Новый Мир ( № 3 2005)

“Читая премированный роман Аксенова, понимаешь, что молодость — это не возраст, а состояние души. И не помеха ей горький исторический опыт как времен минувших (были в XVIII веке не только фижмы, амуры, менуэты и энциклопедисты, но и фанатизм, бунты, коварство, звериная жестокость), так и совсем недавних, что крепко памятны Аксенову. Бессмысленно сравнивать „вольтерьянскую” фантасмагорию с давно вошедшими в историю словесности „Затоваренной бочкотарой” и „Ожогом”, „Поисками жанра” и „Скажи: изюм”. Каждая книга мастера неповторима (а написал их сегодняшний лауреат превеликое множество), но до чего же радостно убедиться: Аксенов по-прежнему Аксенов. Такой же изобретательный, задиристый, жизнелюбивый. Такой же свободный, добрый и молодой”.

См. также: “Было время, когда литературные поколения, пришедшие после шестидесятников, жаловались, что те их „забили”. Да они и сейчас всех забили! Аксенов, Искандер, Петрушевская и другие всем известные имена — яркий всплеск в литературе, ничего с этим не поделаешь. О новом поколении будут говорить хорошо, когда молодые и талантливые поднимутся выше прежних”, — говорит председатель букеровского жюри Владимир Войнович в беседе с Натальей Савоськиной (“Новая газета”, 2004, № 90, 6 декабря <http://www.novayagazeta.ru> ).

См. также: “У меня ведь есть здесь [в России] дом. Правда, у меня есть дом и во Франции. А моя дочь живет в Америке. И часть моих вещей еще осталась там, в США. Я имею в виду, например, пиджаки. Поэтому я совершенно не знаю, где они висят, и мне приходится покупать больше пиджаков, чем я могу носить”, — говорит Василий Аксенов в беседе с Марией Кормиловой (“Я возвращаюсь в Россию” — “Новые Известия”, 2004, 6 декабря <http://www.newizv.ru> ).

См. также: “Аксенов в 2004 году превратился из живого классика, навсегда, казалось бы, застрявшего в 60 — 70-х, в повсеместного именинника. <…> Конечно, в шорт-листе присутствовала и Людмила Петрушевская со своим дебютным романом „Номер один, или В садах других возможностей” — чуть ли не самой странной, причудливой и яркой российской прозой последнего времени, где сатира плавно перетекает в мистический триллер. Но букеровское жюри, пожалуй, правильно поступило, не наградив Петрушевскую. Задача всякой литературной премии — тем более такой увесистой, как „Букер”, — отражать актуальный литературный процесс, а не отмечать книги, выглядящие на его фоне инопланетным пришельцем”, — пишет Всеволод Бродский (“Оживление классиков” — “Эксперт”, 2004, № 47, 13 декабря <http://www.expert.ru> ).

См. также: “Русская литература при всех наших стенаниях очень разнообразна, и несправедливо ее третировать как провинциальную”, — говорит Василий Аксенов в беседе с Верой Цветковой (“Обвенчанный с удачей” — “Независимая газета”, 2004, № 274, 17 декабря <http://www.ng.ru> ).

См. также: Наталья Иванова, “Наследница без наследства” — “Московские новости”, 2004, № 46, 3 декабря <http://www.mn.ru>.

См. также: Александр Люсый, “Поиски кратера” — “Новое время”, 2004, № 50, 12 декабря <http://www.newtimes.ru>.

См. также: Михаил Эдельштейн, “Ваш номер тринадцатый” — “Русский Журнал”, 2004, 6 декабря <http://www.russ.ru/culture/literature>.

См. также мнения участников литературной студии факультета истории и филологии РГГУ о премированном романе Аксенова “Вольтерьянцы и вольтерьянки” — “Октябрь”, 2004, № 12 <http://magazines.russ.ru/October>.

Светлана Неретина, Александр Огурцов. Тайный хранитель космоса. — “Русский Журнал”, 2004, 18 декабря <http://www.russ.ru/culture>.

“12 декабря 2004 г. умер Владимир Бибихин. Умер тихо на рассвете, попрощавшись со своими детьми. Подготовившись к своей смерти и подготовив к ней своих близких и знакомых. „Мне остались недели, не больше”, — говорил он одному из нас незадолго до смерти. Но она всегда неожиданна и непонятна. Уходит поколение конца 30-х годов. Умер С. С. Аверинцев. Теперь вот и В. В. Бибихин...”

