Дело чести

— Я хотел спросить вас… Насчет завтрашнего… — начал Квейль.

— Вы нашли ее?

— Да.

— Что она решила?

— Не знаю. Во всяком случае, если решит ехать, она будет у вас в гостинице в двенадцать.

— Прекрасно, — ответил Лоусон и выпил. — Постараюсь ее устроить.

— Я не уверен, что она захочет ехать, — продолжал Квейль. — Ее брата убили на фронте.

— Знаю. Кто вам сказал?

— Она сказала, — ответил Квейль.

— Ее отец не говорит своим, но он думает, что его расстреляли фашисты.

— Господи!

Квейль вспомнил взвод солдат тогда, в Янине, и дождь, и представил себе, что у одного из тех, у юноши — лицо Астариса, и хотя в действительности они не были похожи, он ясно представил себе, как это было, и это переполнило чашу.

— Боже мой! Какой ужас! — сказал он тихо. — Какой ужас!

— Выпьем еще, — предложил Лоусон.

— Нет, не буду. — Квейль покачал головой. — Пойдем, Хикки.

— Да, да. Мне пора спать. Я думаю, они ночью опять засыпят бомбами аэродром.

Перед Квейлем все время стоял образ Астариса Стангу, расстреливаемого взводом солдат, и он чувствовал, что образ этот как-то связан с окружающим шумом, и это угнетало его.

— Слушайте, — сказал он Лоусону. — Я приду к вам в гостиницу завтра в двенадцать.

— Вы тоже хотите ехать?

— Нет. Я по поводу Елены.

— Хорошо, — ответил Лоусон. — Всего наилучшего.

— Всего, — ответили оба летчика. Когда они прошли мимо эстрады, до них донеслись напоследок крики, и, толкая вертящиеся двери, Квейль услыхал звуки рояля, весело и плавно льющиеся из-под пальцев пианиста, хотя он так и не мог разобрать, что тот играет.

Все исчезло, когда вертящиеся двери отделили их от того, что делалось в ресторане. Вместо этого их слух наполнился грохотом продолжающейся бомбежки Пирея, который вытеснил прежние впечатления. Квейль почувствовал всю реальность бомб; ему стало легче на душе. Они сели в машину и поехали на аэродром.