Из первых рук

А Набат, как человек начитанный, сказал:

—Филистимляне идут на нас, господа.

И девчонки засмеялись с таким ледяным презрением, что чайник Коукер покрылся сосульками.

Одна лишь Коуки, которая была в своем выходном костюме и, как кормящая мать, оставалась невосприимчивой к посторонним влияниям, повела себя как леди. Она подошла к титулованной своре и спросила, знают ли они, куда направляются.

—Это частная мастерская, — сказала она. — Кто позволил вам здесь шлендать?

Тогда Алебастр назвал себя и представил остальных. Коуки подошла к моей стремянке и проревела:

—Эй, мистер Джимсон! Слазьте-ка! Напьетесь чаю и потолкуете с этим людом. Они уверяют, что важные птицы.

—Попроси их подождать, Коуки, — сказал я. Потому что как раз писал старику лоб, и у меня неплохо получалось: лоснящийся розовый купол на фоне коричневой пещеры в скалах. Наружная часть пещеры, за спиной кита, продолжала розовое, но зигзагообразной линией, выделявшейся на фоне неба, чтобы выявить горизонт. Я уже почувствовал, что небо надо делать ровным, как крем. Не однотонным, а сгущающимся к верхнему краю, словно море на дешевых японских гравюрах.

—Попроси их убраться ко всем чертям, Коуки! — заорали хором Джоркс, Набат и девчонки. Заляпанные штукатуркой и забрызганные краской, они были похожи на покрытые разноцветной глазурью пасхальные пирожные. И чувствовали себя на седьмом небе от сознания, что понадобится не меньше недели, чтобы отмыть волосы и отскрести ногти; что они страдают за великое дело — стенную живопись.

—Пусть убираются! — вопили они.— Кто они такие? Грязь уличная.

Но гости были настоящие леди и джентльмены: их улыбки стали еще умильнее, а выражение лиц еще интеллектуальнее. Миловидная леди в первом ряду уже показывала красоты своему джентльмену — не то другу, не то мужу, не то герцогу, — тыкая пальчиком в спину ближайшего плотника и восклицая в экстазе:

—Ах, какой мазок! Восхитительно! Великолепно! Вот тут, тут, где переход в голубое! Сколько воздуха!

Я снова забыл о них. Но несколько минут спустя началась заваруха среди девчонок. Десятая за час. Меджи — мышка, крайняя слева,— вдруг запричитала:

—Ой, мистер Джимсон, сэр, пожалуйста, я больше не могу!

Джоркс, Набат и остальные, особенно девчонки, немедленно обрушились на нее с градом обвинений, насмешек и ругательств. Кто во что горазд. Девчонки готовы растерзать девчонок, у которых не клеится с работой.

—Держись! — крикнул я. — Держись, Меджи. Стой! Ни с места! Папочка уже идет к тебе.

И я на предельной скорости скатился с лестницы. Как раз вовремя, чтобы предупредить потоп.

—Ах, мистер Джимсон, сэр, я не понимаю, что здесь за чем. Все рассыпалось и никак не сходится. Кто-то здесь, наверно, напутал.

—Напутал, говоришь? Ну и что тут такого? Давай твой квадрат. Так, квадрат номер шесть — рыба с ногами. А где он на стене? Не вижу. Вижу — номер девять.

—Ой, мистер Джимсон! Какая я дура — повернула квадрат вниз головой!

И все мальчишки и девчонки заорали, яростно и возмущенно:

—Катись домой, Меджи!

—Вон раззяву!

—Зачем она сюда притащилась, недотепа! .

—Гоните ее в шею, дуру набитую!

Но от Меджи все это отскакивало, как от стенки горох. Влияние росписи, которая сделала ее неуязвимой. Как кормящую мать. Как Коуки. Напевая про себя, она стерла карандаш и стала наносить рисунок наново. На этот раз так, как надо.

—Спасибо, мистер Джимсон.

—Не за что, Меджи. С кем не случается? Сам Микеланджело, как известно из истории, не раз путал квадраты. Ведь цифры придумали арабы, а они ненавидят искусство.

Тут профессор тронул меня за рукав, чтобы привлечь внимание к княгине, герцогу и прочим. Они были такими богатыми, такими милыми и уже так запылились, что грешно было бы их не приласкать.

—Здравствуйте, — сказал я.— Здравствуйте, герцог. Добрый день, княгиня. Добрый день, мистер Смит.

