Большая грудь, широкий зад

Проснувшись под утро, я почувствовал резкий запах табака, потом увидел прикорнувшую у стены матушку. В устало опущенных уголках рта застыла слюна. Сыма Тин тоже спал, сидя на корточках на скамье у кана, прямо как коршун. Пол перед каном устилали пожелтевшие окурки.

Кампанию по выдаче замуж овдовевших женщин в Далане проводила Цзи Цюнчжи, которая потом стала моей классной руководительницей. Она приехала из уезда, и вместе с ней появилось несколько напористых, как дикие кобылки, активисток. Они собрали всех вдов и стали разъяснять смысл кампании. В результате их активных действий и конкретных мероприятий почти все вдовы в деревне нашли себе мужей.

Неувязка вышла со вдовами семьи Шангуань. Ни один холостяк не смел позариться на Лайди, потому что все знали: она была женой предателя Ша Юэляна, с ней имел дело махровый контрреволюционер Сыма Ку, и она обещана солдату революции Сунь Буяню. С этими тремя не сравниться никому что при жизни, что после смерти. Матушка подходила под определённые Цзи Цюнчжи возрастные рамки, но вступать в брак отказалась. Активистку Ло Хунся, которая пыталась её уговорить, она отругала и выставила за дверь.

— Шла бы ты знаешь куда! Я твоей матери постарше буду! — бушевала она.

Как ни странно, когда по тому же поводу явилась Цзи Цюнчжи, матушка встретила её приветливо:

— И за кого же ты хочешь выдать меня, милая? — По сравнению с тем, как она привечала Ло Хунся, это было просто небо и земля, хотя прошло всего несколько часов.

— Слишком молодой вам не подойдёт, почтенная тётушка, — заявила Цзи Цюнчжи. — Примерно одного вами возраста лишь Сыма Тин. У него репутация хоть и запятнана, но своими заслугами он вину загладил. Да и отношения между вашими семьями не совсем обычные.

Матушка криво усмехнулась:

— Его младший брат мне зятем приходится, красавица!

— Какое это имеет значение! — возразила Цзи Цюнчжи. — Вы же не кровные родственники.

Общая свадебная церемония сорока пяти пар проходила в полуразрушенной церкви. Я тоже присутствовал, хотя было ужасно противно. Матушка стояла среди вдов, и её опухшее лицо заливала краска. Стоявший в рядах мужчин Сыма Тин без конца чесал покалеченной рукой голову. То ли чтобы покрасоваться, то ли чтобы скрыть смущение — не знаю.

От имени властей Цзи Цюнчжи поздравила новоиспечённые пары и вручила по куску мыла и полотенце. Деревенский староста выписал свидетельства о браке. Принимая полотенце и свидетельство, матушка застеснялась, как молоденькая.

От гадливости у меня внутри всё будто горело, лицо пылало от стыда за матушку. Стена, где висел когда-то жужубовый Иисус, теперь была покрыта слоем пыли. А на возвышении, где меня крестил пастор Мюррей, стояла толпа не ведающих стыда мужчин и женщин. Они прятали глаза, словно воришки. Матушка вон уже седая, а собирается замуж за старшего брата собственного зятя. Да не собирается, вышла уже! И ничего за этим браком нет, кроме желания Сыма Тина не таясь спать с матушкой под одним одеялом. И он будет лапать её роскошную грудь, как лапали груди моих сестёр Сыма Ку, Бэббит, Ша Юэлян и Сунь Буянь. При мысли об этом меня словно шальной стрелой пронзило и на глазах выступили слёзы ярости. Женщина из чиновных бросила в сторону растерянных новобрачных горсть пожухлых лепестков чайной розы. Будто грязные капли дождя или высохшие птичьи перья, они осыпали тронутые сединой, но блестевшие от настоя коры вяза волосы матушки.

Я выскочил из церкви, словно перепуганная собачонка. На пустынной улице, как живой, мне явился пастор Мюррей. Он медленно брёл в своём чёрном халате. Лицо грязное, в волосах желтоватые ростки пшеницы. Глаза печальные, две стылые красные виноградины. Я сообщил ему, что матушка сочеталась браком с Сыма Тином. Лицо у него передёрнулось, как от боли, и он весь вместе с чёрным халатом разлетелся на мелкие кусочки, словно прелая черепица, и испарился завитушками вонючего чёрного дыма.

