Жена Гоголя и другие истории

— Хорошо, так где же в этом предположении, образе или вымысле заключается понятие пространства или времени? В чем оно выражается?

— Не торопитесь. Итак, что мы имеем: небо состоит из множества малых небес, подобно тому как бытие — из множества бытиинок, причем именно бесконечных, поскольку бесконечны ваши вероятные точки отсчета. Пока все ясно?

— Более или менее. Значит, эти малые небеса, которые мы представили, или эти, как вы их называете, бытиинки, точнее, каждая из них и есть пространство или время?

— Да нет же, не путайте: малые небеса, хотя и ограничены (весьма произвольно и исключительно в отвлеченном смысле), тем не менее что-то собой представляют. А пространство или время суть ничто. Это только понятие, ну, самое большее — метод.

— Как метод?

— Для какой цели?

— Э, не придирайтесь к словам. Может, потом все станет понятно, а может, и нет, посмотрим.

— Так что же, в конце концов, такое пространство или время? Мы перед вами уже полностью выложились, пора бы и вам раскрыть свои карты!

— Если в двух словах, то пространство или время — это не что иное, как сама возможность ясно и без малейших усилий понять, что такое небесинки или бытиинки.

— Как, как?

— Не подкопаешься!

— А мы-то думали!

— Погодите, погодите. Давайте по порядку: идея пространства — времени содержит в себе, по их мнению, конечную идею.

— Конечную?

— В том смысле, что эта идея тяготеет к известному пределу, точнее, рассматривает его положительно. Она не столько разграничивает, сколько ограничивает. Они называют ее... идеей длительности.

— Они! А мы, значит, опять погружаемся в полный мрак!

— Но ведь мы же только что сказали... Вот смотрите: предположим, здесь у нас одно небо, а здесь другое...

— Вы хотите сказать, что там, где кончается одно, начинается другое или что одно в любом случае должно кончиться, чтобы уступить место другому?

— Именно.

— Допустим, но как можно мысленно представить себе эти конец и начало, не говоря, разумеется, о том, что оба предполагаемых неба действительно имеют одинаковую природу? Как некое изменение состояния и свойства?

— Нет, нет!

— Тогда как же?

— Исключительно как конец и начало. В данном случае одно из этих понятий можно даже опустить. На выбор.

— Ну нет. Это будет слишком просто. Или, чтобы вы не обижались, слишком сложно. Получается образ, лишенный содержания. Нет, так не годится.

— Следовательно, вы не в состоянии вывести идею конца или начала? (Какой тонкий вопрос! Будь они в состоянии это сделать, они бы уже знали, что такое смерть.)

— Не-ет, идеи конца и начала являются относительными, и только, так что, пожалуйста, не сбивайте нас с толку.

— И тем не менее! (Хотя, на мой взгляд, они совершенно правы: сам-то я разве знаю, что такое смерть?)

— Кроме того, тут возникает еще одна трудность. По вашему собственному определению, эти небесинки или бытиинки бесконечны. Так о каком же тогда конце или начале можно вообще говорить?

— Как, теперь вы отрекаетесь от того, что, было, уже признали?

— Ни от чего мы не отрекаемся. Но даже если и так... Мы все же считаем, что третьего здесь не дано: или бесчисленность, или что-то одно.

— (Они и тут правы, хотя в их рассуждениях еще не хватает последовательности.) Допустим, они бесконечны, но ведь мы всегда можем брать в расчет лишь часть из них.

— Мы, конечно, можем брать в расчет лишь часть из них, полагая при этом, что они бесконечны. Это как если бы наша фантазия растворялась в той же точке, в которой она приобретает форму или должна ее приобрести.

— (Лихо! Не придерешься... Хотя...) Послушайте, оставим в стороне эти дотошные уточнения и постараемся иначе взглянуть на дело. Тогда медленно, но верно мы скорее дойдем до цели. Впрочем, не думаю, чтобы это было так необходимо. Знаете, что я вам скажу? Ваши доводы уже свидетельствуют о понимании вами сути пространства или времени.

— Ну, если вы сами так считаете...

— Да, я даже заранее это предполагал. Понятия вырабатываются по ходу дела, в процессе дискуссии, когда порой едва догадываешься, о чем идет речь. А бесконечные уточнения решительно ни к чему не приведут. Да и наскоком здесь ничего не добиться.

