Волосы Вероники

— Есенина, — сказал я.

— Выговорок вам готовит Артур Германович, просил меня справки навести насчет вашей личной жизни… — доверительно трещал Гейгер. — Отказаться не посмел, но против вас и пальцем не пошевелил…

— Скажу я об этом Скобцову, — пригрозил я.

Честно говоря, я не знал, что мне делать: рассмеяться или послать ко всем чертям этого приторного болтуна?

— Не скажете, Георгий Иванович, — заулыбался Гейгер. — Не такой вы человек, чтобы капать на людей…

— Это ваша привилегия? — съязвил я.

— Не плюйте в колодец… Я ведь еще могу вам пригодиться, — ласково ворковал Гейгер. — Не вышел я еще в тираж, ох не вышел!

— Зря распинаетесь, Григорий Аркадьевич, — ска зал я. — Начальником вашим я никогда не буду, так что проку вам от меня никакого.

— Пути господни неисповедимы, — улыбался он. — Не зря же меня прозвали Гейгером? Я за версту чую перемены…

Мы вошли в вестибюль, и Гейгер Аркадьевич наконец от меня отвязался. Не успел я переступить порог своего кабинета, как позвонил Скобцов и, вежливо поздоровавшись, попросил зайти к нему. По пути я заглянул в кабинет к Великанову, но того не было на месте. В мрачном настроении я пришел к Артуру Германовичу. После собрания мы не виделись и не разговаривали. Он встал из-за письменного стола, протянул руку, кивком пригласил сесть на придвинутое к столу кресло. Когда он хотел выглядеть дружески настроенным, он выходил из-за письменного стола и усаживался в другое кресло, напротив, как бы подчеркивая свое расположение и неофициальность обстановки. Сейчас он остался на месте.

Как и всегда, Артур Германович выглядел свежим, подтянутым, энергичным. Свои красивые серебряные волосы он отпустил по моде подлиннее, они завивались колечками на воротнике белоснежной рубашки, налезали на хрящеватые приплюснутые уши. Коричневый с иголочки костюм сидел на нем отлично, начищенные полуботинки пускали крошечные зайчики.

— Вы догадываетесь, зачем я вас вызвал? — осведомился он, доставая из пачки сигарету. На меня он не смотрел, но на лице его не было и тени раздражения или недовольства. Протянул руку и взял со стола зажигалку, мелодично щелкнул, и высокий голубой огонек облизал длинную сигарету.

— Вам Великанов ничего не передавал? — в свою очередь задал я ему вопрос.

— При чем тут Великанов? — излишне резко вырвалось у него, это лишь и выдало его недовольство мною. — Мне неприятно говорить об этом, но вы три дня отсутствовали на работе. Никого не поставили в известность, даже своих сотрудников! Вы нужны были, больше того, с вами хотел побеседовать работник райкома партии… Неужели вы думаете, что теперь все вам будет сходить с рук?

— Я так никогда не думал, — ввернул я.

— Признаться, не ожидал от вас такого… В какое положение вы меня ставите? Только что покритиковали меня на партийном собрании, а я вам объявляю взыскание? При желании подобные мои действия можно расценить как зажим критики. А с другой стороны, я не имею права спустить вам подобную вольность… Да что вольность! Грубое нарушение трудовой дисциплины! — Он сделал усилие и остановил на мне свой рассеянный взгляд. — Георгий Иванович, неужели вы не могли позвонить или дать в конце концов телеграмму? Как прикажете все это понимать?

— Черт бы побрал Великанова! — пробормотал я, поняв, что тот ничего не сообщил начальству о моей поездке в Москву.

— Опять Великанов! — поморщился Скобцов. — Пишите объяснительную записку на имя… — он замешкался, — …на имя и. о. директора товарища Гоголевой. Должен честно признаться, мне крайне неприятна эта миссия… Но вы ведь сами ставили вопрос об увольнении Грымзиной, когда она стала манкировать своими прямыми обязанностями в отделе? Да и ваше страстное выступление на собрании…

— Далось вам мое выступление! — вырвалось у меня.

— Ну как же! — не отказал себе в удовольствии подковырнуть меня Скобцов. — Вы так горячо ратовали за дисциплину в институте… И вдруг с вами такой пассаж!

— Именно «пассаж», — усмехнулся я. У вас все?

