Горькую чашу – до дна!

– Да.

– По тому делу состоялось первое слушание.

– У тебя возникли большие трудности?

– Довольно-таки. Они хотели во что бы то ни стало выяснить, где сейчас Шерли.

– Они ее ищут?

– Думаю, теперь уже нет, так как я… Ты действительно можешь говорить?

– Да. Я в чужом отеле. И один.

– Я сказал на суде, что я отец ребенка. И что Шерли только по моему настоянию пошла к этому врачу.

– Грегори… Грегори… Не знаю, как тебя и благодарить…

– Прекрати. Я звоню не для этого. На меня наложат большой штраф. На Шерли тоже, когда она вернется. За неуважение к суду. Да это ерунда. Скажи мне: как держится твоя жена?

– Она приехала, сияя от счастья. И продолжает сиять.

– Питер, мне трудно тебе это сказать. Но боюсь, что Джоан водит тебя за нос.

– Что-о-о?

В груди моей что-то судорожно забилось. Но я не стал придавать этому значения. Еще не стал. И отхлебнул из третьего стакана.

– Час назад ко мне явился Пол.

Пол, мой слуга-англичанин, работал у меня уже четырнадцать лет. Он бросился бы за своего хозяина в огонь, мой добрый старый Пол. Он ненавидел Джоан. Когда-то мы с ним прожили четыре года одни. Счастливые холостяцкие годы. Он чувствовал себя полным хозяином в доме. Потом появилась Джоан, новая хозяйка. Вот он ее и возненавидел.

– Пол?

– Да. Таким растерянным я его еще никогда не видел. Он сказал, что неделями себе места не находил. И в конце концов решил, что его долг рассказать все хотя бы мне, твоему лучшему другу. Писать тебе он не осмелился. Боялся, что письмо могут…

– Да-да, ясно. Что он тебе рассказал?

– Что к вам в дом наведалась уголовная полиция.

– Уголовная полиция?

– Да.

– Когда?

– Двадцать девятого октября. Он точно помнит дату. Двадцать восьмого у него был день рождения. Полицейские сначала спросили про тебя. Пол ответил, что ты сейчас в Европе. Потом о Шерли. Шерли работала на киностудии. Потом уже о Джоан. Та была дома.

Я выронил стакан, виски потекло по паркету. Горло Перехватило, я задохнулся и не мог выдавить ни слова. Виски оставило темный извилистый след на светлом дереве Пола.

– Говорит телефонистка. Разговор не окончен?

– Нет-нет! Отсоединитесь! Грегори! Грегори!

– Ты вдруг куда-то исчез.

– Нас разъединили.

– Или нас все же кто-то слышит?

Или нас все же кто-то слышал? Я опять весь взмок, за окном в сумеречном каменном мешке двора сгустился мрак. Неужели нас подслушивали? В комнате рядом? Косташ? Уилсон? Или оба? А может, на коммутаторе?

– Говорили ли полицейские с Джоан?

– Да.

– Что… Что они ей сказали?

– Этого Пол, разумеется, не знает. Он сказал, что вид у Джоан был потерянный, когда те спустя час удалились. Она заплакала и заперлась в своей комнате.

Точно так же она повела себя и здесь, в Гамбурге, в нашем номере, несколько дней назад.

– Что… Как ты думаешь, что именно сказали ей полицейские?

– «Как ты думаешь»! Питер, Господи Боже мой!

Что именно сказали ей полицейские? Что они могли сказать? Что Шерли и мой друг Грегори были арестованы при полицейской засаде у гинеколога по фамилии Эрроухэд, что ее подвергли медицинскому освидетельствованию и установили беременность на втором месяце.

И что же? Что же?

– Но если они ей это сказали, почему она мне об этом ни слова, Грегори?

– Это-то меня и пугает. Не получала ли она письма? Советы адвоката? Или просто частное письмо?

– Этого я не знаю. Письмо!

У меня дернулась щека. Каждое утро Джоан набрасывалась на нашу почту как одержимая, чтобы я не взял ее в руки первым. Только теперь мне это пришло в голову. Я видел это своими глазами в те считанные утра, когда уезжал на студию несколько позже обычного. Джоан явно ждала письмо.

Какое письмо? От кого?

– Она непременно должна была бы поговорить с тобой. Верит ли, что я отец ребенка, или нет.

– Но она этого не сделала!

– Такой оборот дела можно объяснить двояко.

– А именно?

– Либо она тайком от тебя поговорила с дочерью, чтобы не нервировать тебя и не мешать тебе работать, и хочет сама как-то уладить это дело.