— Хм.

— Ну хорошо, предположим, что так оно и есть. Впрочем, даже если бы у вас до сих пор не было ни малейшего представления об этом злополучном понятии, нам все равно не оставалось бы ничего другого, как идти дальше и слепо надеяться на будущее. А пока что перед нами тупик.

— Итак, предположили — и пошли дальше. Простите, если не ошибаемся, вначале речь шла о какой-то смерти?

— Не беспокойтесь, рано или поздно дойдем и до нее.

— Тогда — вперед!

— Скажите, смогли бы вы... это даже сформулировать и то непросто... смогли бы вы представить самих себя внутри одного из этих вероятных множеств, которые мы назвали небесинками и бытиинками? То есть каждого из вас в одном из них?

— Что?

— Что?

— Это как же?

— Ну вот это уж нет!

— Однако вы даете, профессор, — бытие содержится в части себя? Большее в меньшем? Большое в малом?

— Ха-ха!

— Фьють!

— Так, успокоились и замолчали! Прежде всего при чем здесь бытие? Я говорил о каждом из вас.

— Бытие, именно бытие! Каждый из нас и есть бытие.

— Ай да молодцы! Такое прилежание достойно стен университетов и академий. Вот только меня вы сильно разочаровали. Более того, я в полном отчаянии и прошу ваше воображение, ваш пытливый ум сделать еще одно небольшое усилие. Иначе никакого продолжения не будет и мы можем спокойно разойтись.

— Но ведь это просто невероятно — представить себя замкнутым внутри Бог весть чего!

— Я и сам понимаю, что это невероятно, однако еще невероятнее, если это вообще вероятно, было бы быть замкнутым, поэтому, если идти от более невероятного к менее невероятному...

— Полная неразбериха! Лепит что попало!

— В принципе представить себе подобную вещь можно. Я, например, долго над этим бился и кое к чему все-таки пришел. Видимо, они там воспринимают это точно так же, независимо от того, есть у них на то основания или нет. И если уж мы хотим до конца разобраться в этом деле, если я сам хочу в нем разобраться... увы, я прекрасно понимаю, что не вправе требовать этого от вас.

— Ребята, доставим ему это удовольствие, что нам стоит? А то он еще, чего доброго, расплачется.

— Может, хватит зубоскалить, а?

— Ладно, ладно, будь по-вашему: большее в меньшем. Теперь вы довольны? Итак, каждый из нас замкнут в клочке неба.

— Но это еще не все...

— Как, вам и этого мало?

— Прекратите, я вам говорю, и постарайтесь сосредоточиться.

— Знаете, профессор, мы уже дошли до такого состояния, что готовы согласиться с чем угодно: и с тем, что вселенная бесконечна, и с тем, что она конечна, и с любой другой ахинеей в этом роде.

— Я тоже. Но когда все эти страсти поулягутся, вы поймете: я не виноват в том, что они действительно замкнуты, как вы говорите, в клочке неба или... или времени.

— Что-что они?.. Но ведь это немыслимо! Как им удается? Давайте послушаем, авось что-нибудь и поймем, если верить вашему утверждению о том, что последующее проясняет предшествующее.

— Вот и славно. А теперь — чуточку веры!

— В кого?

— Прежде всего в самих себя. Итак, постарайтесь как следует сосредоточиться, потому что сейчас вы услышите нечто действительно архисложное и совершенно непостижимое. Все, о чем мы говорили раньше, — цветочки по сравнению с этим. Только что мы забавлялись менее невероятным и более невероятным. Именно с последним нам и предстоит столкнуться лицом к лицу. Так вот, они...

— Смелее, нас уже ничем не удивишь.

— Зато я еще способен удивляться решительно всему.

— Ну а поскольку мы все равно предаемся невероятным фантазиям, то самая невероятная из них будет одновременно и самой занятной.

— Если бы я еще знал, как это выразить! Да одного этого было бы вполне достаточно! Ну а пока можно констатировать только обратное. Так что двигаться придется на ощупь. Могу лишь повторить то, о чем вы уже составили себе наиболее общее представление: их большее, то есть большее в их понимании, на самом деле содержится и развивается в собственном меньшем, точнее, в стольких меньших, сколько их самих. Это ясно?