Сентябрь

— Не представляю себе вас беспомощной и от кого-то зависящей.

— Старческая немощь рано или поздно настигает всякого.

Они оба замолчали. И в тишине снова стали слышны отдаленные, разрозненные ружейные выстрелы за холмами.

Вайолет усмехнулась:

— У них-то там, по крайней мере, все идет удачно.

— Кто это стреляет?

— Члены охотничьего клуба, что съехались сюда. Ну, и Арчи Балмерино с ними.

Она поглядела на Ноэля.

— А вы не охотник?

— Нет. У меня даже ружья никогда не было. Я получил совсем другое воспитание. Я ведь вырос в Лондоне.

— В том чудесном доме на Оукли-стрит?

— Да.

— Счастливец.

Ноэль покачал головой.

— Стыдно признаться, но я не чувствовал себя счастливцем. Я ходил в обыкновенную школу и страдал из-за того, что у мамы не было денег, чтобы отдать меня в Итон или Харроу. Да еще, как раз когда я дорос до школы, наш отец оставил семью и женился на какой-то особе. Не то чтобы мне его не хватало, я ведь его, в общем-то, мало знал, но почему-то его уход причинял боль.

Она не стала попусту выражать ему сочувствие, а подумала о Пенелопе Килинг и сказала:

— Не так-то легко женщине одной поднимать семью.

— Пока я рос, мне это в голову не приходило.

Вайолет оценила его искренность и засмеялась.

— Молодые не ценят молодости. Но с мамой у вас были хорошие отношения?

— С мамой — да. Хотя время от времени у нас случались скандалы из-за денег.

— Семейные скандалы, как правило, случаются из-за денег. Но материальные заботы вряд ли так уж угнетали вашу мать.

— Да, конечно. Совсем нет. У нее была своя жизненная философия и целый набор правил — поговорок собственного сочинения, которые она произносила, когда сталкивалась с трудностями или в разгар самых резких пререканий. Например, она говорила, что счастье — это умение ценить то, что тебе дано, и богатство — это умение довольствоваться тем, что у тебя есть. Вроде бы убедительно, а вот я никак не мог усвоить эту логику.

— Наверное, умных слов вам было мало.

— Наверное. Так неприятно жить изгоем. Мне хотелось считаться своим в той, другой жизни. Манило блестящее общество. Старинные дома, старинные фамилии, старинные состояния. Нас воспитывали в том духе, что, мол, деньги не имеют значения, но я-то знал, что они не имеют значения, только когда их много.

Вайолет вздохнула:

— Не одобряю, но понимаю. Трава всегда зеленее на другом склоне холма, человеческой природе свойственно желать того, чего не имеешь.

Она подумала об Алексе, об ее очаровательном домике на Овингтон-стрит, о материальном благополучии, которое ей досталось в наследство от бабки с материнской стороны. И в душе у нее шевельнулась тревога.

— Но самое плохое, — продолжала она, — что когда доберешься до той зеленой травы, обычно оказывается, что она тебе вовсе ни к чему.

Он молчал. Она нахмурила брови.

— Скажите мне, что вы о нас всех думаете? — задала она вопрос напрямую.

Ноэль даже вздрогнул от неожиданности.

— Я… я еще не успел толком составить мнения…

— Вздор. Успели и составили. Например, вы, может быть, полагаете, что мы — блестящее общество, как вы выразились? Что мы тут все аристократы?

Он рассмеялся. Хотя, возможно, его смех скрывал некоторую долю смущения. Вайолет готова была это допустить.

— Насчет аристократизма не знаю. Но согласитесь, что вы живете тут довольно роскошно. В южных графствах, чтобы вести такой образ жизни, надо быть трижды миллионером.

— Но здесь Шотландия.

— Именно.

— Значит, вы и вправду считаете нас аристократами?

— Нет. Вы просто другие.

