Нежелательные элементы

Он провел Деона в уютную, хотя несколько заставленную мебелью гостиную. С этой высоты из окон открывался великолепный вид на море. Когда Деон похвалил местоположение дома, старик довольно улыбнулся.

— Да, потому я его и купил. То есть участок. Лет пятнадцать назад, даже больше. И стал строиться. Я и тогда предвидел, как все обернется. Теперь бы мне просто недостало средств, — откровенно признался он. — При нынешних ценах…

— Да, земля ужасно дорога, — согласился Деон, а сам в отчаянии спрашивал себя: «Какого черта ты здесь и ведешь пустой разговор с почти незнакомым тебе человеком? Ну и как ты теперь выкрутишься?»

Он заметил на каминной полке фотографии Триш. Снимок примерно тех лет, когда он с ней познакомился. Длинные волосы, на фотографии гораздо темнее, чем в жизни, падают на плечи. Загадочная полуулыбка. Широко открытые глаза, насмешливо изогнутые брови. На другой фотографии Триш в профиль. Сидит задумчиво на берегу канала, на фоне барж и домов непривычной архитектуры.

Деон поспешил отвести взгляд.

— А миссис Коултер как поживает?

Старик как будто не сразу его понял. Затем устало потер виски.

— Моя жена умерла, — сказал он. — Месяц назад. В следующий вторник будет ровно месяц.

— Простите. Я не знал. Мне очень грустно это слышать.

И хотя сама фраза была всего лишь общепринятой формулой, он сказал ее искренне. Ему действительно стало грустно, что Триш, у которой и так много горя, пришлось перенести еще и этот удар, пусть даже такой неизбежный, как потеря матери.

— Простите, — повторил он. — Я пытался звонить вам, но…

Старик сжал губы и воинственно кивнул.

— А я этой проклятой штуки здесь решил не устанавливать, — сказал он с самодовольным злорадством. — Довольно и того, что у меня в аптеке минуты покоя от звонков не было. Вот я и подумал, что, удалясь на покой, я не дам его нарушать.

Деон засмеялся.

— Я вас понимаю. Возможно, в один прекрасный день я последую вашему примеру.

Господин Коултер снова кивнул.

— Когда мне что-нибудь нужно, я иду туда сам. Ноги меня еще хорошо носят.

На старости лет у него, вероятно, завелись причуды, подумал Деон. Хотя надо сказать, старик на удивление хорошо сохранился. На прогулке мне, пожалуй, за ним не угнаться.

И, чтобы переменить тему, спросил:

— Ну, а Триш? Патриция, хотел я сказать. Что она пишет?

— Как пишет? — проговорил старик подозрительно, и в его голосе послышалось раздражение. — Она ушла с малышом на море, — он бросил взгляд на миниатюрные каминные часы, по сторонам которых стояли фотографии Триш, — …всего полчаса назад.

И снова ощущение, что он сейчас задохнется.

— Она здесь?

— Конечно, — будничным тоном ответил старик. — А разве вы не знали? Понимаю. Так вот почему… — Он засмеялся, но тут же снова стал серьезным. — Она приехала побыть со мной, когда Мэри… ее мать умерла.

Деон кивнул.

— Да-да, конечно.

— А вы не знали? Она не писала вам о том, как чувствует себя мальчик?

— Нет. Но мне хотелось бы ее повидать.

Старик взглянул на него проницательно и чуть насмешливо, как иногда глядела Триш.

— Это не так трудно, — сухо сказал он. — Она всегда ходит на пляж с гротом. Он в том конце городка.

Теперь, когда может ее увидеть, хочет ли он этого? Еще не поздно вернуться. Во всяком случае, остановись и подумай. Чего он хочет, в конце концов? Чего добивается?

Они играли в песке за полосой водорослей, плавника и всякого мусора, которая отмечала высшую точку прилива. Триш с помощью детского ведерка делала куличи из песка, а мальчик тут же разрушал их, вереща от восторга.

Триш увидела его и медленно поднялась на ноги, отряхнув с юбки песок неторопливо и как-то застенчиво. Он шел к ним по пляжу, спотыкаясь в своих городских туфлях, а она смотрела на его лицо.

Мальчик поднял голову и сразу тревожно оглянулся на мать. Она улыбнулась ему, и он, успокоенный, вернулся к своей игре.