Старшая сестра, изогнув белоснежную шею, мыла во дворе густые чёрные волосы. Она стояла, склонившись над тазом, и прекрасные розовые груди весело и мелодично ворковали при этом, как две иволги. Когда она выпрямилась, несколько капель чистой воды скользнули по ложбинке между ними. Подняв руку, она подобрала волосы сзади и, прищурившись, глянула на меня с холодной усмешкой.

— Слышала? Она за Сыма Тина выходит!

Снова та же усмешка и полное безразличие.

В воротах показалась матушка с этими позорными лепестками на волосах. Она вела за руку Юйнюй, а следом печально плёлся Сыма Тин. Старшая сестра взяла таз и выплеснула воду, веером сверкнувшую в воздухе. Матушка вздохнула, но ничего не сказала. Сыма Тин достал из-за пазухи свою медальку и протянул мне. «Подлизаться, что ли, хочет или заслугами похвастаться?» — думал я, мрачно уставившись на застывшую у него на лице деланную улыбочку. Он отвёл взгляд и тихо кашлянул, чтобы скрыть смущение. Я схватил его медальку и швырнул изо всей силы. Волоча за собой золотистую ленточку, эта в общем-то нелегонькая штуковина птичкой перелетела через крышу дома.

— А ну подними! — раздался окрик матушки.

— Не подниму! Ни за что не подниму!

— Ладно, ладно! — встрял Сыма Тин. — Чего её хранить, никчёмная вещь.

Матушка дала мне затрещину. Я притворно рухнул навзничь и принялся кататься по земле, как осёл.

Матушка поддала мне ногой, а я злобно выдохнул:

— Бесстыжая! Бесстыжая!

Она замерла, горестно свесив большую тяжёлую голову, и из груди её вырвался то ли вой, то ли плач; потом она резко развернулась и бросилась в дом. Сыма Тин вздохнул, присел под грушу и закурил. Выкурив несколько сигарет подряд, он встал:

— Иди, поговори с матерью, старший племянник. Не позволяй ей плакать.

Он достал из-за пазухи свидетельство о браке, разорвал на куски, швырнул на землю и, сгорбившись, вышел со двора: со спины — старик стариком, одной ногой в могиле.

Глава 30

Старинные тёмные очки с алмазной полировкой Сыма Ку подарил своему почтенному наставнику господину Цинь Эру в день рождения, будучи на пике своей военной славы и власти. И вот теперь, нацепив на нос этот контрреволюционный подарок, Цинь Эр сидел за сложенной из позеленевших кирпичей кафедрой с учебником родной речи в руках и дребезжащим голосом тягуче зачитывал сочетания иероглифов. Шёл урок для первого набора разновозрастных первоклассников дунбэйского Гаоми. Тяжёлые очки учителя сползли на половину изогнутого крючком носа; с кончика носа свешивалась зелёная сопля. Казалось, она вот-вот упадёт, но почему-то не падала.

— Да ян да. — Большие козы — большие, — выпевал Цинь Эр. — На дворе стоял палящий июньский зной, а он восседал в чёрной бархатной шапочке с красной кисточкой и в чёрном стёганом халате.

— Да ян да! — вопим мы, стараясь произносить слова так же, как он.

— Сяо ян сяо. — Маленькие козы — маленькие, — заунывно выводит он.

На улице жарко и душно, в классе темно и сыро, мы все босиком и в коротких штанах и при этом обливаемся потом, а он сидит разодетый, но лицо мертвенно-бледное, губы посинели, будто озяб.

— Сяо ян сяо, — повторяем мы звонкими голосами.

В классе висит застарелый запах мочи, как в давно нечищенной овчарне.

— Да ян сяо ян шань шан пао. — Большие козы и маленькие козы бегают по горам.

— Да ян сяо ян шань шан пао, — повторяем мы.

— Да ян пао, сяо ян цзяо. — Большие козы бегают, маленькие козы блеют.

— Да ян пао, сяо ян цзяо, — опять повторяем мы.

Учитывая мой обширный опыт общения с козами, я знаю, что большая коза с длинным выменем бегать не может. Ей и ходить-то неудобно, какое там бегать! То, что маленькие козы блеют, вполне может быть, и то, что бегают, тоже возможно. Большие козы мирно пасутся себе на лугу, а козлята — те, да, бегают и блеют. Так и подмывало поднять руку и задать вопрос, но я не осмелился. Перед учителем всегда лежит линейка — специально, чтобы лупить по ладоням.