—Мистер Элвин Смит — мультимиллионер, — шепнул мне профессор. И я еще раз пожал руку мистеру Смиту. Вторично. И одарил его знаменитой джимсоновской улыбкой. Специальный многотиражный выпуск.

—Мы тут любовались вашей изумительной картиной, — сказала княгиня. — Такой большой я еще не видела.

—Да, — сказал я. — Отдельные части даже больше других.

—А что она изображает? — сказал герцог. — Хотя боюсь, я задал неуместный вопрос.

Вопрос был действительно из тех, с какими поклонникам лучше не соваться. Но, к счастью для его светлости, я был настроен снисходительно и миролюбиво.

—Не стоит извинений, — сказал я. — Конечно, я не ожидал такого рода вопроса, но вам, как другу, готов дать любые пояснения.

—В таком случае, — сказала герцогиня, — мы все очень просим вас рассказать нам, что это значит.

—Это значит, герцогиня, — сказал я со всей присущей мне светскостью, достойной, по моему убеждению, директора Салона или покойного Чарлза Пииса на скамье подсудимых, — это значит, как ни жаль мне вас огорчать, что надо вставать в семь утра, чтобы не упустить ни одного луча дневного света. Но шутки в сторону! Картина такой величины — а она займет пространство в тысячу квадратных футов — потребует шестнадцать галлонов краски, дюжины три кистей, не говоря уже о лесах и стремянках стоимостью фунтов двадцать, — значит, уйму денег.

—Мы слышали, — сказал профессор, — что темой вашей картины является сотворение мира.

—Не исключено, — сказал я. — Превосходная идея; или как там еще у вас говорится? Эй, Джоркс! — Я увидел, что мальчишка безобразничает. — Сейчас же перестань брызгать на девочек краской. Конечно, от случайностей не убережешься, но кобальт обходится слишком дорого, чтобы им разбрасываться.

—Сколько ваша картина будет стоить? — сказал мистер Смит. — В долларах. В окончательном виде, с перевозкой и установкой.

—Мне очень жаль разочаровывать вас, мистер Смит, — сказал я с тем добродушием, с каким умеют говорить только великие люди, — но я не смогу принять ваше любезное предложение. Как патриот, вы, несомненно, поймете то чувство любви к родине, которое заставляет меня считать, что великое произведение искусства, созданное в Англии, — произведение такого масштаба, — не должно покидать ее пределов. И, по правде говоря, я решил отдать эту картину моему народу. Разумеется, за сходную цену. Но тут, я думаю, мы легко договоримся, — сказал я, доверительно улыбаясь княгине, которая не замедлила откликнуться.

—Ах, мистер Джимсон, я согласна с каждым вашим словом.

—Разумеется, мне придется поставить ряд условий, — продолжал я. — Произведение такого масштаба не войдет в обычную галерею. Для него нужен собор. Вы, несомненно, скажете, что ни в одном из существующих соборов нет соответствующего освещения. И, по правде говоря, — сказал я, широким жестом сбрасывая с себя еще несколько заградительных заслонов, включая электрический нагрудник, противокрысиковый жилет и так далее, — я имел в виду специальное здание, возведенное в районе Трафальгарской площади. Я не знаю, каковы ваши планы, — сказал я, и вся группа забормотала нечто невразумительное, что в зависимости от обстоятельств могло означать либо панегирик Искусству, либо вопрос, долго ли еще до обеда.

—Я не хотел бы диктовать, — сказал я, — но такое здание, сугубо современное по стилю, в конечном итоге обойдется дешевле. В нем должны быть лампы дневного света. Открыто круглосуточно. Обслуживающий персонал желательно в королевских ливреях. Я особенно заинтересован в красных ливреях, чтобы оттенить зеленые тона. И если мне было бы дозволено вторгнуться в область, находящуюся, безусловно, всецело в вашей компетенции, я посоветовал бы в часы, когда закрыты бары, давать посетителям даровую выпивку. Разумеется, по норме. Скажем, по пинте каждому.

—Даровую выпивку? — сказал сэр Уильям. — Вы хотите сказать, за государственный счет?

Я не без удовольствия заметил, что ни один из членов депутации не выказал даже тени удивления по поводу того, что я сказал. Я сразу к ним потеплел. В целом они, безусловно, были самыми цивилизованными, то есть самыми богатыми людьми из всех, с кем мне приходилось встречаться.