«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

— Олбан, Олбан. — Кто-то осторожно трясет его за плечо.

Олбан открывает глаза.

Уже ночь, он сидит в каминном зале Гарбадейла. В голове проносится: что-то случилось. Что-то непоправимое, ужасное. Потом вспоминает.

Блейк? Блейк?!

— Олбан! Олбан! — Человек, трясущий его за плечо, — это Чейни, гражданский муж кузины Клэр.

Он встряхивается, пытаясь проснуться.

— Здорово, Чей. Прости. Что такое?

— Это тебя.

— Что? К телефону?

— Да, тебе звонят.

Он смотрит на часы у себя на запястье. Десять минут пятого. Телефонный звонок — ему, сюда? Только бы это не было связано с ВГ.

— Кто?.. — начинает он говорить, потом кашляет. С трудом встает на ноги, испытывая боль в мышцах.

Ну пожалуйста, нет, только не ВГ. Нет, только бы не из полиции, не со спасательной станции, не из больницы. Пожалуйста, только не это, после всего, что на него обрушилось. Только не это. Олбан пытается внушить себе, что это сон, но знает, что не спит.

Умоляю, только не ВГ. Умоляю, что угодно, только не это.

— А кто? — наконец спрашивает он.

— Понятия не имею. Из Гонконга.

Олбан спешит по коридору вслед за Чейни в кабинет Нила Дэррила, домоуправителя. Они проходят через танцевальный зал, где еще в разгаре дискотека, правда, без грохота, зато в мигающих огнях. Похоже, половина гостей еще бодрствует, хотя танцует всего человек десять — двенадцать, которые мелькают вокруг него в судорожных позах.

По крайней мере, это не связано с ВГ, по крайней мере, звонят не из-за нее. Просто не учли разницу во времени, вот и все.

— Спасибо, — говорит Олбан, садясь за стол Нила Дэррила и поднимая лежащую рядом с телефоном трубку.

Кабинет небольшой, в нем шкафы с папками, компьютер, ксерокс, повсюду картотечные ящики. Чейни прикрывает за собой дверь, оставляя Олбана одного.

— Алло?

— Олбан? — слышит он знакомый голос. В нем звучит такая тоска, что Олбана пробирает холод.

— Блейк? — спрашивает Олбан, начиная задыхаться. Сентиментальщина, но он ничего не может с собой поделать. И все же надо взять себя в руки.

— Привет, Олбан. Мне сказали, ты… Ты знаешь правду.

— Да, похоже, так. — Он не находит подходящих слов, пытается сообразить, не позвонил ли кто-нибудь — Лорен? Сама Уин? — ему в Гонконг, если все пляшут под одну дудку, но в голову ничего не приходит. Как он может быть уверен?

— Просто хочу сказать, как я виноват, — сказал Блейк. Голос его звучал достаточно отчетливо, хотя звонил он, как понял Олбан, с мобильного.

— Ничего… Все нормально. Конечно, я, так сказать, немного… ну, в общем, немного прибалдел, но…

— Я всегда хотел, чтобы ты был в курсе, но не хотел, чтобы тебе открылась правда, понимаешь меня?

— Вроде понимаю.

— Теперь слишком поздно. Мне легче оттого, что ты знаешь, но вместе с тем — невыносимо. Не думай обо мне плохо. Не было дня, чтобы я не сожалел о случившемся. Очень рад, что познакомился с тобой. Ты будешь… — Голос его пропадает, и Олбан слышит те помехи, какие появляются, когда трубку прижимают щекой к плечу. — Ты еще слушаешь?

— Конечно, — отвечает Олбан.

— Коротышки-кули разбрелись кто куда — время-то обеденное. Но народу — прорва, машин полно…

— Послушай, Блейк, — говорит Олбан. — Знаешь… я думаю… по-моему, нам надо встретиться. Если хочешь, могу…

— Прости, — говорит Блейк, из трубки доносится тяжелое дыхание. — Боюсь, я этого не выдержу. Я так виноват… — Он издает странный звук, как будто с ним что-то происходит. Слышится нечто похожее на вздох, потом опять шорох трения. Вздох теперь сменился ветром, сильным ветром.

