Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Третья статья была посвящена политической роли женщин в Крестовых походах.

Им нередко приходилось управлять вместо мужей королевствами, которые крестоносцы создавали на завоеванных землях. Они участвовали в сражениях, ловко вели переговоры. Памятная эпоха женской эмансипации…

В статье пересказывалась история французской королевы Маргариты, супруги Людовика Святого, как ее приводит в своей хронике Жуанвиль. Это была женщины выдающейся красоты. Она отправилась в поход вместе с супругом; несколько их детей родились на Востоке. И именно она вывезла в Париж терновый венец Христа, который константинопольский император заложил ростовщикам. Его поместили в часовне Сент-Шапель, построенной в 1248 году.

Она готовила поход в Святую землю и руководила им наравне с мужем. Королевская семья отчалила из порта Эг-Морт на трех парусных судах: «Королева», «Принцесса» и «Монжуа». Трюмы были набиты до отказа провиантом, зерном, вином. Две с половиной тысячи рыцарей, конюших, оруженосцев, восемь тысяч коней. Король и королева оставили пышные платья дома и оделись как простые паломники.

В свирепую бурю корабль намертво сел на мель. Фрейлины обратились к королеве: «Ваше Величество, прикажете ли будить детей?» — «Не будите и не поднимайте их, — был ответ, — они отправятся к Господу во сне».

Жозефина несколько раз перечитала рассказ, восхищаясь благородством души Маргариты. Ни пугливой суеты, ни тени сомнения. Она верила Господу и вручала ему свою судьбу.

Собственные мелкие страхи вдруг показались ей ничтожными, собственные молитвы — лишенными всякой духовности.

В Дамиетте, в Египте, королеве привелось играть ключевую политическую роль. Несмотря на деликатное положение — она снова ожидала ребенка, — ей пришлось удерживать город от врага, пока не подошло подкрепление, и удерживать одной: короля одолела жестокая болезнь. Она разрешилась от бремени в разгар осады. Младенца назвали Тристаном [44] — «ибо он появился на свет в годину тяжких скорбей». Еще прикованная к постели, она обратилась к рыцарям: «Сеньоры, во имя Господа, не дайте неверным захватить город! Ибо вам известно, что для Его Величества это погибель. Сжальтесь над этим слабым отпрыском [новорожденным Тристаном]… Продержитесь до тех пор, пока я не встану с одра».

И вскоре она вернулась в ряды защитников Дамиетты и держалась как настоящий военачальник.

Эти женщины не только не боялись сражений, бурь, боли, холода и голода, но и сурово упрекали мужей и сыновей, если тем случалось дать слабину. Одна женщина, негодуя на трусость сына, крикнула ему в сердцах: «Ты хочешь бежать, сын мой? Так беги назад, в утробу, что выносила тебя!..»

Жозефина читала и думала…

Неужели они так-таки никогда ничего не боялись?

Конечно, им случалось трепетать, но они бросались вперед.

Словно стоит рвануться вперед — и страх сам собой исчезает.

Она записала на бумажке: «Перешагнуть через страх. Идти вперед… Писать что угодно, лишь бы писать».

Внимательно посмотрела на свою запись. Перечитала вслух.

Да, но в Средние века все было проще, снова заводила она про себя, мир был проще… Люди верили в Бога. Их вело одно-единственное призвание. Мечта была прекрасна. Дело — благородно.

В те времена в страхе видели происки лукавого. Нужно было верить в Бога, источник света и радости, чтобы не поддаться бесам страха. Таков был завет отцов-пустынников — отшельников, которые ушли от людей, чтобы постичь смысл Нового Завета. Их учение было просто и ясно. Они учили всему, что нынче утрачено: вере, радости, готовности рисковать, спокойствию духа. Тот, кто верит, действует без колебаний, а тот, кого одолевает демон, печалится, у того меланхолия — «чернота в душе».

Сегодня страх сковывает нас по рукам и ногам. Сегодня мы уже ни во что не верим.

Какая тут духовность, какое сверхличное начало?.. Вера в Бога, в любовь к ближнему — что сегодня вызывают у блестящих умов эти слова, как не презрительную ухмылку?..

