из них названия. Последний, именно их маршрут к морю, остался безымянным. Так как Шарик принес под ошейником чистую карточку, Саакашвили повел танк в направлении фольварка и поля, на котором происходила кавалерийская атака. Он шел на большой скорости, так как было условлено, что, прежде чем танк приблизится к противнику, его встретит патруль уланов.

Довольно большой участок они проехали по шоссе со скоростью более сорока километров в час. Это заняло немного времени, и вскоре на фоне неба можно было различить мощные ветви дубовой рощи. Вдруг подозрительно заскрежетала правая гусеница, и, едва механик успел затормозить, она порвалась.

Кос не стал даже отдавать команды: ведь и так все было ясно. Молча приступили к работе. Экономия слов в подобных ситуациях стала традицией экипажа. Работа шла слаженно. Правда, звено, которым заменили старое, было далеко не новым. Первый болт вбили как раз тогда, когда в лесу послышался громкий стук копыт и из-за деревьев выскочили трубач и два улана. Увидев танк, они немедля натянули повода.

— Вахмистр интересуется, почему вы не едете? — крикнул запыхавшийся трубач.

— Мотор новый, а ноги старые. — Григорий развел руками. — Надо коня подковать.

— А немцы как? — спросил Янек.

— Одни хозяйничают в том фольварке, который нам попался, а другие скрылись в кустах на холме и как сквозь землю провалились.

— А может, в тот бункер на самой вершине? — напомнил Елень.

— Лесничий, которого зарезали, говорил, что там под землей что-то есть, — вспомнил Кос.

— Вахмистра интересует… — повторил трубач.

— Подожди, я сам ему скажу, — прервал его командир и отдал распоряжение: — Саакашвили и Вихура останутся и докончат работу. Если фрицы будут возвращаться, прикройте огнем шоссе. Плютоновый Елень в рядовой Черешняк поедут со мной на конях.

Трубач понял, освободил левое стремя от ноги, подъехал ближе. Янек схватился за седло и вскочил на коня позади трубача. То же самое, следуя его примеру, сделали Томаш и Густлик. Шарик сначала с удивлением взирал на эту быструю смену транспортных средств, даже недовольно гавкнул — ему не было выделено место, — а потом рысцой бросился за конниками.

Глядя вслед отъезжающим, Вихура с пафосом продекламировал:

— Побыть одному на шоссе темной ночью — мечта моей жизни, мечта.

— Стихи?

— А ты что думал? Мне же Лидка рассказывала, как ты ее грузинскими стихами очаровывал. А что, я хуже тебя?

— Ну, если не хуже, то иди сюда, выровнять нужно. — Григорий показал, как Вихуре держать болт, воткнутый в трак сорванной гусеницы. — Наше счастье, что у десантников нечем долбануть по танку.

— Если только гранатой…

— Не подойдут. Отсюда видимость хорошая.

Тяжелая ноша утомила коней, они начали переходить на шаг. Когда всадники прибыли на место, небо прояснилось, показалась луна. Было так, как предвидел Густлик, — на пригорке, с которого несколько дней назад был обнаружен обоз в фольварке и стадо коров, их ждал Калита, а еще в нескольких метрах дальше темнел овальный купол, прикрытый маскировочной проволочной сетью с пестрыми листьями из пластика. На бетоне чернел контур растрескавшегося входа в бункер, а рядом вмятины, оставленные рикошетирующими артиллерийскими снарядами.

Вахмистр коротко обрисовал положение и уныло закончил:

— Без саперов не справиться. Или просить помощь, или ждать, пока немцы не вылезут из бункера.

— А что, если есть другой выход? — спросил Кос. — Например, где-нибудь в районе фольварка?

— Фольварк мы тоже окружили и держим под наблюдением: там двенадцать уланов с тремя ручными пулеметами.

— Подождите, дайте посмотреть.

Укрываясь в кустарнике, Янек по склону холма пробрался к фольварку. В узком овраге он увидел коновода, держащего под уздцы четырех лошадей. Вправо от него находилась замаскированная позиция ручного пулемета, в неглубоком, наскоро отрытом окопе он увидел трех уланов. Метрах в двухстах от этого места виднелся двор фольварка, освещенный лунным светом; оттуда доносились ритмичные удары. Казалось, что кто-то ломом разрушает стену.

Из коровника, не подозревая, что за ним наблюдают, вышел немец и направился к колодцу.

Пулеметчик долго держал его на мушке, а потом сказал со злостью так громко, что его услышал Кос:

— Стукнуть бы его.

— Вахмистр с тебя тогда шкуру спустит, — ответил ему его второй номер. — Ждать нужно.

— И почему они там стучат?

— Сходи посмотри.

— Сам иди.

— А меня это не интересует.

Многое отдал бы Янек за то, чтобы узнать, что означал этот стук и что ищут немцы в фольварке и под землей.

Дело было не только в приказе генерала разузнать намерения противника, а и в том, чтобы разгадать их дальнейшие планы. Ведь, не оценив обстановки, можно наделать таких дел…

Его рассердил подносчик пулеметного расчета. Трудно воевать с такими солдатами, которых ничто «не интересует». Когда Кос вернулся, он заявил Калите резче, чем это было нужно:

— Нельзя было позволять им забираться под землю или туда уж лезть вместе с ними…

— Ни в одном уставе не записано, что кавалерия должна преследовать противника под землей. Да и как, когда вход не открывается.

— Мы это еще проверим. А вы только потом обо всем доложите генералу.