— Блейк?

— Прости, — громко повторяет Блейк, и голос его сносит ветром. — Ты переживешь. — Звук ветра перерастает в крик, а может, это и есть крик.

Олбан начинает понимать, что происходит. У него начинают вставать дыбом волосы.

— Блейк! — кричит он.

— …сти, сын.

Вслед за тем — только шум ветра. Потом глухой удар, а дальше — ничего.

10

Кто б мог подумать, что в конце концов сойдусь я с толстухой Мифти? Странная штука жизнь, доложу я вам. Сорванцы еще, бывает, просятся к папке (хотя почему — хрен его знает: ведь лупил их этот сукин сын почем зря), но они уже ко мне тянутся, а старший, Мозель, нет-нет да и назовет меня папой, и, хотя это, не скрою, пока малость непривычно, у меня, без балды, горло перехватывает, и я для этих разбойников в лепешку расшибусь. Честно.

В общем, все помаленьку. Сейчас только были у Олбана в гостях, оттянулись там на славу, спасибо ему огромное. Дом у него — зашибись! Считается, что прямо в Перте, в городской черте типа, но на самом деле за рекой Инч — ну, вы представляете, где это, там еще парк, что ли, зелени полно — от центра десять минут пешком, шикарный район. Нам, кажись, там всегда рады, даже детворе. И кореша можно с собой привести. У них дома все запросто, только кто ширяется — того на порог не пускают. Может, и сурово, конечно, — это как посмотреть, но ведь и с соседями, поди, считаться нужно, а народ-то там ой-ой-ой.

Познакомились и с бабой его. Извиняюсь, с подругой. Хороша, конечно, первый класс. Вначале Мифти решила, что девка малость с гонором, потому как говорит заумно — ну, за Олбаном тоже такое водится, — но они тут погоняли шары на бильярде, и даже толстуха Мифти согласилась, что Верушкенция эта просто клевая. Конечно, любит ввернуть ученое словцо и, бывает, гонит какую-то тюльку, но это не оттого, что выдрючивается, а просто такая у нее речь. Ну, так мозги у чувихи устроены.

Вообще-то, наш великий Ол-ибн-Бан на нее запал не по-детски, а этого парня нечасто увидишь с улыбкой от уха до уха — только когда подруга у него под боком.

Частенько мотается к ней в Глазго — там у нее своя хата; посмотришь, как они друг над другом прикалываются и хохочут, как обнимаются и все такое — словом, воркуют, как голубки, — и думаешь: пора бы вам, ребята, съехаться, но всякий раз что-то там не срастается. Сами-то говорят, им и так неплохо. А по жизни у них все путем, это точно.

Так что дела у парня идут нормально. Кто-то из родственников его, а может, и не один приказал долго жить и оставил ему нехилое наследство (чувак и раньше не бедствовал, но жмотом никогда не был).

Плюс к тому он еще состоит в родстве с теми Уопулдами, что придумали игру «Империя!», в которую мы сражались с Бербом, пока не раздолбали его приставку. Громила Ол даже подумывал одно время переименоваться в Уопулда — то бишь фамилию сменить для солидности, но это, я считаю, придурь: носишь ты достойную шотландскую фамилию, Макгилл, и будь доволен; хорошо хоть он потом одумался — Макгилл был, Макгиллом и остался. Мне еще в голову пришло: а отец-то с матерью что скажут? (Их, кстати, я тоже встречал — выгуливал как-то собак и заскочил к Олбану… это… на чашку чаю — славные старики.)

Короче, ищет парень, куда себя приложить; пока еще не нашел, но что-нибудь дельное выберет, не сомневайтесь. Сейчас вот подумывает купить землю, чтоб непременно в лесу, на озере, к западу отсюда, но не очень далеко — хочет открыть типа интернат для трудных подростков, «Курсом на жизнь» ⁵⁹ или как-то так, хотя, конечно, получит он жуткую холеру на свою задницу (он и меня убалтывает подписаться на это дело и, видать, совсем мне башку задурил, потому как я ему сказал: ладно уж, хрен с тобой).

В общем, поживем — увидим.