Она подолгу сидела задумавшись. Вставала, шла на кухню за плиткой молочного шоколада с миндалем, съедала полоску, другую, третью, читала газету, почесывала брюхо Дю Геклену, который разлегся у ее ног. «Ты все это умеешь, а, псина моя?.. Умеешь?» Он щурился, отводил взгляд, замерев, словно отгородившись от нее удовольствием. «Тебе на это вообще наплевать, да?.. В миске у тебя всегда есть корм, а когда ты тянешь меня к двери, я тут же веду тебя гулять…»

Съедала еще полоску шоколада, еще одну, еще, тяжело вздыхала, выдвигала ящик и доедала всю плитку целиком.

И снова перечитывала запись: «Перешагнуть через страх. Идти вперед… Писать что угодно, лишь бы писать».

Потом Жозефина свистела Дю Геклену и шла гулять. Она шагала и шагала по Парижу, слушала, смотрела, искала, за какую бы мелочь зацепиться, чтобы оттолкнуться, взять разбег, ухватить начало сюжета, — и возвращалась, понуро сгорбившись, к дому, мимо магазина сотовой связи, булочной, банка, магазина очков, одежды, рассматривала витрины, тянула, тянула. На углу своей улицы примечала женщину, которая каждый вечер ждала у дверей банка. Полная, красивые бусы, шелковое платье, шуба внакидку, сумочка «Шанель», крашеные волосы цвета воронова крыла, большие темные очки. Нарядная, как на свидание. Кого она ждет? Мужа? Любовника? Жозефина пускала Дю Геклена обнюхивать тротуар, а сама продолжала разглядывать полную женщину. Той, казалось, ждать в удовольствие. Она лучится безмятежностью. Улыбается прохожим, с кем-то перекидывается словом. Какая погода сегодня, что обещали завтра, какой хмурый нынче февраль… Наверное, живет в этом районе. Жозефина беззастенчиво рассматривала женщину и повторяла про себя: «Я ее уже где-то видела, у нее знакомое лицо. Она каждый вечер стоит здесь на углу и кого-то ждет…»

Из банка выходила женщина. Говорила: «Мама! — И еще говорила: — Прости, я задержалась, там один никак не уходил, сидел, всю свою жизнь рассказывал, как его выставишь?..» Удивительно, но она выглядела старше матери. Короткие волосы с проседью, старческий, болезненно пунцовый румянец, лицо без косметики, одета в тяжелое, неуклюжее пальто. Руки на ходу оттопыриваются, как плавники у морского котика. Сущая девчонка-подросток, неловкая, неграциозная, из тех, кого сверстники дразнят «бочонком».

Мать брала дочь под руку, и они отправлялись в ближайший ресторанчик. Большое кафе с красными цветами. Жозефина видела их через окно. Официант привычным жестом указывал им на столик — «их» столик.

Они усаживались и молча читали меню. Мать что-то говорила, дочь кивала, потом мать заказывала, разворачивала салфетку и повязывала ее дочери, та безвольно подставляла шею, потом мать брала кусок хлеба, намазывала маслом и протягивала дочери, а та открывала рот, как птенец.

Жозефина следила за этой сценой, словно окаменев. И радуясь про себя.

Вот оно, начало сюжета!..

Это будет история девушки, которая раньше была миловидной, настоящей красоткой, ее мать боится остаться в старости одинокой и поэтому закармливает дочь, чтобы та никуда от нее не делась.

Да, точно…

Каждый вечер мать поджидает дочь после работы. Ведет ее в ресторан и откармливает как на убой. Дочь ест, ест и толстеет. Она никогда не найдет жениха, не выйдет замуж, у нее не будет детей, она всю жизнь будет при матери.

Она будет стареть, а мать всегда будет кормить ее как ребенка, причесывать, одевать, обувать. А ей останется лишь жиреть с каждым днем.

Мать же, изящная, нарядная, обходительная, будет жить в свое удовольствие.

— Я придумала сюжет! — захлебываясь, объявила Жозефина вечером Зоэ.

«Завтра же начну писать.

Нет, даже не завтра. Сейчас. Вот поужинаем, Зоэ пойдет к себе в комнату заниматься. Главное — не потерять этот порыв, не соскочить. Сейчас насажу этих двух клуш на вертел. Писать, писать, не важно что, но писать!..»

Ужин вышел молчаливый. Обе думали о своем.