— Георгий Иванович, что все-таки случилось? — в голосе Скобцова неподдельное любопытство. — Загуляли? Вроде на вас не похоже… Должна же быть какая-то веская причина? Вы никогда не производили впечатление легкомысленного человека… Зачем же вы сами себе подложили свинью?

Мне не хотелось ему объяснять причину, да и вряд ли он меня понял бы. Пожалуй, и другие не поймут! И Скобцов тысячу раз будет прав, если влепит мне выговор. Может, даже и строгий…

— Я в объяснительной укажу причину, — сказал я и направился к выходу.

— Георгий Иванович, а вы смелый человек, — задумчиво проговорил Артур Германович.

Второй человек мне сегодня говорит, что я смелый. Велика смелость — правду в глаза сказать! Собрание, мое выступление — все это уже было в прошлом. Настоящее у меня — Вероника, Оксана, Варя, моя новая жизнь…

Через два часа после того, как я передал секретарше Гоголевой объяснение, на доске появился свежеотпечатанный приказ о вынесении мне выговора за самовольную отлучку в Москву. Внизу, где надпись «верно», красовалась размашистая подпись Скобцова. Не дождался отсутствующей Ольги Вадимовны и сам подмахнул приказ! Впрочем, я на него не был в обиде, сам виноват, что не послал из Москвы телеграмму с просьбой о краткосрочном отпуске по семейным обстоятельствам. Но кому объяснишь, что мне было тогда не до этого? А как бы обрадовался Скобцов, если бы Новиков написал жалобу на меня в институт, что я ему морду набил!.. Может, еще и напишет. Говорят же, что несчастья и беды не приходят в одиночку…

Сотрудница отдела технической информации сообщила мне, что Геннадий Андреевич Великанов с понедельника числится в командировке в Пскове. Вернется через неделю.

В самом мрачном настроении в три часа я отправился в конференц-зал, куда пригласили всех сотрудников института. Заведующий отделом обкома партии, тот самый, который присутствовал на последнем собрании и поддержал меня, представил нам нового директора института… Гоголеву Ольгу Вадимовну. Сидевший позади меня Гейгер тихонько толкнул меня в спину и прошептал:

— Да здравствует королева!

Неожиданно он захлопал в ладоши, некоторые поддержали его, но в общем хлопки были слабые, неуверенные. Если программист и хотел польстить Гоголевой, то это у него получилось неудачно.

— Поспешил Артур Германович с приказом-то, — хихикнул он.

Я промолчал, подумав, что вот уже второй раз подряд Гейгер почему-то оказывается в кресле как раз позади меня. Что это он, нарочно или совпадение?..

Незадолго до конца рабочего дня позвонил… опять все тот же неугомонный Гейгер!

— Георгий Иванович, не сочтите за труд спуститься вниз и взглянуть на доску приказов, — и, в своей неприятной манере хихикнув, повесил трубку.

«Как бы не так! — подумал я. — Бегом побежал…» Однако через несколько минут стал вертеться в кресле, работа не шла на ум. Что там могло еще приключиться? Вздохнув, поднялся и спустился в вестибюль. На доске приказов не было бумажки с объявленным мне выговором. Откуда ни возьмись, появился Григорий Аркадьевич.

— Тю-тю, приказик-то, — улыбался он. — Снят и с отвращением брошен в мусорную корзиночку! Поторопился Артур Германович, поторопился…

— А вам-то что за дело? — обозлился я. — Небось караулили, когда я приду сюда?

— Был грех, был…

— Что вы за человек, Григорий Аркадьевич!

— Рад за вас, честное слово, — рассыпался он мелким бесом. — Знаете что, Георгий Иванович? Не заглянете ко мне сегодня после работы, а? Отметим назначение нового директора, у меня для дорогих гостей коньячок армянского разлива… Вы у меня еще не были? — Он со значением посмотрел мне в глаза. — Не обижайте, я уже жене позвонил, ждет.

— Вы меня хотите отравить? — неудачно пошутил я.

— Времена Моцарта и Сальери миновали, — нашелся он. — Канули в вечность.

— Теперь своих врагов домой на ужин приглашают и превращают в друзей, — злословил я.

— Какой же вы мне враг, Георгий Иванович? — устыдил меня Гейгер. — И как язык у вас повернулся такое сказать?