См. также: “Московский университет потерял для себя Владимира Бибихина осенью 2003 года, когда пришла печальная весть о его заболевании…” — пишет Дарья Лунгина (“Потеря учителя” — “Русский Журнал”, 2004, 17 декабря <http://www.russ.ru/culture> ). Она же: “В начале, будучи штатным преподавателем университета, он своим темно-голубым жилетным костюмом с галстуком придавал себе чопорно-профессорский вид, исключающий возможность сомнительных озарений. Поздней, когда вместо „духовидения” перестроечной поры главным искусом времени стало ничего-не-видение, он стал постепенно отказываться от лексики Хайдеггера ради тем, принесенных в философию европейским свежим позитивизмом, вдруг представшим перед нами в неожиданном ракурсе — человек в его опыте смотрения. С конца 1990-х Бибихин связывал с открытиями позитивизма трактаты Людвига Витгенштейна и дневники безумного в переменчивости своего взгляда Льва Толстого. К тому времени Бибихин уже окончательно сменил строгую темно-голубую пару на серую водолазку и спортивный толстый белый свитер и уже не стоял, а удобно сидел за столом нога на ногу, как профессор Эколь Нормаль”.

Cм. также: “ Все пройдет. Все будет хорошо — вот последние слова, которые я от него слышала за несколько дней до кончины”, — вспоминает Ольга Седакова (“На очной ставке с собой и миром” — “Русский Журнал”, 2004, 18 декабря <http://www.russ.ru/culture>.

См. также: “В той же московской квартире он [Бибихин] сооружал огромный, в ширину комнаты, деревянный крест на могилу В. В. Розанова <…>”, — вспоминает Рената Гальцева (“Мыслитель” — “Литературная газета”, 2004, № 51-52, 24 — 30 декабря <http://www.lgz.ru> ).

Николай Никонов. Бытие. Книга четвертая из серии “Ледниковый период”. — “Урал”, Екатеринбург, 2004, № 6, 12; 2005, № 1 <http://magazines.russ.ru/ural>.

“На площади же Народной мести — надо же было до такого додуматься! — перед храмом Вознесения, где после срыва крестов и колоколов устроили „музей революции”, стоял через дорогу и ниже по склону старинный кирпичный дом, изукрашенный какими-то пилястрами и фронтонами над тусклым рядом окон. Нижний этаж его как бы врезался в склон горы, а с торца дома шла вниз до самого пруда тихая Нагорная улица. Дом выходил на Нагорную сводчатым подвальным крыльцом и казался глухим, необитаемым. Дом этот известен всему миру как „дом инженера Ипатьева”, а попросту „Ипатьевский”. Вначале о нем мне было известно, что здесь расстреляли царя, того самого, с аксельбантами и в полковничьих погонах, каким знал я его по картинкам в „Ниве”. И еще недолгое время там был тоже музей все той же „великой Октябрьской”. <…> И однажды вместе с бабушкой я побывал в нем, но запомнил по младости только одну музейную и словно линялую фотографию, где бородатый, похожий на извозчика царь в военном картузе пилил с кем-то дрова на козлах обычной двуручной пилой. И еще помню, как бабушка, уходя из музея, крестилась и вздыхала, как обычно шла домой с кладбища”.

См. также: Николай Никонов, “Закон милосердия. Опыт трактата” (публикация А. А. Никоновой) — “Урал”, Екатеринбург, 2003, № 12.

Новые консерваторы: будущее России? Ведущий “круглого стола” Петр Калитин. — “Московский вестник”, 2004, № 4.

Говорит один из участников дискуссии — философ Михаил Ремизов: “Я, может быть, немножечко обману ожидания ведущего и постараюсь не заниматься презентацией собственной „самости”. Как сформулировал Ортега-и-Гассет, идеолог или мыслитель, который вступает в область политики и занимается политическим сознанием, должен оставить претензии на оригинальность. Это то, с чего мне хотелось бы начать любое общение, которое находится в орбите политического. Даже такое неформальное собрание, как наше, с гитарами в Доме писателей, я рассматриваю не в контексте клуба по интересам, а в контексте очень сложного нелинейного процесса интеллектуальной и политической консолидации и агрегации силы. Поэтому надо говорить не о своей самости, а о том, что нас объединяет. <…> Главным я считаю, что в острейших конфликтах эпохи мы окажемся по одну сторону баррикад. Это парадоксальный процесс, когда люди с очень разным мировоззрением оказываются политически вместе. Процесс общения с коллегами научил меня это ценить…”