"Умирать страшно лишь однажды"

Так что мой – командирский совет: вышли из КПП толпой, если не хотите чтобы вас сопровождали офицеры, ни на каких женщин не смотрите. Смотрите только вперёд на трамвайную остановку или автобусную остановку. Ни каких пивных для вас тоже не существует. И поверьте, если вы так дружненько выйдите из КПП то ни какие крепкие парни вас не заломают. Приедете домой, отдадите деньги своей жене, оставите себе тысяч пять – да ужритесь вы там. Хорошо поваляйтесь по канавам, поблюйте, но только не делайте этого здесь. Отберут ваши деньги и на хрена вы тогда ездили и рисковали своими шкурами. Подумайте?

Честно говоря, речь командира полка контрабасами была воспринята весьма скептически. Контрабасы поухмылялись и когда строй распустились, большая часть просочилась через патрули и затарились спиртным. Через два часа это ублюдочное войско скопилось с тыльной стороны штаба, где было оборудовано окошко для выдачи денежного расчёта. А получали они солидные суммы: кто прибыл в конце января получали в пределах 70-80 тысяч рублей, а кто ещё раньше соответственно и больше. Пьяные контрактники образовали подобие очереди, где продолжали квасить и когда подходила очередь, то многие с трудом воспринимали действительность. В лучшем случаи некоторые из них доползали до газона, где падали на траву и засыпали мертвецким сном. Ну, а в худшем случаи, контрактники сбивались в пьяные стая и уходили в сторону выхода из городка. Попытка командира полка, всё-таки навязать в сопровождение офицеров встретила неожиданную агрессию. Зорин только махнул рукой – Что ж, каждый делает свою судьбу сам.

К вечеру практически все были рассчитаны. Солдаты срочники оказались умнее – они сами обращались к знакомым офицерам, которым доверяли, и те сопровождали их – кого на вокзал, а кого в другое место.

В полку остались лишь человек десять контрактников, продолжавших спать на газоне. У них забрали валявшиеся вещмешки с деньгами и по описи сдали дежурному по полку, чтобы утром вернуть целыми этим дебилам.

Ну, а на утро можно было наблюдать следующую картину: десятки всё ещё пьяных контрактников потянулись обратно в полк. С чугунными от тяжёлого похмелья рожами, облёванные и обосанные они тянулись грязными руками к своим бывшим командирам и просили денег, чтобы доехать до дома. Их обобрали именно по тем сценариям, которые описывал в своём выступлении командир полка. Было лишь одно изменение: крепкие парни отбирали не все деньги, а оставляли каждому по десять тысяч, чтобы те благополучно доехали до дома. Жалости к этим взрослым дебилам не было и денег в основном им никто не дал. А кто всё-таки сумел разжалобить своих офицеров и получил от них деньги, опять нажрались и бесформенными кучами снова валялись на газонах. Но до прихода второго эшелона большинство их постепенно рассосалось.

С контрактниками второго эшелона получилось тоже самое. Зорин вывел на общее построение оставшихся от первого эшелона контрабасов и те, размазывая слёзы и сопли по небритым щекам, с надрывом рассказали как их обобрали. На первый взгляд эти дикие рассказы и горестные вопли, произвели впечатление на прибывших. И те, скинувшись деньгами, послали нескольких ходоков в охотничьи магазины, которые закупили буквально сотню пневматических пистолетов. И к обеду пьяная толпа контрактников была вооружена пневматикой. Сначала они проверили действие пистолетов на бутылках, затем на пьяных добровольцах проверили как это – больно или не совсем больно…. А ещё через час на стадионе вспыхнула "перестрелка", что-то не поделивших между собой двух групп пьяной сволочи. Туда сразу же ринулась группа офицеров, которая разбила до десятка рож контрабасов, отобрали два десятка пистолетов и разогнала дерущихся.

А на следующее утро цепочка обобранных контрабасов опять потянулась в полк.

Наконец пришёл последний эшелон, которым прибыла моя артиллерия. Последующие два дня прошли в хлопотах по быстрому расчёту своих бойцов взвода управления начальника артиллерии и решения других вопросов связанных с артиллеристами. И как то так получилось, что я не смог толком попрощаться со своими подчинёнными. Но придя вечером домой я был растроган – на кухонном столе стоял бочонок с пивом, который занесли мои солдаты, уезжая домой.