– Но она ни слова не сказала Шерли. Я бы знал.

– Тогда есть другое объяснение.

– Какое?

– Твоя жена уверена, что отец – ты.

4

Кулак.

Он внезапно рубанул меня под ложечку с такой убийственной силой, так своевольно и властно, что от ужаса меня бросило одновременно в жар и в холод, я выронил трубку и вскочил, шатаясь, с хриплым стоном.

Кулак.

Я почувствовал, что умираю. Тут же, на месте, сейчас.

А если тут же не умру, начнется новый приступ. И если мне не сделают укол, то умру уже из-за этого. Нет смысла закрывать глаза на неизбежное. Я потащился к двери в гостиную, по дороге опрокинул какое-то кресло, наступил на валявшийся на полу стакан, и тот со звоном разбился.

С того момента, как я открыл дверь гостиной, в памяти удержались лишь обрывки ощущений – молодой гений Лазарус Стронг, автор «Конца света», назвал бы их «таши, пятна» как абстрактный манифест в смысле инстинктивной космогении, – но не связная последовательность действий.

Итак, мои пятна.

Массивный Косташ. У меня на пути. Низкорослый Джером. Становится ниже. Еще ниже. Исчезает. Не обращаю внимания. Ковер под ногами едет. Стены клонятся. Картина качается. Зубы стучат. Рот широко открыт.

– …с вами?

– Сейчас… вернусь…

– Питер, мальчик мой…

– Врача…

– Воздух… Пустите меня…

Дверь открыта. Закрыта. Коридор. Лифт. Лифт!

Только не в лифт.

На лестницу. На лестницу.

Опять кулак.

Лезет вверх. Первые ребра. Вторые. Умираю. Умираю. В коридоре красная дорожка. Умираю. Пустой холл. Воскресный вечер. Пустая улица. Стоянка пуста. Все пусто. Все вымерло. Людей нет. Я остался один. И моя машина одна. Багажник. Ящик. Желтая коробочка с зеленой точкой. Черная сумка. Не успею. Умру. Виски не помогает. Закрыть ящик. Закрыть багажник. За руль.

Не могу. Не могу. Не могу вести машину.

Пятна ржавчины. Перед глазами все прыгает. Черное солнце. Черное небо. Ночь. Людей нет. Пусто. Смерть.

Ключ зажигания.

Нельзя мне ехать. Опасно для жизни. Авария. Погибнут люди. Пусть гибнут! Губи их! Трогайся. Ну трогайся же! Умрешь. Умрешь. Вторые ребра. Третьи. Страх. Страх. Машина едет.

НЕМЕЦКИЙ БАНК. КЁНИГСПИЛЬЗЕНЕР ШТУБЕН. Серый бездомный кот. БИЛЬД AM ЗОННТАГ. Дома желтые, черные. Река. Людей нет.

Укол! Быстро!

Правая нога судорожно жмет на тормоз. Педаль к полу. Мотор взвыл. Перекресток. Река. Крутой поворот. Стрелка на 90. Машину заносит.

Руль вправо, влево, вправо. Мотаюсь туда-сюда на сиденье. Вижу себя в зеркальце заднего вида. Лицо синее. Под глазами фиолетовые круги. Язык. Углы рта. Пот течет в глаза. Слепит. Туман. Ледяной туман. Смертный туман. Смерть.

Я… умираю…

– Аррр… аррр…

Человек так не стонет. Это животное. Животное на бойне. Чует запах крови.

– Аррр… аррр… аррр…

Кулак ползет вверх. Выше. Еще выше. Задыхаюсь. Нет воздуха. Страх. Старый страх. И новый. Крутой поворот.

Машину опять заносит. Вписывается в поворот. Машину закрутило. Танцует. Стрелка на 110. Тело скрючено в дрожащую дугу. Лопатки прижаты к спинке. Левая нога на полике. Правая на акселераторе.

Полный вперед!

На полном газу по Юнгфернштигу! Людей нет. И здесь нет. Воскресный вечер. Страх. Страх. Страх.

Нет. Нет. Не вынести. К ней. Налево. Первая улица. Проехал. Тормози!

Руки с руля. Обхватить правое колено. Приподнять.

Стоит неимоверных усилий. Поставить ногу на педаль тормоза. Нажать. Руль сам собой вправо. Безумная удача: машина ударяется о бордюр! Включенная скорость глушит мотор.

Выйти из машины.

Желтая коробочка в руке. Шатаясь, пересекаю улицу. Падаю лицом вниз. Что-то липкое на щеке. Кровь. Поднимаюсь. Кругом никого. Людей нет. К ней. К ней. В переулок.