— Не другие мы, Ноэль. А такие же, как все. Самые обыкновенные люди, только нам выпала великая удача вырасти и жить в этом благословенном раю. Не спорю, тут есть и титулы, и землевладения, и большие дома, и некоторые пережитки феодализма, но стоит поскрести любого из нас, вернуться на одно-два поколения назад, и найдешь простых земледельцев, мельников, овцеводов, мелких фермеров. Шотландские кланы — это удивительное явление. Тут не было слуг и господ, все только члены одной большой семьи. Поэтому шотландский горец шагает по жизни гордо, с достоинством, а не мучается комплексом неполноценности. Он знает, что он ничем не хуже вас, а, пожалуй, и получше. Да еще благодаря индустриальной революции и викторианским деньгам многие усердные труженики разбогатели и образовали многочисленный и благоденствующий средний класс. Арчи — третий лорд Балмерино, однако его дед составил себе состояние в мануфактурной промышленности, а рос-то просто на улице. Или вот мой отец, он начал жизнь босоногим сыном мелкого фермера на острове Льюис, но судьба наградила его умом и страстью к образованию. Он зарабатывал себе стипендию за стипендией, пошел учиться медицине, стал хирургом и достиг больших высот — получил кафедру анатомии в Эдинбургском университете, а затем и титул. Сэр Гектор Айкенсайд. Звучит, да? Но он всю жизнь оставался скромным непритязательным человеком, и поэтому его не только уважали, но и любили.

— А ваша мать?

— У мамы как раз совсем другое происхождение. Действительно аристократическое. Она была леди Примроуз Марр, из старинного и знатного приграничного рода, который, исключительно по собственной вине, докатился до полной нищеты. Замечательная красавица была. Прославленная. Миниатюрная, изящная, пепельная блондинка, она носила высокую прическу, и казалось, ее нежная шейка вот-вот подломится под этой массой. Мой отец увидел ее на городском балу или на каком-то приеме и сразу влюбился. Я не думаю, что она ответила ему взаимностью, но он тогда был уже видным человеком, да к тому же вполне богатым, и у нее хватило ума сообразить, с какой стороны ее хлеб намазан маслом. Родня, хоть и не в восторге от такого брака, возражать не стала… наверное, рады были сбыть девушку с рук.

— И как они жили, счастливо?

— По-моему, да. Они очень друг другу подходили. Поселились в высоком, продуваемом сквозняками доме на Хериот-роу, там я и родилась. Мама обожала Эдинбург, светскую жизнь, гостей, театры, концерты, балы, приемы. А отец оставался в душе деревенским жителем, чье сердце — в горах. Он любил Страткрой и каждое лето приезжал сюда рыбачить. Когда мне было пять лет, он купил землю на южном берегу реки и построил Балнед. Отец еще работал, я училась в школе в Эдинбурге, так что сначала считалось, что это вроде как охотничий дом, чтобы проводить свободные дни. Но для меня тут был рай, я весь год только и жила, что мечтой о лете. А когда отец уже оставил службу, мы вообще поселились в Балнеде. Мама пыталась сопротивляться, но у отца была железинка в характере, и ей пришлось, в конце концов, довольствоваться тем, что есть. Она приглашала гостей, всегда было с кем составить партию в бридж, что ни вечер, у нее званый ужин. Но дом на Хериот-роу мы сохранили, и когда, бывало, дожди зарядят совсем уж невыносимо или изо дня в день дует ледяной зимний ветер, она всегда под каким-нибудь предлогом возвращалась в Эдинбург. А то соберется и уедет в Италию или на юг Франции.

— А вы?

— Я же сказала, тут был мой рай. Я росла единственным ребенком в семье и причиняла матери одни разочарования: не только большая и толстая, но к тому же еще и дурнушка. Возвышалась над сверстниками на голову и в танцклассе была безнадежна, ни один мальчик не хотел со мной танцевать. В эдинбургском свете со мной была сплошная мука и все не слава Богу, а вот в Балнеде совершенно не имело значения, какая я с виду. В Балнеде мне можно было быть такой, какая я есть.

— А ваш муж?

— Мой муж, — теплая улыбка преобразила старческие черты Вайолет. — Моим мужем был Джорди Эрд. Я вышла замуж за своего самого лучшего друга, и за тридцать с лишним лет семейной жизни он не перестал быть моим лучшим другом. Не многие женщины могут так сказать.

— Как вы познакомились?

— На охоте, в горах Криген Даб. Отца пригласили в охотничий выезд лорда Балмерино, а так как мама находилась где-то на Средиземном море, он взял с собой меня. Я всегда страшно любила ездить с отцом стрелять куропаток и очень старалась, чтобы от меня был прок, носила его патронташ, сидела с ним в скрадке тихо, как мышь.