Мира Вам и хорошей дороги…

После расчёта полка и перед прибытием нового пополнения образовалась пауза в несколько дней. И я решил съездить в Курган, тем более что звонил Степан Вершинин и сообщил – родители Сашки Шароборина ждут меня.

15 мая я сел на междугородний автобус и через пять часов вышел на автовокзале Кургана, где меня уже ждал Степан с незнакомцем.

– Товарищ подполковник, позвольте представить, отец Саши Шароборина – Андрей Вениаминович.

Мы пожали друг другу руки и перекинулись ничего не значавшими фразами, после чего Степан подвёл нас к новенькой "Волге".

– Вот, товарищ подполковник, купил на боевые…. И ещё деньги остались.

– Молодец, Степан. Только давай договоримся сразу. Теперь я для тебе Борис Геннадьевич… ты всё-таки уже гражданский человек.

Быстро промчались по улицам города и остановились во дворе пятиэтажного дома. Нас ждали: Ольга Аркадьевна – мама Саши и два его брата Владимир и Николай. После суеты знакомства мы сели вокруг стола в большой комнате. Пора было начинать.

– Ольга Аркадьевна, Андрей Вениаминович, Володя, Николай – то что случилось с вашим сыном и вашим братом могло случится с любым из нас. Мог погибнуть я, мог погибнуть ваш земляк Степан Вершинин. Мог погибнуть любой из других солдат – Евдокимов, Ахмеров, Бердюгин, Попов… Но погиб именно Саша. И в какой то степени к его гибели причастен и я. Это я его выбрал идти со мной в бой. Должен был идти Евдокимов, а выбрал я Сашку. И прежде чем начать рассказ как погиб ваш сын я хочу у вас попросить прощения.

Я встал из-за стола и огляделся: Николай и Владимир сидел рядком на диване и, зажав руки между колен, внимательно смотрели на меня. Ольга Аркадьевна чуть сгорбившись, положив руки на стол, смотрела мне прямо в глаза. Это были глаза матери которая пережила основную часть горя, когда ей сообщили о смерти сына и когда она его хоронила. Вроде бы выглядела спокойно, но за этим спокойствием чувствовалось огромное напряжение. Ей опять придётся пережить смерть сына и эта смерть останется с ней на всю оставшуюся жизнь. Андрей Вениаминович держался чуть свободнее – мужчины более скрытно и больше в себе переживают горе.

– Я хочу просить прощения не зато что взял вашего сына в бой и он там погиб. Это моя воля и решение – это моё право командира. У каждого солдата есть мать и отец и я как командир не должен думать об этом. Я прошу прощения за то что не смог вытащить тело вашего сына к своим. Так сложилась ситуация, что мне пришлось его оставить… Его вытащили через неделю, но я до сих пор чувствую свою вину перед вами именно за это…. Я прошу прощение….

Ольга Аркадьевна медленно закрыла глаза и кивнула головой, принимая моё прощение. Я сел и начал рассказ.

Пока я рассказывал в комнате стояла тишина, которая прервалась когда я попытался воспроизвести крик Сашки, когда в него попали пули.

Выдержка изменила Ольге Аркадьевне и она бурно зарыдала, уронив голову на стол. Выйдя на балкон, я спросил у Андрея Вениаминовича: – Мне может быть не стоило так подробно рассказывать?

– Нет, нет, Борис Геннадьевич, всё нормально…

А через пять минут на балконе появилась и Ольга Аркадьевна: – Борис Геннадьевич, извините меня пожалуйста…. Пойдёмте, расскажите что было дальше.

Пока мы были на балконе пришли одноклассницы и молодая учительница, с которой перед армией дружил Саша. Рассказ я закончил в полном молчании. Все плакали. Немного посидели за столом: помянули Сашку и всех погибших. После чего съездили на кладбище на его могилу. На следующий день, перед отъездом, я со Степаном Вершининым зашли в школу, где учился Шароборин. После разговора с директором школы, занятия были прерваны и учеников всех классов собрали на общешкольную линейку, где я выступил и рассказал как воевал и погиб их бывший ученик разведчик Шароборин.