Деон подошел, и мгновение они оба молчали. На ее лице было точно тс же загадочное и чуть насмешливое выражение, которое он только что видел на фотографии в доме ее отца. И он понял, что Триш не позировала фотографу, а, наоборот, тот поймал ее обычное выражение. Но с тех дней он это выражение не запомнил.

— Здравствуй, Триш, — нерешительно произнес он.

— Здравствуй.

Спокойно принимая ситуацию, не спрашивая: «Откуда ты? Зачем ты приехал?»

— Как поживаешь?

— Хорошо.

— Я рад.

Они сидели рядом и смотрели, как мальчик возится в песке.

— А Джованни?

— Не лучше. Но к счастью, и не хуже. Во всяком случае, так мне сказали, когда я привезла его на обследование.

— Когда это было?

— Полтора месяца назад. Видишь ли, мама умерла. Вот почему я здесь.

— Знаю. Мне очень жаль, Триш.

Она не спросила, откуда он знает, и просто поблагодарила за участие, ласково и спокойно.

— Что же они сказали? Врачи, которые смотрели Джованни? Я полагаю, это было в Италии?

— Нет. Собственно говоря, я ездила в Англию. И в Лондоне показала его специалисту.

— А-а. — Он слегка обиделся. Она не поверила ему?

Она тотчас уловила его чувство, но тщеславие ее не трогало ни в себе, ни в других.

— Я должна была убедиться. Пока есть хоть какой-то шанс.

— И что он сказал, этот лондонский врач?

— То же, что и ты. Сужение трехстворчатого клапана, недоразвитость правого желудочка. И тоже рекомендовал обходное шунтирование. Но я ответила, что это недостаточно хорошо.

Он чуть было не рассказал ей все. У него уже готово было сорваться признание: «Я работаю над тем, что будет много лучше для твоего малыша», но он заставил себя сдержаться. Что это даст, если все-таки ничего не получится?

А где-то шевельнулась мысль, но он не стал ее продумывать, знал, что она не исчезнет, что ей нужен срок, чтобы оформиться и развиться (исходная клетка разделяется, образуя две клетки, которые со временем превратятся в великое множество). Но пока пусть, неосознанная, тусклая, эта мысль покоится, медленно обретая форму, там, в смутных глубинах подсознания.

Вместо этого он спросил:

— Ты долго еще тут пробудешь?

— Еще месяц, я думаю. Может быть, полтора. У отца сильный характер, и он выдержал. Но конечно, ему нелегко. Когда человеку под семьдесят…

Во всяком случае, месяц.

— Я бы хотел увидеться с тобой, — откровенно признался он. — Перед тем, как ты уедешь.

— Разумно ли это?

— Думаю, что да.

Она зачерпнула ладонью песок и смотрела, как он сеется сквозь пальцы.

— Не уверена.

Он упрямо возразил:

— А я уверен.

Взгляд искоса, не лишенный кокетства.

— Ты всегда был уверен в себе, не правда ли?

И молчание, и невысказанные воспоминания — светлые и тягостные. День, когда они оба сбежали с занятий (он был тогда на пятом курсе), доехали на автобусе до Кэмпс-бей, прошли пешком почти до самого Ландудно, отыскали укромную бухточку и купались нагие в холодной, как лед, прозрачной воде. Его комната с окнами на задний двор, со скрипучей кроватью, с дверной защелкой, которая имела обыкновение открываться в самые неподходящие минуты. Пронзительный крик Триш в ванной… нет, об этом он думать не будет.

Они заговорили о прошлом, и вдруг она спросила:

— Где ты познакомился со своей женой?

Он насторожился. Значит, он ей не совсем безразличен?

С притворной небрежностью он ответил:

— На вечеринке.

Она засмеялась.

— Вероятно, почти все знакомятся именно на вечеринках. Банально, не правда ли? Хотя, с другой стороны, для этого их и устраивают. С Робом я познакомилась тоже на вечеринке.

Он посмотрел на нее с недоумением, решив, что она говорит о Робби Робертсоне. Потом вспомнил.

— А! Твой американец?

— Да.

Спокойно, без тени печали или горечи она начала рассказывать об американце, который был ее любовником в то время, пока она жила в Испании.

Они познакомились в Малаге на вечеринке, устроенной двумя женственными блондинами, которые писали изящно-пикантные и пользовавшиеся огромным успехом биографии знаменитостей без согласия этих последних. Роб был их любимым будущим писателем. Ей он показался обаятельным — почти таким же обаятельным, как хозяева дома. После вечеринки он просто переехал к ней и с тех пор они жили вместе.